– Ха. ― Он по-птичьи склоняет к плечу голову. ― А ты ведь, когда хочешь, можешь быть не робче нашего Рыцаря. Кто знает, что еще в тебе скрыто? Кто знает…
– Лети, ― едва слышу теперь саму себя. ― Лети, куда летел.
Лучше тебе не ведать, что во мне скрыто, Ойво Сокрушающий Бури. Не спеши. Ты узнаешь все, когда мне придет время умирать.
– Что ж, до встречи. И до… ― усмешка, ― прогулки?
Я лишь киваю. Ойво отвешивает мне поклон и взмывает в небо. Стоит ему скрыться, и я обессилено падаю, ноги больше не держат. Сжавшись, я лежу в траве среди дремлющих змей, не могу перестать дрожать и даже сделать глубокий вдох. Калибри, вернувшись, кружат надо мной пестрой стайкой. Единственное мое желание сейчас ― задушить их за пронзительный писк.
Я убила Жанну. Джейн Бернфилд. Я так часто вижу ее во сне, что научилась даже произносить ее настоящее имя. Джейн. Джейн. Джейн.
Джейн ― моя подруга. Джейн ― мой герой, однажды спасший меня из плена. Джейн ― соратница, мечтавшая остаться с нами навеки. Нет. Все эти Джейн живы, где-то далеко ― живы.
Я лишь убила Джейн ― предательницу. Джейн ― шлюху и мразь. Джейн ― не мою Джейн.
Я верю в это. Верю. Верю… Почему тогда мне так больно?
Эпитафия третьяДуша врага
[Мэчитехьо]
Я помню тебя, Жанна, Джейн, Исчезающий Рыцарь. Будь у тебя тысяча имен, я помнил бы все, и мне ничего бы это не стоило ― каждое само выжглось бы в рассудке. Я не забываю ничего о тебе, Джейн, моя Джейн. Не это ли убивает меня день за днем? Ты. Все время ты. Наши души так вросли друг в друга, что ныне, когда твою выдрали из моей с корнями, я не могу быть глух к этой боли. Я схожу с ума, Джейн. Со дня, когда ты не вернулась.
Поначалу я решил, будто ты обманула меня, Джейн, предала, испугавшись собственного выбора. Тогда я велел пленить тебя. Мы ждали в каждом уголке Агир-Шуакк, где ступала твоя нога, ждали и у Омута. Привести тебя живой ― был приказ; он в силе доныне, хотя почти сразу, овладев разумом второго сына, я увидел, что ты умерла. Никто не знает, что эта весть сделала со мной; единственный из Круга, кто понял, убит и сожран змеями. А Белая Сойка… у Белой Сойки не было выбора, узнать или нет. Ему воздастся сторицей за беззаветную верность, воздастся, даже если… нет. Никакого «если». Как бы ни поступила судьба со мной, с тобой, с нами, Джейн, мальчик получит то, что я ему предназначил. Рано или поздно. Так или иначе.
…Я помню, Джейн, помню, как услышал впервые: «Белый ребенок помог дикарям». Мои люди увидели тебя ― хрупкое существо в странном наряде ― и, поскольку все принадлежали к новому поколению, даже не поняли, откуда ты явилась. Ты выстрелила по ним несколько раз, затем повстанцы забрали тебя. Слушая, я спросил из праздной скуки: «Мальчик?». Мне ответили: «Девочка». Бледнолицая девочка прошла через Два Озера, и у нее хватило храбрости на нас напасть? Забавно, но вскоре я забыл об этом. Я был уверен: ребенок мертв, или вернулся на свою Сторону, так или иначе, ему незачем место в моей памяти. Там и так многое, что я предпочел бы стереть.
…Я помню, Джейн, помню, как стал видеть тебя, еще не в бою. Повстанцы тряслись над тобой, как христиане над святыней, но ты уже незримо была с ними. На допотопных знаменах, на рваных плащах проступал твой вышитый белой нитью лик. Некоторые умирали с твоим именем на губах; имя было неотрывно от имени мертвого Эйриша, которого почему-то никак не забудут.
Последний правитель, так и не ставший правителем, и девчонка, которой даже не дают в руки меч. Такими были защитники повстанцев, оплоты их веры, их зримые боги. Они ведь обожествили и его, и тебя, не этим ли в конце концов сковали по рукам и ногам? Я знаю, Джейн: когда становишься чьим-то божеством, потом очень трудно уйти.
…Я помню, как впервые увидел тебя вживую; странная встреча. Ты наслушалась баек о моем народе, но не видела еще наших лиц. Маски и глухие одеяния, нужные, чтобы ловчее скрываться и не опасаться змей, заставили тебя поверить в «экиланов», таинственных чудищ. Но ты сомневалась уже тогда, может, потому что мы почти не нападали сами. Ведь мы не нападали; это твои друзья бросались и бросаются на нас каждый раз, как Исполины сдвигают границы Форта. Время Хода ― время крови.
Забавно, что прожившие под этим небом в разы дольше нас не задумываются, почему вообще я тревожу покой мудрых деревьев. Не ведают: их мир постепенно разрушается с краев, и только корни удерживают сыплющуюся в ледяной космос почву. Зато они верят: мной верховодит алчность. А ведь у меня довольно земель, больше, чем людей, чтобы населить их! Наши женщины опять не боятся рожать много детей, но мы не то великое племя, что было в древности. Нас недостаточно, столь мало, что я радуюсь врагам, приходящим за приютом. Когда-то, прежде чем шаровая молния поразила светоча, пытавшегося отравить меня, я верил: мы станем едины. Позже, когда дикари объявили отравой нас, я похоронил ту веру. «Зеленых» и «звериных» было больше, как на Той Стороне было больше белых. Конечно, они не поверили в подлость своего вождя и развязали бойню. Нам не стоило и пытаться быть чьими-то друзьями. Для того ли я увел свой народ?
Ты не знала. Ты едва простилась с детством, но у тебя уже был ясный ум воина. И ты пришла в стены Форта за правдой, в ту самую ночь. Одна.
…Я помню: ярко горел костер. Площадь, сквозь камни которой я пустил когда-то побеги душистых трав, полнилась людьми. Мы возносили моления Созидателям ― Серебряному Лису и Койоту. На Той Стороне мы чествовали их каждую весну, здесь же, где нет летоисчисления, ― празднуем Творение всякий раз, как уходят или приходят Ливни.
Остро пахло дождем. Играли флейты и барабаны, неслось пение, танцевали девушки и юноши ― сегодня на пороге ночи завершалась их инициация. Круг посвященных жриц и воинов был внешним в ритуальном танце; Круг Братьев ― внутренним. Мы всегда ближе к священному пламени: оно, озлившись, может и опалить нас, с нерасторопными советниками, излишествующими в украшениях и перьях, такое случалось. Но мы любим огонь. Зеленое небо не знает солнца, а мой народ, даже новые поколения, с самого начала безотчетно тосковал по нему. Ничто не напоминает о солнце лучше костра.
…Тени метались на стенах и траве, были глубокими и ломкими. Девушки и юноши поменялись местами с нашим Кругом, знаменуя вечное движение, преемственность. Теперь они, юные яна, танцевали вплотную к костру, и обращали на него горящие взоры, и высоко вскидывали руки, взывая к духам в мгновения барабанного безмолвия. Мы же застыли, смотрели, и ни слова, ни возгласа не срывалось с наших губ.
Тогда я и увидел тебя, Джейн, в одном из переулков, выводящих на площадь. Ты пряталась в сумраке, точно на границе, где камень, сквозь который проросла медвяная трава, сменялся голым серым ― тем, что встретил нас, когда нам только отдали эти улицы и здания. Я узнал тебя по наряду Той Стороны, по бледности. Это не мог быть кто-то, кроме Жанны, и это меня позабавило.
Я знал, что лучше убить тебя, ведь неизвестно, зачем ты пришла. Но то был день Созидателей, а в праздник Лиса и Койота мы не проливаем кровь. И еще… твои глаза: пламя жило в них, а лицо не хранило отпечатка враждебной брезгливости. Ты не выслеживала, ты наблюдала, с любопытством и удивлением. И наверняка боялась, что кто-то из нас…
– Здравствуй, дитя.
…Заметит тебя? Молнией ― настигнет? Зажмет рот, увлечет дальше в темноту?
Я не поднял тревоги ― просто, едва запели вновь, покинул Круг. Наше время прошло; остаток ночи у костров всегда танцуют лишь молодые: посвященные и те, кого ритуалы ждут в следующий сезон. Советники же до утра пьют вино, курят трубки, говорят и предаются любовным утехам ― делают все, что делали и поколения предков. В празднике Созидания давно нет созидательного, нового начала. Не было. Прежде..
Я помню: ты поначалу не вырывалась, а замерла, вжавшись в стену. Смотрела снизу вверх; под ладонью я чувствовал быстрое дыхание. Ты испугалась, но старалась скрыть это, пока не заметила сверкающий глазницами череп в моих волосах. Видимо, тогда ты окончательно осознала, кто перед тобой, снова взглянула мне в лицо, и я повторил приветствие тише, вкрадчивее. Только тогда ты рванулась, впилась в мое запястье и ударила меня ногой.
– Неподобающе для гостя на чужом празднике. И неразумно для врага, у которого есть… ― револьвер был в кобуре у тебя на поясе, и свободной рукой я вытащил его, ― это.
Оружие блеснуло, когда я приставил его к твоему лбу. Ты вздрогнула в первый миг и тут же сдавленно, но едко усмехнулась. Выражение внимательных, чужеземно зеленых глаз не изменилось; сухие, злые, они глядели на меня, а не на дуло.
– Патроны кончились. Верно?
Я догадывался: ты не закричишь. Подозревал: ты наивно надеешься справиться со мной, я же один. Знал: скоро ты поймешь, что ошибаешься. И… просто убрал ладонь с твоего рта. Мне захотелось услышать ответ.
– Патронов нет. Они все нашли твоих людей.
Голос оказался сильнее, чем представлялось, но все равно ― детский. Ты провела пальцем по губам, смахивая мое прикосновение. Нижняя была полнее верхней, с заметной трещиной посередине.
– Неподобающе… ― Ты почти передразнила и добавила: ― Для хозяина праздника, куда пришла гостья. Отпусти меня.
Ты глядела исподлобья. Тяжелые пряди упали на плечо, когда ты лукаво и вызывающе склонила голову. Ты нападала, хотя была загнана в угол. Так храбро ведут себя только хищные животные. И дикие народы вроде моего.
– Я не приглашал тебя в священный день. Впрочем, сомневаюсь, что пригласил бы и в другой.
– Потому я и пришла сама.
Наглая и любопытная, чета своему народу. Я вспомнил, как, подбираясь к селению, горожане, особенно дети вроде тебя, наблюдали за нашей обыденной жизнью, словно мы были зверями в балагане. Чужаки не совались близко, потому вождь запрещал прогонять их. Он вообще был мягкосердечен, наш прежний вождь Рысь с Малой Горы: сторонился бледнолицых, но не держал на них зла, в то время как я был полной с ним противоположностью в обоих этих вопросах. Именно это знаменовало все мои последующие поступки и его смерть.