– Она ведь… воскресла?
По лицу Мэчитехьо опять пробегает судорога. Он подносит окровавленную кисть к губам, целует. При этом жесте я смущенно отвожу глаза… Но когда гляжу вновь, на запястье ― той части, что оказалась за пределами камня, ― медленно проступает трупное пятно. Мэчитехьо опускает бездвижную руку обратно.
– Все сложнее, Белая Сойка. Но я испробовал не все пути.
Он бросает на Жанну ― спящую, околдованную, украденную? ― последний взгляд и затворяет крышку. Глазницы Обезьяны продолжают изредка мерцать; избегая их света, я смотрю вниз, на надпись возле стоп. Это язык Форта, но символы изменены, точно оплетены паутиной. Расположены они в странном порядке, часть не понятна вовсе.
– «Воскресить вечно живого и вечно мертвого может лишь тот, кто делит с ним одну рану», ― тихо зачитывает Вождь. ― О чем говорят тебе эти слова?..
– Я не понимаю их.
Он глядит без упрека или гнева ― потому что прежде глядел без надежды. Снова мягко берет меня за плечо, уводя от Саркофага; мы возвращаемся к столу, за который он утомленно опускается. У высокого стула, наверное, последнего из уцелевших, мягкая спинка, обитая тканью, но Вождь не откидывается туда, а наоборот подается вперед, сцепляя в замок руки. Я остаюсь стоять напротив, поверхность стола ― пустоту ее нарушают сейчас лишь окровавленная пуля и светильник ― разделяет нас.
– Не понимаешь. Но ты все равно сможешь мне помочь, если второй путь окажется неверным.
– Второй?..
Мэчитехьо приподнимает одну руку. На ладони след старого пореза.
– Я полагал, что одна рана ― одна война. Она мучила нас обоих, и оба мы были повинны, ведя ее. Я окропил своей кровью зачарованные символы, но тщетно. Сегодня у меня будет иная кровь: не подойдет жертва врага ― я принесу в жертву союзника. Молодой ягуар, убитый над Фортом… я велел жрецу перерезать его горло, пока тело свежее. Все они делят раны, все едины.
Это должно сработать, и… я не могу не думать о том, насколько щедрое для Вождя решение ― взять мертвеца, не трогая живых друзей Жанны. Он… изменился.
Все изменилось.
– Пусть Звезды, создавшие эту гробницу, примут твое подношение.
Блеклая улыбка не оживляет его лицо, оно остается опустошенным.
– Я не жду этого. Возможно, я иду не теми путями, возможно, не стоит ослеплять себя иносказаниями, в которые облекают истину наши боги. Здешние ― иные, их мысль подобна не извилистой реке, а прямому лучу света. ― Улыбка гаснет, пальцы сцепляются крепче. ― Здесь мне и нужен ты. Ты и лучшие твои воины. Подумай уже сейчас, кто зорче всех, тише всех, умнее. В ком ты видишь смену в случае, если умрешь?..
– Я всех их стараюсь сделать такими.
Он удовлетворенно кивает.
– Помнишь место, где мне пришлось убить Бесшумного Лиса?
– Поляна с уснувшими змеями? Ты так спешил уйти с нее…
Новая улыбка тяжелее и желчнее.
– Я лишь хотел увести вас любой ценой. Потому что там я нашел того, кого ни в коей мере не думал найти и чье присутствие не желал вам открывать. Я почувствовал его, Белая Сойка. Это был светоч. Эйриш Своевольный Нрав, проигравший мне поединок.
Он замолкает, давая время осмыслить, но я не знаю, сколько мне нужно. Так же, как недавно я не мог поверить глазам, теперь ― не верю ушам.
– Эйриш мертв, ― сами произносят губы. ― Намного дольше, чем…
– Чем ты живешь. Верно, так и было, но… ― Вождь плавно расцепляет руки, ― что-то изменилось. Его нынешняя сила ярче звезд. Дробится, как рукава ручья, где один поток толкает мертвую воду, но второй ― живую. Я хочу знать, где он берет эту живую воду, Белая Сойка. Я не сомневаюсь: он на пути к тому, чтобы восстать. Жанна скрыла это от меня, помня, чем кончилась наша с ним давняя близость, ― я ее не виню. И, скорее всего, скрыла от него связь со мной, иначе вряд ли он доверял бы ей: он ненавидит меня. Правда, мне не дает покоя мысль, что он мог все понять и убить ее… но пока я гоню это прочь. Всему свое время, я узнаю убийцу, когда разомкнутся ее губы.
Если они разомкнутся, Вождь…
– Почему вообще ты думаешь, что она знала о светоче?
Он опускает взгляд на собственные запястья, потом вновь устремляет на меня.
– Светоч не один был на поляне. Там прятались и живые. Змеиная жрица, повстанка и… кровная сестра Жанны, похожая на нее как две капли воды.
– Сестра? С Той Стороны?..
– Да, Белая Сойка. Она едва пришла, но поспешила именно туда, к нему. Это ли не доказательство, что светоч связан с теми, с кем мы сражаемся?
– Если так, то, когда он воскреснет, особенно если воскреснет раньше Жанны…
Вождь обрывает меня с явным нетерпением:
– Если поединок меж нами грядет, так суждено. Но от тебя не требуется об этом думать, от тебя нужно иное.
Ты исполнишь?
– Да, конечно…
Но сердце упало, сжимаются кулаки. Одна мысль о поединке Вождя и обретшего силу светоча устрашает меня, как устрашают мысли о новом витке войны, которую Вождь и Жанна хотели прекратить. Зачем так злы боги? Зачем?..
– Каждый день, ― вкрадчиво начинает Мэчитехьо, ― ты или кто-то, кому ты веришь, должен быть там, среди зарослей, в небе или ином укрытии. Я дам защиту от змей, дам беззвучие, дам перо для невидимости на крайний случай. Кто ходит туда, о чем говорит, является ли туда Эйриш или прячется там зверем, тенью, духом, ― все это я хочу знать. Если проводятся ритуалы, если приносятся жертвы, хоть что-то, ― я хочу знать.
– Ты узнаешь, ― тихо обещаю я.
– Это не все.
Он поднимается, снова идет ко мне. Остановившись вплотную, цепко смотрит в глаза.
– Жанна оберегала сестру. Та ничего не ведала, она слаба и нежна. Скорее всего, появление ее было попыткой передать повстанцам последнюю волю Жанны, больше она не возвращалась. Но если вернется, если светоч призовет ее, ― а он может призвать… ― Вождь вынимает невзрачное серое перо из собственных волос и дышит на него, затем вручает мне. ― Его нужно носить за ухом. Едва девчонка явится, зовите меня. Я услышу и приду. За ней.
Глаза горят, ноздри трепещут. Он чует чью-то кровь. Светоча? Или…
– Зачем она тебе? Ведь она…
Не Жанна. Вождь сжимает мою руку, заставляя крепче сомкнуть пальцы на сером пере.
– Она ― третий путь, Белая Сойка. Она ― буквальный смысл. Если сегодня боги не сжалятся, у меня не останется больше ничего. Помни об этом. Я доберусь до нее любой ценой.
– Хорошо… ― но в горле почему-то ком.
– А теперь я тебя провожу. Жрец уже, наверное, ждет меня.
За спиной вспыхивают зеленым мертвые глазницы. И я устало опускаю веки.
Птица Из-Под Земли стоит там, где обычно ожидают Вождя все, ― в большой зале с высоким камином. Жрец чуть склоняет седеющую голову и передает Мэчитехьо кубок ― деревянный, не металлический, из каких мы пьем вино. Тот принимает с благодарностью, и оба мы глядим на свои уродливые усталые отражения в алой поверхности. Старик покидает нас.
Кровь Ягуара. Будь спасительной, Кровь Ягуара. Ведь он наверняка отдал бы ее сам, знай, что спасет этим свою святыню.
– Хочешь, я останусь с тобой, Вождь? Для этого ритуала?
– Нет, Белая Сойка. Иди.
Он разворачивается ― волосы трепещут в замковом сквозняке, колышутся одежды. Он оставляет меня глядеть на пламя, где нет сейчас никого.
Тогда в камине билась она. Ее душа, еще не способная вернуться в истлевшее тело. Я знаю. Откуда-то я точно знаю. И Вождь тоже знал, потому закрыл глаза и устрашился.
Прежде чем покинуть замок, я отделяю рукоять подаренного Злым Сердцем ножа от лезвия.
Я нахожу внутри маленький обрывок бумаги.
Он пуст.
3Ходить по кругу[Мэчитехьо]
А ты ведь знаешь, что для меня этот мальчик, ― знаешь, даже не зная его самого. Ты и прежде часто угадывала мои чувства к тому или иному брату, угадывала, едва посмотрев, как мы обменяемся парой фраз. Например, ты сказала однажды: «Бесшумный Лис отвернется», и он отвернулся. В последние свои мгновения он назвал тебя грязной смердящей дочерью пса, и я убил его. Убил бы еще не раз за то, как он был зорок и слеп.
Белая Сойка ― совсем иной. Ты сказала когда-то: «Ему нужна хорошая жена, но пока нужнее ― хорошее дело». И я приблизил его, а затем принял о его судьбе еще одно решение. Сегодня ты напомнила, вступилась; тебя я услышал сердцем. Так же было лишь однажды ― когда, забавляясь и скучая с моим вторым сыном, ты позвала меня с Той Стороны, и я целовал тебя. Целовал живую, целовал без чешуи доспеха, целовал в запахе цветущих трав, а ты сказала, что любишь меня. Сегодня голос твой был совсем тихим, тише стука о камень. Но я услышал. Если бы не ты, я лишился бы Белой Сойки, как лишился тебя. Но ты вернешься, Джейн. Я знаю, ты ко мне вернешься.
Кровь потемнела, в ней почти не различить отражений. Я вглядываюсь в собственную тень на багровой, подернутой пленкой поверхности. Я касаюсь ее пальцами и опускаюсь перед Саркофагом на колени, обвожу каждый каменный символ, вбирая в себя суть. Тот. Кто. Делит. Рану. С тем, чья кровь на моих руках, ты шла плечом к плечу. Я видел его в стае, среди ближайших твоих друзей. Орел с серебряными глазами, волк, которому ты подарила монету, алый смертоносный аспид, попугай, чьи крылья ― самые быстрые, а клюв ломает кости… И этот молодой пятнистый убийца с громоподобным рыком.
Они все сегодня кричали, что мстят твоим именем. Стреляли из оружия, которое ты так отважно не давала им, но которое как-то попало в их руки. Ты бы не допустила этого, никогда бы не допустила, хотя по Форту гуляют иные речи, и о тебе говорят с еще большей ненавистью, чем раньше. Я не могу этого пресечь. Я все еще лгу своим людям, Джейн, как ты лгала своим. Мы затянули ложь. Как надолго…
Я обвожу последний символ и закрываю глаза. Под веки пробивается зеленый свет, но я не готов, не могу подняться. Губы даже не шепчут молитв. Цепляясь за осыпающееся время, как тонущая в яме крыса, я считаю и с каждым счетом проваливаюсь глубже.