— Вы хотели видеть Петушиного Рыцаря, — сказал он, — глядите же на него, господин начальник полиции, он перед вами!
Фейдо не отвечал.
— Одно слово, одно движение — и вы умрете. Я вам сказал свое имя, мне не нужно угрожать вам другим образом.
С этими словами Рыцарь положил пистолеты на стол, потом, вынув из кармана одной рукой небольшой кинжал, взял его в зубы, другой рукой вынул из кармана тонкие и крепкие веревки и, подойдя к начальнику полиции, сказал:
— Дайте связать себя, или я вас убью! Этот кинжал отравлен. Мне стоит только уколоть вас — и вы мгновенно умрете.
С кинжалом в зубах, направив острие на начальника полиции, Рыцарь схватил обе руки Фейдо и крепко их связал, потом связал ему ноги и прикрутил веревками к креслу. Начальник полиции не мог сделать ни малейшего движения. Рыцарь заткнул ему рот.
— Вы будете отвечать наклоном головы, — сказал Рыцарь и извлек из кармана начальника полиции связку ключей.
— Который ключ от железного шкафа? — спросил он. — Я вам буду показывать их один за другим, и вы кивнете, когда увидите его.
Когда ключ был указан — де Марвилю ничего иного не оставалось, — Рыцарь открыл железный шкаф. Не говоря ни слова, он выбрал нужные бумаги, потом поднял двойное дно, взял свертки с золотом и банковские билеты. После этого он все запер, положил ключи в карман начальника полиции, сел перед бюро и начал писать. Закончив, он встал.
— Вот письмо к месье Беррье, — сказал он. — Я ему написал о том, что здесь случилось, и объяснил необходимость прийти и освободить вас. Я пошлю ему это письмо с дежурным посыльным.
Де Марвиль задыхался от бешенства и гнева, но не мог ничего поделать. Рыцарь низко поклонился, взял бумаги, золото и банковские билеты и тихо отпер дверь.
— Оставляю вам на память свои пистолеты, — сказал он, еще раз поклонился и вышел.
Часть третьяГРАФ ле СЕН-ЖЕРМЕН
IОпера
В то апрельское утро 1745 года в Париже стояла ненастная погода: шел сильный дождь, дул порывистый ветер, а улицы представляли собой потоки липкой грязи.
Карета, запряженная двумя прекрасными лошадьми-тяжеловозами, с извозчиком в ливрее и напудренном парике, выехав с улицы Фромандо, повернула на улицу Сент-Оноре и остановилась у здания Оперы.
Лакей соскочил со своего места, распахнул дверцу, опустил подножку и отошел в сторону. Показалась маленькая ножка, хорошенькая головка, и грациозная женщина, очень кокетливо одетая, промелькнула, как быстрая тень, из кареты в вестибюль Оперы, предназначенный для артистов. Было видно, что молодая особа прекрасно знала расположение уборных и скорее всего принадлежала к числу артистов Оперы. Налево располагалась комната швейцара. Увидев молодую женщину, цербер низко поклонился.
— Для меня нет ничего? — спросила хорошенькая дама.
— Ничего, — ответил швейцар.
Она быстро прошла в коридор, в глубине которого находилась лестница, слабо освещенная тусклым фонарем. Молодая женщина проворно взбежала по ступенькам, открыла дверь, но на пороге споткнулась.
— Как же здесь темно, недолго и шею сломать! — сказала она.
— Шею — это еще полбеды, — ответил веселый голос, — хуже сломать ногу. Шеи нужны певицам, а танцовщицам необходимы ноги!
— Я опоздала, Дюпре?
— Как всегда, дорогая Комарго.
— Меня ждут, чтобы начинать?
— Да. Все уже на сцене.
— И Сале?
— Только что приехала, она в своей уборной.
— Я иду в свою и скоро буду на сцене.
— Я могу велеть начинать?
— Да-да! Я вас не задержу!
Комарго исчезла в коридоре. Дюпре направился к сцене. В прошлом он был танцором и имел огромный успех, потом стал балетмейстером, капельмейстером и танцмейстером Королевской академии. Он был учителем Комарго.
Дюпре взял свою маленькую скрипку, лежавшую на бархатной скамейке, и вышел на сцену. Сцена была освещена не лучше коридоров. Зал была погружен в глубокий мрак. Сальные свечи (восковые зажигали только вечером) в железных подсвечниках, прикрепленных к деревянным балкам, были размещены на сцене, бросая красноватый свет. Восемь музыкантов сидели в оркестровой яме. По сцене расхаживали три молодые женщины в специальных костюмах для репетиции: в шелковых панталонах, юбках и корсажах из белого пике. Это были Аллар, Софи и Лемуан. Перед сценой какой-то мужчина проделывал пируэты. Это был Новерр, знаменитый танцор, ученик Дюпре, дебют которого в 1743 году в Фонтенбло имел блестящий успех. Он первый осмелился танцевать с открытым лицом — до него танцоры носили маски. Справа другой танцор, Гардель, также репетировал, проделывая разные па. В глубине сцены находились групповые танцоры.
— Начнем, — сказал Дюпре, выходя на сцену. — Прошу занять свои места.
IIВизит Петушиного Рыцаря
— Итак, Аллар, пока не пришли Комарго и Сале, повторите это па.
— Отсюда начать, месье Дюпре?
— Да, моя красавица.
Дюпре отошел немного влево, к авансцене.
Аллар, прелестная восемнадцатилетняя девушка с белокурыми волосами, голубыми глазами, гибким станом и удивительно стройными ножками, стала в третью позицию.
— Пятую! — сказал Дюпре. — Скрестите ноги совсем… Чтобы носок левой ноги совершенно касался пятки правой ноги… Вот так! Опустите руки… Так! Наклоните голову направо… пусть ваша поза будет естественной…
Аллар в точности исполняла команды. В этой позе она казалась нимфой, готовой к полету. Дюпре смотрел на нее как тонкий знаток и сделал одобрительный знак головой.
Затем он взял свою скрипку и сыграл на ней мелодию танца.
— Хорошо, хорошо, — говорил он, глядя, как Аллар танцует, — очень хорошо! Наклонитесь теперь медленно, как бы для того, чтобы поднять что-нибудь с пола… постарайтесь это проделать, не сгибая ноги… еще… еще…
Вдруг он сильно ударил по скрипке и закричал:
— Да не так! Три раза вы пробуете это движение, и оно не становится лучше…
— Месье Дюпре, я делаю, как вы мне сказали, — проговорила со слезами на глазах Аллар.
— Да нет же!
За кулисами послышался звонкий голос, напевающий модный куплет.
— А! Это Сале, — сказал Новерр, сделав пируэт, который он кончил низким поклоном.
Сале в костюме балерины вышла на сцену.
— Где же Комарго? — спросила она, осматриваясь вокруг.
— Вот она, — ответил Дюпре, указывая на белую тень в глубине сцены.
Первые слова Комарго были: «Где Сале?» Первые слова Сале были: «Где Комарго?» Эти два вопроса как нельзя лучше обрисовывают положение дел.
Восхищаясь талантами друг друга, Комарго и Сале не могли не чувствовать друг к другу самой сильной зависти. Каждая имела свои успехи, своих поклонников, свои характерные танцы. Солисты и групповые танцоры окружили двух знаменитостей. Комарго и Сале поздоровались.
— Милая моя, — сказала Комарго, — вы знаете, что мы танцуем этот балет в Фонтенбло на будущей неделе?
— Да, — ответила Сале, — герцог Ришелье сказал мне об этом вчера. Король едет на войну и до отъезда хочет посмотреть, как мы танцуем.
— Не он, а маркиза…
— Маркиза? Какая маркиза? — спросил Дюпре.
— Новая, — смеясь отвечала Комарго.
— Какая новая маркиза?
— Помпадур.
— Помпадур? — повторил Дюпре. — Я не знаю этого имени.
— Теперь уже знаете.
— О ком вы говорите?
— Спросите у Аллар. Турнегем ей об этом сказал.
— Но кто же эта новая маркиза?
— Мадам д'Этиоль, урожденная Пуассон, а теперь пожалованная титулом.
— Туда ей и дорога!
— Она официально объявлена фавориткой, имеет апартаменты в Версале и недавно представлена ко двору как маркиза де Помпадур.
— Мать ее умерла, наверное, от радости, — прибавила Сале.
— Именно так. Мадам Пуассон была больна. Когда ей сказали, что дочь ее объявлена любовницей короля, она вскричала: «Дорогая Антуанетта! Я всегда говорила, что ты достойна короля! Мне нечего больше желать!» И умерла.
— Нет слов, д'Этиоль достигла прекрасного положения.
— Да, да! — сказали, вздыхая, другие танцовщицы.
— Но у нее уже появились враги.
— Разумеется, и первый — Морпа, который сочинил смешную эпитафию на смерть ее матери.
— Если Морпа поспешил написать свою едкую эпиграмму, — сказала Сале, — то и Вольтер не терял времени и в стихах выразил невероятную лесть новой маркизе.
— Я ничего не знаю об этом, — сказала Комарго с искренним изумлением.
— Неудивительно, так как Вольтер написал свой мадригал сегодня ночью, а мне его прочитал только утром.
— В котором часу? — спросила Комарго, ядовито улыбаясь.
— После того, как ушел от вас, — сказала Сале.
— Значит, он вам долго читал, так как он ушел от меня в первом часу ночи.
— Вольтер так хорошо пишет, — сказала смеясь Аллар, — что ничего нет удивительного, если Сале слушала его всю ночь.
Сале прочитала мадригал, вызвавший общее одобрение.
— И что, король серьезно увлечен этой дамой? — спросил Новерр.
— Влюблен, как никогда прежде, — отвечала Комарго. — С минуты их разговора на последнем балу в ратуше, то есть в течение двух месяцев, он написал ей более 40 писем, запечатанных одной и той же печатью, на которой вырезан девиз: «Скромный и верный».
— А ее муж? — спросил Дюпре.
— Конечно, со временем он утешится, но сейчас он в отчаянии. Смешно слушать его жалобы на свою участь. Его можно видеть разъезжающим по улицам Парижа с заплаканным лицом. Он вздыхает и проклинает свою судьбу: «Моя жена, моя Антуанетта в Версале! Неблагодарная, жестокая!» И шлет ей письмо за письмом.
— Это правда, — сказала Аллар, — доказательством тому служит, что он поручил своему дяде Турншеру…
— Который отдал бриллианты Петушиному Рыцарю, — прибавил Новерр.
— Он поручил своему дяде, — продолжала Аллар, не обращая внимания на шутку Новерра, — передать письмо жене, в котором писал, что все ей простит, если она вернется в его дом.
— Ну и что же?