позавтракать, но он не был голоден. Когда деньги были доставлены, друг мой отвез Турншера. Тогда я велел запрячь свой экипаж и, зная, что вы в Опере, приехал сюда. Вот ваши бриллианты, моя красавица, и, так как я заставил вас долго ждать, я позволил себе прибавить к этому бриллиантовому великолепию изумрудные серьги, которые прошу вас принять от меня на память.
С этими словами Петушиный Рыцарь вынул из кармана бархатный футляр и протянул его Аллар. В нем лежали великолепные изумрудные серьги с черным жемчугом. Аллар держала в правой руке футляр с бриллиантами, в левой — с изумрудами и, казалось, была ослеплена.
— О, это слишком прекрасно! — шептала она. — Как сон!
— Как это великолепно! — вскричал Новерр, ослепленный блеском драгоценностей.
Рыцарь подошел к лакею в ливрее, который ждал его за кулисами, взял у него два бумажных пакета и, вернувшись к Сале и Комарго, которые как зачарованные не спускали с него глаз, поклонившись им, сказал:
— Милостивые государыни, вы удостоили меня чести принять от меня розы в январе. Вы любите розы, и я хотел бы, чтобы вы надолго сохранили эти цветы.
Он подал им пакеты. Комарго и Сале дрожащими руками взяли пакеты и разорвали бумагу.
Крики восторга сорвались с их губ. В руках каждой из девушек оказалась роза из великолепных рубинов, с изумрудными листьями, золотым стеблем и топазовыми шипами.
Розы были совершенно одинаковы. Сцена становилась прямо-таки фантастической. Петушиный Рыцарь, или просто Рыцарь, как его часто называли, отъявленный разбойник, который должен сидеть в тюрьме, вдруг предстал перед собравшимися: спокойный, улыбающийся, изысканно одетый, он присутствовал на оперной репетиции. Он возвратил бриллианты одной танцовщице и преподнес богатые подарки другим с непринужденностью знатного вельможи — это было невероятно. Между тем на сцене находились три солирующих танцора, шесть групповых, восемь музыкантов — всего семнадцать мужчин, а голова Петушиного Рыцаря, который находился здесь с одним лишь слугой, была оценена очень дорого.
— Господа, — сказал Рыцарь, видя, что многие переглядывались, — я пришел к вам как друг и не имею никакого намерения, которое могло бы вас обеспокоить, — даю вам слово! Что касается меня, то я, хотя нахожусь среди вас один, но нисколько не тревожусь, спокоен, весел и уверен в себе.
Слово «уверен» было произнесено столь выразительно, что нельзя было сомневаться: это было и предупреждение, и угроза. Было очевидно, впрочем, что такой человек, как Петушиный Рыцарь, не мог безрассудно подвергать себя опасности, не приняв заранее предосторожностей.
Рыцарь подошел к Сале и Комарго.
— Я буду просить вас об одной милости, — сказал он, — вы согласитесь исполнить мою просьбу?
— Милостивый государь, — ответила Комарго с очаровательным достоинством, — вы носите имя, которое внушает ужас, но ваше лицо вовсе не внушает подобного чувства. Один из моих добрых знакомых, виконт де Таванн, всегда говорит о вас в выражениях, противоположных тем, которые употребляет, говоря о вас, начальник полиции. Когда виконт произносит ваше имя, он всегда прибавляет к нему слово «друг». Кем бы вы ни были на самом деле, я лично не имею никакой причины отказать вам в просьбе.
Рыцарь обратился к Сале.
— А вы, мадемуазель Сале?
— Я думаю так же, как и моя подруга Комарго, — ответила хорошенькая танцовщица.
— Если так, я прошу вас станцевать для меня одного то чудное па из балета «Характерные танцы», которое вас прославило.
— Охотно! — отвечала Комарго. — Любезный Дюпре, прикажите дать нам место на сцене и сыграть арию.
Рыцарь наклонился к Дюпре.
— Попросите всех, находящихся в зале, не выходить, — сказал он шепотом, — для них будет опасно подниматься или спускаться с лестницы.
Петушиный Рыцарь сел на стул так, чтобы в полной мере насладиться спектаклем, даваемым для него одного.
Представление началось, оно было восхитительно. Никогда Сале и Комарго не танцевали более увлеченно, более грациозно, более вдохновенно. Рукоплескания посыпались со всех сторон.
— Никогда вы не танцевали так талантливо! — заявил Дюпре в восхищении.
— Милостивые государыни! — сказал Рыцарь, вставая. — Никакие слова не могут выразить то, что вы заставили меня почувствовать. Это одна из самых счастливых страниц моей жизни!
Он нежно поцеловал руки Комарго и Сале и, выпрямившись с гордым достоинством, сказал:
— С этой минуты я ваш друг, а я не шучу этим званием, когда его даю. Дружба моя могущественна. Вам теперь нечего бояться. В любое время дня и ночи повсюду, где вы будете, вам гарантирована неприкосновенность. Никакая опасность не будет угрожать вам, так как сильная рука всегда будет между этой опасностью и вами.
Комарго и Сале, глубоко взволнованные, не нашли, что ответить. Ситуация была настолько странной, что они не могли сказать ни слова.
Рыцарь, подойдя к Дюпре, Новерру и Гарделю, сказал:
— Господа! Мои люди отдали швейцару корзины с посудой, закусками и винами. Эти корзины — для артистов королевской музыкальной академии. Прошу вас от моего имени угостить их этим ужином.
На этот раз ахнули все, Рыцарь же поклонился, повернулся и исчез.
— Это сон? —.вопрошал Дюпре.
— Это шутка! — сказал Новерр.
— Это был Петушиный Рыцарь, и он вышел отсюда! — заметила Комарго. — Я его узнала.
— Это он, — сказала Сале.
— Да, это он, — прибавила Аллар. — Он вернул мои бриллианты. А какие изумруды бесподобные! Они стоят больше ста тысяч фунтов.
— А розы — изысканное произведение, — восхищалась Комарго.
— Господа! — сказал швейцар, подходя к Дюпре. — Там внизу десять корзин. Прикажете их принести?
Мужчины переглянулись.
— Я не вижу причины отказываться, — сказал Новерр. — Рыцарь никогда не делал нам зла.
— Нет никакой необходимости портить долгим ожиданием кушанья, которые, уверен, должны быть превосходны, — прибавил Гардель.
— Я испытываю к Петушиному Рыцарю полное доверие, — сказала Комарго, — и хотела бы знать, что в этих корзинах.
— И я тоже, — сказала Сале.
— Пусть их принесут! — велел Дюпре.
— И мы будем ужинать сегодня после представления.
— Но надо предупредить всех наших друзей.
— Мы пошлем им приглашения.
— Вот первая корзина, — сказал швейцар, указывая на служащего театра, который шел за ним, сгибаясь под тяжестью огромной корзины.
— Ах, какой очаровательный человек этот Рыцарь! — воскликнула Аллар, продолжая любоваться своими драгоценностями. — Я жалею только об одном — что он прекратил свои визиты ко мне…
IVГраф де Сен-Жермен
Сойдя со сцены в сопровождении своего лакея, Петушиный Рыцарь углубился в лабиринт темных коридоров Оперы как человек, хорошо знающий их расположение.
Он прошел мимо комнаты швейцара и достиг выхода. Великолепная карета, запряженная двумя большими гнедыми нормандскими лошадьми в богатой упряжи, стояла перед театром рядом с каретой Комарго. Лакей проворно опередил своего господина, одной рукой он открыл дверцу, другой опустил подножку. Рыцарь быстро подошел и сел в карету на зеленое бархатное сиденье.
— В особняк министерства иностранных дел, — сказал он.
Когда карета повернула за угол улицы Сент-Оноре, Петушиный Рыцарь опустил шелковые шторы. Через четверть часа карета въехала во двор министерства иностранных дел и остановилась перед парадным подъездом. Шторы поднялись, лакей отворил дверцу, и из кареты вышел человек.
Вышедший из оперы и севший в карету Петушиный Рыцарь был молодой человек двадцати пяти — тридцати лет с напудренными волосами, светлыми бровями, белолицый и румяный. На нем был фиолетовый бархатный сюртук, вышитый золотом, белый атласный жилет, также с вышивкой, а на голове простая треугольная черная шляпа.
Тот же человек, кто приехал в особняк министерства иностранных дел и вышел из кареты, оказался мужчиной лет сорока, с черными бровями и очень смуглым лицом. Он был одет в бархатный сюртук лазурного цвета, подбитый палевым атласом, с сапфировыми пуговицами, осыпанными бриллиантами. Жилет из золотой ткани, панталоны из бархата огненного цвета, а пряжки на подвязках, как и пуговицы сюртука, просто изумительны. На голове у него была черная шляпа, обшитая испанскими кружевами со шнуром из сапфиров и бриллиантов. Пряжки на башмаках и цепи двух часов с печатями и брелоками гармонировали со всем костюмом.
Вышедший из кареты господин не походил ни лицом, ни костюмом, ни манерами на того, кто сел в нее, а между тем в карете находился только один человек, и она не останавливалась по дороге.
Лакей, отворивший дверцу, нисколько этому не удивился. Приехавший вошел в переднюю и проследовал в приемную.
— Как прикажете доложить о вас? — спросил огромный лакей, низко кланяясь.
— Граф де Сен-Жермен! — ответил господин.
Лакей исчез, затем вернулся и, открыв обе двери, доложил громко:
— Граф де Сен-Жермен!
— Милости прошу, любезный друг! — послышалось из другой комнаты. — Я уже отчаялся видеть вас!
Дверь закрылась. Граф де Сен-Жермен и маркиз д’Аржансон остались одни в кабинете министра иностранных дел.
— Ну что? — продолжал д'Аржансон. — Вы готовы?
— Готов, маркиз.
— А бриллиант короля?
— Вот он!
Сен-Жермен пошарил в кармане жилета и вынул маленький футляр. Маркиз взял футляр, открыл его и начал внимательно рассматривать довольно большой бриллиант.
— И это тот самый камень?
— В этом легко убедиться: Бемер, ювелир короля, подробно осмотрел и взвесил его, прежде чем я его забрал. Пусть же рассмотрит камень еще раз.
— И пятно исчезло?
— Вы же видите.
— Мы едем в Шуази сию же минуту, граф.
— Как скажете, маркиз.
Министр позвонил.
— Карету! — приказал он вошедшему лакею.
Лакей поспешно ушел, а д'Аржансон продолжал рассматривать бриллиант.
— Это поистине чудо! — сказал он. — И вы самый необыкновенный человек, какого когда-либо случалось мне встречать.