[58] приветствовали твое вступление на этот пост от всего сердца. Ты должен гордиться, консул.
— Я постараюсь не слишком задирать нос, моя госпожа, — добродушно отшутился Теодорих. — Кроме того, не следует забывать, что император Калигула когда-то сделал консулом своего любимого коня.
Императрица весело рассмеялась, но Зенон выглядел при этом слегка раздраженным: ему явно было не по душе, что оказанная высокая честь не вызвала у Теодориха, как он рассчитывал, чувства братской привязанности. Однако Зенон не оставил своей затеи. В последовавшие после этого дни и недели он продолжил обхаживать Теодориха при помощи льстивых речей — разумеется, мы, помощники короля, тоже не были обойдены вниманием. Что касается меня, то я, наверное, получил от визита больше удовольствия, чем Теодорих, ибо тот провел бо́льшую часть своего детства в Константинополе и видел все его многочисленные чудеса.
Нам показали святые реликвии города. Посох, некогда принадлежавший Моисею и теперь почтительно хранившийся не где-нибудь, а в самом Пурпурном дворце. Церковь Святой Софии, где, помимо всего прочего, находился колодец, из которого, говорят, одна из добрых самаритянок напоила водой Христа. Мало того, в этой церкви также хранились плащаница и пояс Девы Марии. Однако, как я уже упоминал, город, основанный Nobilium Christianissime императором Константином, до сих пор проповедовал христианскую нетерпимость. Церковь Святой Софии скрывала внутри огромное количество скульптур — четыреста двадцать семь, причем большинство запечатленных там персонажей были языческими: Аполлон Пифийский, Гера Самосская, Зевс Олимпийский и тому подобные.
В амфитеатре, который выходил на живописную Пропонтиду, нас весь день ублажала непристойными танцами целая толпа девственниц, которые играли роли не только богинь Венеры, Юноны, Минервы, но также и богоподобных Кастора и Полукса, Моисея, граций и Хроноса. Самым удивительным в этом представлении были механизмы театральных декораций, придуманные специально для него. На сцене была установлена настоящая гора, покрытая деревьями, с нее стекал водный поток, на ней паслись козы, в то время как вокруг под музыку массивных труб весело отплясывали танцоры. Танцы представляли сценки из хорошо известных мифов, кульминацией стал суд Париса, который вручил золотое яблоко Венере. При этом пляски стали еще более живыми и энергичными, и хотите — верьте, хотите — нет, но гора на сцене внезапно начала извергаться. Из ее вершины вырвался фонтан воды, который дождем обрушился на танцующих. Эта вода была подкрашена в желтый цвет (возможно, порошком шафрана), и таким образом, все, на что она попадала, танцоры, музыканты, даже козы стали золотыми, в то время как мы, зрители, встали, принялись аплодировать и издавать изумленные возгласы.
Довелось мне увидеть и игры, специально организованные, чтобы развлечь нас на городском гипподроме — самой удивительной постройке в мире. Мы прошли туда не через обычные ворота, а прямо из дворца, по личной лестнице Зенона, которая вела из покоев Октагона в его императорскую ложу, смотревшую на огромную овальную арену. Над ней возвышалась колонна в виде двух переплетенных медных змей с золотой чашей наверху, в которой горел огонь. Сама арена, за исключением высоко поднятых рядов с сиденьями, была длиною примерно в сотню шагов в одном направлении и четыре сотни в другом. По ее периметру стояли массивные обелиски, привезенные из Египта, статуи из Мессаны и Панорма, треножники с курильницами из Додоны и Дельфов, огромные бронзовые скульптуры коней, снятые с арки Нерона в Риме. Мы наблюдали гонки на колесницах, состязания по бегу, борьбе и кулачному бою между группами «зеленых» и «синих». Зрелище, доложу вам, увлекательное и захватывающее. Мы с Теодорихом, как и все остальные зрители, сделали большие ставки, но, даже потеряв в конце концов огромную сумму, я все-таки считал, что потратил деньги не зря, ибо мне посчастливилось посетить самый большой гипподром в мире.
Когда нас с Теодорихом и остальных гостей не развлекали, не угощали и не показывали нам красоты города, мы часто вели беседы с императором — на них для удобства присутствовали толмачи; имелись там и амфоры с хиосским вином, чтобы все чувствовали себя непринужденно. Я все ждал, что Зенон захочет обсудить свержение Одоакра с римского трона или, что более вероятно, с этой целью призовет Теодориха на приватную беседу с глазу на глаз, но он, по всей видимости, не спешил этого делать. Он охотно разглагольствовал на самые общие темы и, казалось, был этим вполне доволен. Как ни странно, но Зенон так и не упомянул имени Одоакра.
Помню, как-то вечером он сказал задумчиво:
— Вы видели шлемы, которые были надеты на наших легионерах в день триумфа. Эти парадные шлемы на самом деле — маски, используемые, чтобы создать иллюзию того, будто римские легионы до сих пор состоят из римлян — выходцев с Италийского полуострова, имеющих оливковый цвет кожи. Без масок сразу станет видно, что на самом деле у наших легионеров бледная кожа германцев, желтоватая — азиатов, смуглая — греков и даже угольно-черная кожа ливийцев. Лишь у немногих она оливкового цвета. Но… papaí..— Он пожал плечами. — Это уже давно свершившийся факт. И кто я такой, чтобы роптать? Меня называют римским императором, а я грек-исавр.
— Vái, — проворчал Соа. — Настоящие римляне — это те же греки, если заглянуть в прошлое, sebastós. Во всех жителях Италии течет кровь албанцев, самнитов, кельтов, сабинян, этрусков и греков — тех, кто когда-то основал колонии на этом полуострове.
— А недавно к ним также примешалась еще и германская кровь, — сказал Теодорих. — И это касается не только крестьян, заметь, но и представителей высших классов. Люди, подобные вандалу Стилихону, франкам Баутону и Арбогасту, визиготу-свеву Рикимеру, после того как их признал Рим, между прочим, отдали своих детей в самые знатные римские семьи.
Мы все обратили внимание на то, что Теодорих, перечисляя последних германцев, которые заняли высокое положение, не назвал имени Одоакра.
Питца сказал:
— Задолго до того, как полуостров получил название Италия, он назывался Энотрия — Земля Вина[59]. Говорят, что первые римляне за что-то рассердились на своих собратьев и решили свести тех с ума. Поэтому они послали образцы вина германским варварам, живущим в далеких землях. Разумеется, те никогда раньше не пробовали такого вина и пришли от него в такой восторг, что вторглись в Энотрию. Говорят, что так произошло первое вторжение варваров в империю.
Мы посмеялись над этим, и Зенон заметил:
— Забавная история, и она не слишком далека от истины. В старину римляне действительно посылали дары, в том числе и вино, вандалам, визиготам и другим народам, чьи армии стояли у границ империи. Разумеется, при помощи даров они намеревались остановить чужаков, но, увы, это привело к противоположному результату. Варвары захотели подчинить себе Рим и захватить богатства.
Тут подал голос Эрдвик:
— Но по твоим словам, sebastós, это было давно. Теперешние представители германских народов, будь то на западе или востоке империи, не считают себя ни остроготами, ни свевами или гепидами, но полноправными римскими гражданами. Они рассматривают империю как вечное, нерушимое, священное образование, которое надо сохранить, и они будут стараться преуспеть в этом изо всех сил. Они даже в большей степени римляне, чем те, кто родился в Италии и имеет оливковый цвет кожи.
— Последние с этим не согласятся, — холодно заметил Зенон, — и я объясню почему. Вспомним тех германцев, кто возвысился до консулов Рима. Все они — от Баутона до Рикимера, — будучи язычниками или арианами, сумели достичь столь высоких постов, но этого оказалось недостаточно. Западная империя является официально — и преимущественно — католической державой, а они не были католиками. Население, состоящее из римлян-католиков, могло позволить им возвыситься, но только при условии, что это были самые высокие посты и они занимали их надолго. А теперь, мои дорогие гости, кто хочет еще вина?
Позднее, когда император осушил свой кубок, полный хиосского вина, и удалился вместе с толмачами, Теодорих сказал оставшимся:
— Своими последними словами Зенон выдал себя. Это объясняет, почему он желает свергнуть с трона Одоакра. Именно из-за того, что тот — католик.
— Да уж, — проворчал Эрдвик. — Одоакр, между прочим, даже утверждает, что когда-то в юности он встретил католика-отшельника, некоего Северина, который предсказал ему, что он однажды займет римский трон.
Питца заметил:
— Одоакр все еще держит при себе старого Северина в качестве своего личного капеллана, только теперь его называют святым Северином.
Соа объяснил:
— Теперешний патриарх, епископ Рима Феликс Третий, говорят, получил свое епископство только после того, как согласился благословить старого Северина. Да уж, Одоакр настоящий католик, ничего не скажешь.
— Именно поэтому, — заметил Теодорих, — Зенон и боится, что Одоакр сумеет снискать славу, какой не смогли добиться его языческие и арианские предшественники. Возможно, даже затмит самого Зенона и завоюет больший почет в истории империи.
— Выходит, именно поэтому император и хочет его вытеснить, — призадумался Соа. — И вот еще что: тот, кто потеснит Одоакра на троне, не должен быть католиком.
Я сказал:
— А ведь Страбон вполне подходил на эту роль. Бывалый воин. Вождь воинственного народа. Арианин. Поэтому-то Зенон и был готов смириться с тем, что на римском троне окажется столь омерзительный тиран. Но теперь в твоем лице, консул, он приобрел даже более достойного кандидата.
Теодорих сухо заметил:
— Даже для того, чтобы завоевать всю Западную римскую империю, я не собираюсь становиться марионеткой в руках Зенона. Я не желаю обрести власть, хватаясь за любую возможность. — Он ухмыльнулся и добавил: — Вместо этого я предпочитаю разыгрывать из себя робкую девственницу. Заставлю Зенона обхаживать меня, пусть сделает мне пылкое предложение, причем непременно стоя на коленях. А мы посмотрим, друзья, что именно он нам предложит, и хорошенько все обсудим между собой.