ну стоит сама жизнь, я приму сторону того, у кого больше шансов на победу, а уж прав он или виноват, мне совершенно неважно. В отличие от Одоакра и Туфы мне нет нужды волноваться и беспокоиться по поводу того, какое имя и цвет кожи будут у следующего правителя Рима. Люди вроде меня всегда и везде выживут.
— Рада это слышать, — сказал я, пытаясь скрыть иронию. После этого я вздохнул и снова надул губки. — Но из-за всех этих треволнений dux Туфа может и не найти времени для такого ничтожества, как я.
Диорио снова усмехнулся:
— Насколько я знаю Туфу…
— Ага, значит, ты все-таки неплохо его знаешь, сам сказал! Ну же, порекомендуешь меня ему? Обещай! Поклянись!
— Клянусь, клянусь! Вне всяких сомнений, все мои друзья сделают то же самое. А теперь, пожалуйста, позволь мне немного поспать, я должен отдохнуть.
Вернувшись в свой hospitium, я обнаружил, что Хрут снова дожидается меня, держа в руках связку деревянных табличек. Заметив, что он взволнован, я заговорил первым:
— Позволь мне догадаться. Римляне впервые подали сигнал с юга. Так?
Он изумленно моргнул:
— Но откуда ты узнала об этом, госпожа Веледа?
— На этот раз новость опередила тебя. Но дай мне взглянуть на таблички: хочу удостовериться, точно ли все, что я слышала, правда.
— Этой ночью работало сразу несколько сигнальщиков, — сказал Хрут, раскладывая таблички по порядку. — И только первое послание пришло с юга. После этого факелы из Равенны передали необычно длинное сообщение. А затем, насколько я смог понять, то же самое сообщение было передано другими сигнальщиками на северо-запад.
— Да, они передают известие всё дальше и дальше, — заметил я и начал расшифровывать значки. Они подтверждали рассказ Диорио. Похоже, Туфа и впрямь скоро вернется в Бононию. Послание из Равенны относилось к находившимся на севере римским войскам, которые, подобно армии Теодориха, были расквартированы там на зиму. Им приказано было держаться, так как генерал Туфа скоро прибудет туда с подкреплением.
— Ну, ничего, надеюсь, что смогу ему помешать, — сказал я себе, а затем обратился к Хруту: — Больше не требуется, чтобы ты сидел в засаде на болотах. С этого времени я хочу, чтобы ты находился рядом со мной. Ты будешь слоняться поблизости от hospitium. Как только ты увидишь, что я куда-то отправилась в сопровождении слуг или стражников, сразу иди в конюшню, которую я тебе показывала. Приведешь оттуда коня Торна, оседланного и с притороченными вьюками, — и своего коня тоже приготовь — и жди меня снаружи, вон там. Мы с маршалом Торном уже совсем скоро исполним свою миссию.
И вот наконец я дождался от Туфы приглашения. Но это была отнюдь не вежливая просьба о моей благосклонности; это был категорический вызов. Двое из его стражников-ругиев пришли за мной, одетые в доспехи и вооруженные до зубов. Тот, кто был выше ростом, грубо сказал:
— Dux Туфа хочет насладиться твоим обществом, госпожа Веледа. И немедленно.
Мне дали время только на то, чтобы я быстренько переоделся. Я облачился в свое самое лучшее платье, тщательно напудрился, накрасился и надушился, надел ожерелье и фибулу, захватил с собой маленький сундучок с благовониями и притираниями, и мы отправились в путь. Всю дорогу стражники не спускали с меня глаз. Оказавшись во дворце, мы долго шли по коридорам: тяжелые двери ненадолго открывались перед нами, а затем почти сразу закрывались. Наконец стражники привели меня в темную комнатку без окон в глубине дворца, там имелась только огромная кровать. Рядом стояла женщина из племени ругиев: примерно моих лет, хорошо одетая, с очень некрасивым лицом, настоящая великанша — она была почти такой же громадной, как и кровать. Стражники втолкнули меня внутрь, отсалютовали незнакомке, а затем встали снаружи возле двери. Женщина тщательно заперла ее, а когда мы остались наедине, рявкнула:
— Давай сюда этот ящик!
Я мягко запротестовал:
— Там ничего нет, только разные невинные женские штучки… чтобы стать еще привлекательней.
— Slaváith! Ты и так уже достаточно красива, иначе бы тебя сюда не позвали! Я должна отобрать у тебя все, что может нанести clarissimus Туфе хоть малейший вред. Дай это сюда!
Великанша принялась рыться в сундучке и наконец издала торжествующий звук, который означал, что ее поиски увенчались успехом.
— Только невинные женские штучки, говоришь? Vái, это же точильный камень! Зачем он тебе?
— Для ногтей, разумеется, для чего же еще?
— Даже маленький камень может служить оружием. А ну-ка, покажи мне твои ногти. — Когда я показал их, женщина разочарованно засопела, обнаружив, что они такие же короткие и притуплённые, как и мужские. — Отлично. Сундучок пока останется у стражников, заберешь на обратном пути. И украшения тоже. Ожерельем можно задушить, а фибулой нанести колотую рану. Сними их.
Я так и сделал. Я вообще протестовал только для виду, а сундучок и украшения захватил с собой лишь для того, чтобы защитники Туфы могли хоть что-то у меня отобрать. Мне хотелось создать у них впечатление ложной безопасности, уверить их в том, что они меня разоружили.
— А теперь, — сказала великанша, — сними свою одежду.
Я, разумеется, ждал этого, но снова принялся протестовать:
— Я делаю это, только когда мне приказывает мужчина.
— Вот и прекрасно. Выполняй приказ dux Туфы.
— А кто ты такая, женщина, чтобы говорить от его имени?
— Я его жена. Раздевайся!
Я поднял брови и пробормотал:
— Весьма необычное занятие для жены.
Однако я исполнил ее приказание. Я начал сверху, и как только снимал какой-нибудь предмет одежды, супруга Туфы тут же принималась внимательно его рассматривать и очень бдительно изучать. Когда я разделся до пояса, она скривила свои толстые губы и презрительно проворчала:
— Ты слишком плоскогруда, на вкус настоящего мужчины. Ничего удивительного, что тебе приходится прибегать к уловкам и поднимать грудь под одеждой. Ладно, можешь снова надеть нагрудник. А теперь раздевайся ниже пояса.
Сняв все до последнего предмета, я снова запротестовал:
— Я даже для мужчин не снимаю свой пояс целомудрия. Великанша грубо усмехнулась:
— О каком целомудрии ты говоришь? Ты самая обычная шлюха! И нечего разыгрывать из себя римлянку, ибо ты такая же римлянка, как и я. Ты что, думаешь, мне доставляет особое удовольствие осматривать одежды проститутки и обследовать эти мерзкие отверстия в твоем теле? Давай сюда пояс и наклонись!
Я произнес язвительно:
— Мне остается утешаться лишь тем, что шлюха все же выше сводни. Не говоря уже о супруге, которая…
— Slaváith! — рявкнула она, и ее широкое лицо побагровело. — Я сказала, сними это! И наклонись!
Я проделал все это одновременно, поэтому великанша не обратила внимания на мои половые органы спереди. Затем я покорно выдержал двойное испытание: она глубоко и весьма бесцеремонно засунула свой толстый палец в оба моих отверстия. Затем жена Туфы не просто вернула мне пояс, она сильно ударила меня им по ягодицам. Опоясав снова свои бедра, я повернулся к великанше и сказал:
— Я, правда, мало что знаю о своднях, но мы, шлюхи, привыкли к тому, чтобы нам как следует платили за…
— Slaváith! Проваливай и лучше не попадайся мне больше на глаза! — И с этими словами великанша ринулась прочь из комнаты.
Я с облегчением вздохнул. Фальшивое оружие и мое язвительное обращение полностью отвлекли внимание бдительной женщины. Она не смогла распознать настоящее оружие.
Снова одевшись, я разлегся на кровати в весьма соблазнительной позе, и как только я это сделал, дверь снова распахнулась и вошел Туфа. Мы мельком виделись в Вероне, но я совершенно не боялся, что он догадается, что сайон Торн и Веледа — это одно и то же лицо. Dux был одет в прекрасную римскую тогу, однако он тут же снял ее, как только вошел в комнату; под ней ничего не было. Я уже знал, что Туфа отличается красотой и мужественностью, и теперь я мог удостовериться, что он и на самом деле был прекрасно сложен. Dux приблизился ко мне, выставив напоказ свой стоящий fascinum. Я улыбнулся, полагая, что он вожделел длительного и сладострастного наслаждения от весьма искусной в таких делах Веледы. Однако он остановился у кровати и довольно грубо вопросил:
— Почему ты до сих пор одета? Немедленно раздевайся! Ты что, думаешь, у меня есть время на всякие глупости? Я занятой человек. Давай приступим к делу.
Я сдержался, как это сделала бы на моем месте любая женщина, и холодным тоном произнес:
— Прости меня, clarissimus. Кажется, мы не поняли друг друга. Я здесь не для того, чтобы вымаливать благосклонность и служить племенной кобылой. Я думала, что ты хочешь насладиться моим искусством.
— Да, да, — нетерпеливо ответил он. — Но у меня сейчас много и всяких других дел. — Он бросил свою тогу на кровать и, подбоченившись, принялся притоптывать ногой, обутой в сандалию. — Ну же, раздевайся!
— Погоди, clarissimus, — произнес я сквозь зубы. — Подумай о том, что это обойдется тебе весьма дорого. И ты, конечно же, захочешь, чтобы я отработала эти деньги.
— Vái, шлюха, ты что, не видишь: я уже готов! Но как мне быть, если ты еще одета? Поспеши и дай мне вставить его!
— Это все, что ты хочешь? — Мое женское негодование было непритворным. — Тогда ступай и найди себе отверстие где-нибудь в стене! Зачем я тебе нужна?
— Slaváith! Все мужчины в моем окружении хвастают, что поимели тебя. Не могу же я от них отставать!
— И это все, чего ты желаешь? — спросил я, из последних сил сдерживая себя в руках. — Я готова сама говорить всем, что ты поимел меня. Таким образом, ты не потеряешь своего драгоценного времени, а я обещаю, что, если меня вдруг спросят…
— Slaváith! — Он погрозил мне огромным кулаком и прорычал: — А ну немедленно закрой свой дерзкий рот, ты, ipsitilla! Снимай эти тряпки и проволоку! И раздвинь ноги! Работай не языком, а другим местом!
Мне не хотелось, чтобы Туфа убил меня прежде, чем я сам сделаю это (я думаю, что на моем месте любая женщина с радостью убила бы его), а потому я подчинился. Но стал раздеваться медленно, дразня Туфу — снимая по одному предмету одежды за раз, начав со спиралевидного нагрудника, который он обозвал проволокой, — и произнес, насколько мог успокаивающе: