— А где же маршал?
— Мы не будем сейчас его ждать. Я возьму эту лошадь. А ты поезжай, Торн нагонит тебя.
Сайон Торн действительно догнал Хрута, как только я сумел переодеться и вымыть лицо. Конь Хрута двигался легкой рысью, когда Велокс, несшийся галопом, поравнялся с ним и пристроился рядом на Виа Эмилиа. Хрут послал вперед своего скакуна более быстрой иноходью. Так мы и ехали, пока не добрались до западных окрестностей Бононии, где замедлили шаг, и Хрут смог спросить меня:
— А что, госпожа Веледа не поедет с нами на север?
— Нет, она останется — временно скроется среди врагов на тот случай, если Теодориху вдруг снова понадобится ее служба.
— Необычная служба, — заметил Хрут и с удивлением добавил: — Кажется, ее не слишком трогает, чем она занимается по приказу короля. Думаю, госпожа Веледа заслуживает награды за свою доблесть и верность, она очень искусно пользуется тем оружием, что есть у женщины. Однако не хотел бы я оказаться на ее месте. Мы должны благодарить небеса — не так ли, сайон Торн? — за то, что рождены мужчинами, а не презренными женщинами.
8
— Я сам должен был убить Туфу, — произнес Теодорих весьма сдержанным тоном: это свидетельствовало о том, что король разгневан сильнее, чем если бы он кричал. — Эта обязанность и эта привилегия принадлежат по праву мне, сайон Торн, а ты пошел вразрез с королевской властью и преступил свои собственные полномочия. Только король может быть judex, lector et exitium[96] в одном лице.
Он, я и несколько старших офицеров встретились в базилике Святого Амвросия, которую Теодорих приспособил под свой praetorium в Медиолане. Воцарилось неловкое молчание: наш суверен продолжал упрекать меня, а я стоял с опущенной головой, терпеливо выслушивая выговор, потому что знал, что заслужил наказание. Я невольно вспомнил, как поступал Теодорих с теми, кто вызвал его гнев в других случаях. Он особо не размышлял и не тратил понапрасну слова, прежде чем пронзить клинком легата Сингидуна Камундуса или сына Страбона Рекитаха. Я подумал, что только благодаря нашей проверенной временем дружбе он сек меня лишь словами.
Итак, я просто стоял и покорно выслушивал все его упреки, а сам в это время думал о других, более приятных вещах. Каждый раз встречаясь с Теодорихом после долгой разлуки, я обнаруживал, что с возрастом он все больше походил на короля — как внешне, так и манерой держаться. Его роскошная борода, такая же золотая, как только что отчеканенный солидус, и раньше весьма впечатляла, а теперь она стала воистину диктаторской. Его поза и жесты были величавы; где бы он ни садился он повсюду сидел словно на троне. На челе Теодориха виделись морщины, свидетельствующие о незаурядном уме, складки на щеках говорили о том, что он не понаслышке знаком с горем, однако морщинки в уголках глаз были признаком веселого нрава, а ярко-синие, не выцветшие с возрастом глаза могли источать ярость…
Я припомнил, как еще в далекой юности, восхищаясь молодым Теодорихом, я страстно мечтал: «Акх, если бы я только был женщиной!» Теперь же, по-прежнему пылко восхищаясь этим зрелым, взрослым мужчиной, я удивлялся, почему Веледе казались столь желанными объятия молодого Фридо — или же кого-либо иного, не такого мужественного, как Теодорих. Я уж не говорю о том глубоком вожделении, какое Веледа несколько дней назад испытала к Туфе. Ее чувства, учитывая все обстоятельства, были абсолютно неуместными. Я призадумался: может ли быть такое, что мои разум и чувства играют со мной злую шутку, действуя абсолютно независимо друг от друга?
В этот момент Теодорих взглянул на меня и потребовал:
— Объяснись! Чем вызвано твое пренебрежение к праву короля убить Туфу, niu? Есть ли тебе что сказать в оправдание столь преступного своеволия?
Я мог бы заявить (и с весьма праведным негодованием), что поскольку я был обладателем высокого звания королевского маршала, то имел полное право принимать важные решения от его имени. Однако я рассудил, что не стоит лезть в бутылку, и постарался обратить все в шутку:
— Сие преступное злодеяние произошло по твоей собственной ошибке, мой король.
— Что? — Его синие глаза засверкали, а рот изумленно раскрылся, так что все присутствующие услышали тяжелое дыхание Теодориха.
— Ты сам возвысил ничтожество Торна до ранга herizogo. А затем назначил выскочку Торна маршалом. Вот голова у меня и закружилась от осознания собственного величия.
Все уставились на меня. Затем Теодорих разразился искренним смехом, к нему присоединились все его офицеры, даже мрачный старый Соа. Да уж, нет ничего удивительного в том, что я восхищался нашим королем — как и все его подданные. Он доказал, что может быть не только властным и сильным, но также доступным и сердечным.
— Акх, — произнес Теодорих, отсмеявшись, — полагаю мне надо радоваться тому, что ты больше не предоставлен сам себе, Торн, и не очистишь в одиночку весь полуостров от моих врагов. Ты, по крайней мере, оставил мне Одоакра, чтобы я сам мог о нем позаботиться.
— И несколько римских легионов тут и там, — предостерегающе проворчал генерал Питца.
Теодорих махнул рукой:
— Вот именно, что тут и там. У них нет единого фронта. Вся оставшаяся римская армия, должно быть, пребывает в растерянности и недоумении. Действительно, что делать воинам, если король их бежал с поля боя и скрывается, а главнокомандующий убит. Я не опасаюсь особого сопротивления. Нам нужно только отбросить этих римлян со своего пути, когда мы двинемся вперед, не более того.
Из последующего обсуждения, я понял, что Теодорих нанес удар по римлянам у реки Аддуа и разбил их столь же жестоко, как и перед этим в битве при Изонцо. Когда же эта армия была рассеяна, он в течение нескольких дней таранил ворота Медиолана, чтобы заставить римский гарнизон открыть их и сдаться. Первое важное сражение за эту весну было выиграно визиготами, которые пришли из-за Альп. Под командованием генерала Респы они разбили еще одно войско, которое удерживало город Тицин[97], и в настоящее время стояли там лагерем, дожидаясь приказов Теодориха.
— Означает ли это, — спросил я воинственно, — что визиготы короля Алариха собираются потребовать плату за захват? И на какую, интересно, часть добычи он рассчитывает? Уж не на кусок ли Италии, чтобы самому там править?
— Нет, — ответил Теодорих. — Этот Аларих не такой хищник, как его тезка-предок. Он не собирается расширять подвластную ему территорию. Аларих, как и другие теперешние короли, жаждет возрождения тех времен, когда Римская империя включала в себя весь западный мир, когда все королевства в ней могли наслаждаться безопасностью и процветали под сенью Pax Romana[98].
— Вспомни, — сказал мне сайон Соа, — ведь большинство германских королей поддерживали Одоакра, пока им казалось, что он может вернуть былое величие Рима. Теперь, очевидно, они надеются, что это сумеет сделать Теодорих. Аларих послал на помощь войско. Но его генерал Респа направил к нам послов, точно так же, как и король франков Хлодвиг, и старый король вандалов Гейзерих, и даже молодой король тюрингов Херминафрид с далекого севера. Все они выражают свою дружбу и поддержку и предлагают любую помощь, какая нам только потребуется.
Генерал Хердуик широко улыбнулся и добавил:
— Король Кловис даже предлагает свою сестру.
— Кловис? — спросил я. — А кто это такой?
— Король Хлодвиг. Он предпочитает, чтобы его называли на римский манер. Его сестра, по крайней мере, получила имя на добром старом наречии и зовется Аудофледой.
— И что, — допытывался я, — этот Хлодвиг предлагает своей сестре сделать?
— Ну, стать супругой Теодориха и его королевой.
Услышав это, признаюсь, я испытал муки чисто женского разочарования. Это свалилось на меня тем более неожиданно, что я никогда не испытывал никакой ревности или ненависти по отношению к покойной госпоже Авроре, никогда с того самого времени, когда я увидел, как Теодорих берет себе женщину, чтобы на какое-то время разделить с ней постель. Ну что же, подумал я смиренно, он должен был когда-нибудь заключить официальный брак. У Теодориха пока были только две дочери, причем обе они были отпрысками наложницы. А мой друг, конечно же, хотел сына-наследника, в жилах которого текла бы королевская кровь. Однако, как я ни старался себя убедить, эта мысль была не слишком утешительной.
А генерал Ибба стал объяснять дальше:
— Кловис этим хочет показать, дескать, он надеется, что через короткое время мы завладеем всей Италией — и что его сестра вскоре разделит власть Теодориха не только над Италией, а над возрожденной Римской империей. Она будет не просто королевой Аудофледой, но императрицей. И если Хлодвиг так уверен в нашем успехе, то и все короли, должно быть, тоже.
— А что думает наш собственный король? — дерзко спросил я Теодориха.
Он серьезно сказал:
— Поскольку уже сейчас мы подчинили себе весь север Италии, от Альп до Изонцо, я предвижу, что у нас не возникнет особых сложностей в продвижении на юг через весь полуостров, по крайней мере в течение следующего года. Так что, полагаю, когда все это завершится, нас ждет триумф.
Я ощутил глубокое разочарование:
— Как я и опасался, ты выиграл войну без меня.
— Не совсем, — проворчал Соа. — Триумф невозможен без лаврового венка. Пока Одоакр не откажется…
— Ну, хватит пророчеств, сайон Кассандра, — пошутил я. — Конечно же, император Зенон не потребует от нас доставить ему копченую голову Одоакра, как мы сделали с головами Камундуса и Бабая.
Я снова повернулся к Теодориху и посоветовал:
— Пусть Одоакру останется маленький болотистый уголок полуострова. Позволь ему сидеть там, пока он не сгниет от испарений. В то же самое время, когда вся остальная Италия станет твоей и весь мир узнает об этом, императору Зенону не останется ничего иного, как провозгласить тебя полноправным…