Францию Эмери вспоминал всё реже, в родной Арвиль его совершенно не тянуло. Иногда в памяти воскресало доброе лицо покойной матушки, но отец, а позднее и дядя Жослен твёрдо заверили его, что матушка сейчас – в Царствии Небесном. Эмери не сомневался, что там ещё чудеснее, чем в Антиохии, он знал, что они ещё встретятся с матушкой, только надо подождать.
По отцу Эмери, конечно, тоже скучал. Его отец был очень добрым, хотя весьма не многословным и не знал таких чудесных сказок, как дядя Жослен. Добрый пулен сказал, что отец обязательно приедет к ним в гости, но пока не может, потому что сражается с неверными.
– Кто такие «неверные»? Это чудовища или, может быть, великаны?
– Нет, это обычные люди. Мусульмане…
Эмери был поражён:
– А что в мусульманах такого уж неверного? Здесь, в Антиохии, много мусульман, они – добрые люди. Я подружился с некоторыми мусульманскими мальчиками и вы, дядя, никогда не запрещали мне с ними дружить. А когда мы вырастем, то что же, будем сражаться друг с другом? Но я не хочу!
– Успокойся, Эмери. Бог даст, твоя дружба с мусульманскими мальчиками продлится всю жизнь. Вовсе не все мусульмане – враги франков, а только те из них, которые ненавидят нашу веру во Христа и стараются изгнать нас со Святой Земли. Разве мы можем это допустить?
– Нет, конечно, этого допускать нельзя, – Эмери задумался, представив себе, как его, Жослена и Марию злые люди изгоняют из Антиохии. – Но почему мусульмане такие разные? Ведь вера-то у них одна. Вы мне объясните, это плохая вера или хорошая?
– Мы, христиане, считаем, что наша вера лучше, чем ислам. Но ведь Господь всех людей создал свободными, а значит, мусульмане имеют право верить так, как считают нужным. Вот представь себя, что ты хочешь угостить своего товарища рахат-лукумом, а он отказывается. Станешь ли ты насильно запихивать ему лакомство в рот?
– Нет, конечно же, – Эмери звонко рассмеялся. – Не хочет – пускай не ест.
– Правильно, мой добрый друг. Вот и мы не заставляем мусульман принимать христианство. Хотя мы, конечно же, жалеем их, ведь они лишают себя такой прекрасной веры. Но ведь ты же не станешь ненавидеть мальчика, который не хочет есть рахат-лукум?
– Зачем мне его ненавидеть? – Эмери опять рассмеялся. – Ведь это не помешает нам вместе строить крепость из глины.
– Вот именно! Однако, представь себе мальчика, который не только не ест рахат-лукум, но и хочет отобрать у тебя лакомство, втоптать его в грязь, а потом и тебя самого прогнать со двора.
– Я ему как дам по зубам!
– По зубам, говоришь? А не побоишься свой кулак в кровь разбить?
– Не побоюсь. Пусть у меня на кулаках совсем не останется кожи, но у него не останется зубов. Потому что нельзя так подло поступать. За это надо наказывать.
– Ах ты волчонок! – жизнерадостно расхохотался Жослен. – Настоящий тамплиер! Совсем, как твой отец! А в жизни, мой храбрый друг, есть вещи гораздо ценнее, чем рахат-лукум. Наша вера в Христа дороже всех сокровищ Антиохии. Мы никому не позволим втоптать её в грязь, не позволим изгнать нас отсюда только за то, что мы любим Христа. Ведь так?
– Так! – радостно воскликнул Эмери, в котором отец с пелёнок воспитывал обострённое чувство справедливости.
– Вот этим и занимается твой отец-тамплиер. Он сражается со «скверными мальчишками», из которых уже выросли большие скверные мужчины.
– Да… – протянул Эмери. – Вы не представляете какой справедливый у меня папа. Он никогда не наказывал меня без вины и за малую вину сильно не наказывал. А других мальчишек отцы били почём зря вообще ни за что. Папа никогда не будет сражаться с теми, кто ни в чём не виноват. Все тамплиеры такие же справедливые, да?
– Ну конечно же! Потому твой отец и стал тамплиером.
***
Время шло, Эмери уже совершенно освоился в новом мире, а отец всё не приезжал. Наконец, свершилось. Дядя Жослен сказал Эмери, что завтра его отец будет в Антиохии. Этот день он запомнил на всю жизнь.
К дому Жослена подъехали три всадника: двое в чёрных плащах, а впереди на арабском скакуне всадник в белом плаще с красным крестом. Отец. Он осторожно слез с коня, Эмери, стоявший на пороге дома, сразу же бросился ему на встречу.
Лицо отца было непривычным. Оно было перерезано двумя большими красными рубцами, в глазах стояла боль, губы плотно сомкнуты. Когда тамплиер увидел подросшего сына, которому было уже 8 лет, его губы дрогнули, и он вымолвил: «Здравствуй, сынок», кажется, не зная, что к этому добавить.
– Как здоровье? – спросил его Жослен.
– Стало лучше, – ответил тамплиер, – почти всю дорогу от Тортозы меня везли на телеге, а сейчас уже на коня сел.
Эмери только сейчас понял, что отец серьёзно ранен. За столом отец и Жослен обменивались немногочисленными короткими фразами, смысл которых по большей части был Эмери непонятен. Это застолье ни мало не напоминало шумные и весёлые восточные пиршества, которые доводилось видеть Эмери. Отец был, как всегда, немногословен и на сына, казалось, обращал мало внимания, лишь изредка бросая на него короткие доброжелательные взгляды. Потом отца проводили в спальную комнату, Эмери последовал за ним. Дядя Жослен неожиданно ворчливо сказал:
– Юноша, ты бы дал отцу отдохнуть с дороги.
– Ничего, ничего, – едва заметно улыбнулся тамплиер, – мы немного поговорим.
Отец лежал на кровати, Эмери устроился рядом с ним на небольшом табурете.
– У тебя всё нормально? – спросил отец.
– Да, всё хорошо. Дядя Жослен очень добр ко мне. А как вы живёте в Тортозе?
– Сражаемся. Почти непрерывно.
– В каком бою тебя ранили?
– В обычном. Стычка с неверными в горах недалеко от Тортозы.
– Что это был за бой?
– Тамплиер не должен рассказывать о тех операциях, в которых участвовал. Никому. Даже сыну.
– Почему ты так долго не приезжал?
– Я больше не принадлежу себе, сынок. Рыцарь-тамплиер умирает для мира. Но я каждый день разговаривал с тобой перед сном. С тобой и с мамой. Ты помнишь маму?
– Я очень люблю её.
От тамплиера не укрылось, что сын сказал про мать в настоящем времени. К этому было нечего добавить. Они замолчали. Потом Эмери задал вопрос, который не давал ему покоя все эти годы:
– Папа, а почему ты стал тамплиером? Ты мог бы вместе с дядей Жосленом служить при дворе князя Антиохии, мы бы жили вместе.
Тамплиер тяжело вздохнул и, сделав паузу, продолжил разговор совершенно другим тоном:
– Я очень люблю маму, сынок.
– Я тоже. Разве я тебе мешаю?
– Мне мешают мои грехи. Их надо было смыть. Когда мама умерла, я жил только мыслью о том, что встречусь с ней в Царствии Небесном. Мне было очень больно, но я не впал в отчаянье, зная, что разлука ненадолго, а встреча будет навсегда. Но потом одна мысль обожгла меня калёным железом: она ведь почти святая, она с ангелами беседует, а я – великий грешник, после смерти могу попасть в ад, и тогда мы не встретимся с ней. Я решил смыть свои грехи страданиями, поступив на службу в Орден Храма, чтобы Господь удостоил меня после смерти пребывать вместе с женой.
– А обо мне ты думал? – Эмери задал этот вопрос без обиды и без надрыва, спокойно и раздумчиво.
– Прости, сынок. Тогда я, видимо, недостаточно думал о тебе. Потом многое понял. Не к жене я должен был стремиться, а к Тому, к Кому стремилась она – ко Христу. И не ради встречи с женой мне надлежало облачиться в белый плащ, а ради встречи с Богом. И мы потом целую вечность были бы вместе у престола Божьего. И ты с нами. Ныне и вечно. Это объяснил мне наш орденский духовник, я ведь, знаешь – в богословии не силён. Но я и сам уже начал это чувствовать: Богу надо служить, тогда и будем все вместе. Каждый рыцарь-тамплиер постоянно ходит рядом со смертью, а потому начинает чувствовать непрерывное присутствие Божие. Служба в Ордене – святая.
Эмери до глубины души был тронут бесстрашной искренностью отца, который не побоялся исповедаться в грехах перед маленьким сынишкой, как перед равным. Он уже знал, что должен делать, когда вырастет, лишь решил уточнить:
– Я тоже должен стать тамплиером?
– Ты никому ничего не должен, сынок. Ты сможешь послужить Богу в любом звании, где бы не служил. Путь тамплиера – особый. Он не для всех. Когда вырастешь – сделаешь свой выбор. А пока молись Богу, чтобы Он тебя вразумил и наставил. Я этого не сумею.
***
Отец, которому командор Тортозы дал отпуск вплоть до полного излечения, пробыл у них всего неделю, хотя и не вполне ещё поправился. Он каждый день ходил в церковь, что неподалёку, сопровождаемый верными сержантами, которых Жослен так же поселил в своём доме. Эмери ходил вместе с ними. Он важно шагал по улице рядом с отцом, счастливый от мысли, что все мальчишки видят: его отец – тамплиер. В их отношениях с отцом сразу же установилась гармония, а впрочем сейчас, вспоминая своё раннее детство в далёком Арвиле, он понимал, что у них всегда была замечательная семья, где все любили всех, были взаимно доброжелательны, никогда друг на друга не гневались и не кричали. Потом, в доме Жослена, он так же был всеми любим, и сам любил всех. Сейчас, когда он заново обрёл отца, который стал другим, ничего в основе не изменилось, никаких трагических противоречий не возникло в его душе. Действительность теперь приходилось воспринимать в заметно усложнившемся варианте, но эта сложность пришла в своё время, он взрослел и вполне естественно приобщался к миру взрослых проблем.
Расставаться с отцом, конечно, не хотелось, но он говорил себе «так надо», вполне осознавая, что взрослый человек должен во многом себе отказывать. Впрочем, когда они уже прощались с отцом, он с робкой надеждой спросил:
– Ты не мог бы взять меня с собой в Тортозу?
– Нет, сынок, тебе пока нечего делать посреди этой мясорубки. Набирайся сил. Учись владеть оружием. А, может быть, тебе к наукам приобщиться? Я много в этой жизни потерял от того, что неучёный. К тамплиерам пришёл – дурак дураком, а наши братья, они знаешь какие? Есть настоящие мудрецы. Хо