Так же представляю себе юного тамплиера, вступившего в Орден Храма посреди мирного Парижа, руководствуясь мотивами не сильно возвышенными. Так же любил выпить и, не смотря на монашеские обеты, в некоторых радостях жизни себе не отказывал. Но вот его схватили и поволокли в застенок, жгли железом, орали: «Отрекался от Христа?». А он орал в ответ: «Нет! Никогда!». А потом в подвале, на гнилой соломе, весь растерзанный, он молился так горячо, как никогда в жизни: «Господи, прости меня, я вёл жизнь недостойную рыцаря Христова». И назавтра он умер под пытками, и врата Царства Небесного открылись перед ним, теперь уже честно заслужившим свой белый плащ. Господь, попустивший тамплиерам умереть под пытками и сгореть на кострах, оказал им великую милость.
Почему Христос отдал на растерзание Орден тамплиеров? Потому что Он Сам умер на кресте. Потому что Христос любил своих паладинов в белых плащах. Когда в Ордене завелась гниль, Христос дал тамплиерам лекарство, дал им возможность спасти души и умереть мучениками. Это ведь великая милость, вот чего не понимают мыслители века сего. Даже те тамплиеры, которые в момент приёма в Орден дрогнули и отреклись от Христа, получили возможность страданиями искупить свой грех и умереть, воссоединившись со Христом, дабы пребывать с Ним во веки.
Так почему же такая страшная трагедия случилась именно с тамплиерами? Потому что они были худшими христианами? Нет, потому что они, по сравнению с другими, были лучшими христианами. Именно поэтому Орден Храма вызывал максимальную ненависть бесовких сил. Слуги дьявола, оставив другие Ордена медленно разлагаться, всю свою злобу, всё своё адское искусство обрушили на храмовников и многих сумели совратить, многих подвели к отречению от Христа. Но где злоба бесовская максимальна, там максимальна и помощь Христова. И Господь обратил адскую ненависть тамплиерам во благо, Он укрепил души своих паладинов и даровал им силы смело с именем Христовым на устах вступать на костры. Хотя многие тамплиеры, уже безнадёжно больные безбожием, в ходе процесса окончательно погубили свои души. Но это и был процесс очищения огнём, процесс окончательного отделения верных от неверных.
И вот спрашивают: «Если тамплиеры были верны Христу, почему Господь не спас Орден?». Да как же не спас, если спас. Трагедия и была средством спасения. Господь спасает не ордена и страны, а души своих верных слуг. Напрасно так мало внимания обращают на то, что десятки, если не сотни тамплиеров, умерли христианскими мучениками, из пламени костров и под страшными пытками свидетельствуя свою верность Христу. Даже Жак де Моле, человек слабый и неустойчивый в вере, в конечном итоге всё-таки с именем Христовым на устах и, прославляя Орден Храма, добровольно шагнул на костёр. Надеюсь, что этим он искупил свои грехи перед Христом и перед Орденом.
Мученичество лучших тамплиеров даёт нам изумительные образцы верности Христу, когда мучители – не язычники, не сатанисты, а казалось бы – христиане. Они не предлагали отречься от Христа, они предлагали сознаться в отречении от Христа, то есть отречься от Ордена. Но, предавая Орден, тамплиер предавал и Христа, потому что предавал всех честных братьев-тамплиеров. Это пример изощрённого коварства бесовских сил. И этот пример очень важен для последних времён. Ведь и при Антихристе гонители христиан будут называть себя христианами. И нам должна быть особенно дорога память тех, кто умирал под пытками маньяков-инквизиторов, вдохновляемых злобой бесовской, прикрывавшихся именем Христовым. Память об Ордене Храма ещё сыграет славную роль в истории Церкви.
– Вспомнил белогвардейские стихи:
Нас ещё помянут добром,
Станет подвигом наш разгром.
Наши души перекрестят
Полстолетия спустя.
– …Семь столетий спустя. Если говорить о тамплиерах.
Опус второй. Орден в огне
– Как всё-таки вкусно готовят эти несчастные сарацины, – благодушно промолвил Арман де Ливрон, разделавшись с рабской похлёбкой и устраиваясь поудобнее под большим камнем в тени.
– Не знаю, чему больше удивляться, мессир: крепости вашего желудка или крепости вашего духа, – пробурчал Анри де Монтобан. – Мне эта омерзительная стряпня больше в глотку не лезет.
– Какой же ты всё-таки привередливый, Анри, – продолжал благодушествовать Арман. – Эта стряпня хороша уже тем, что нам её дают. Всё, что поддерживает жизнь, воистину прекрасно и благословенно, – улыбка командора де Ливрона была всё такой же тонкой и элегантно-ироничной. Он улёгся наконец под камнем и закрыл глаза. Анри сидел рядом, прислонившись к камню спиной.
Стояла знойная египетская осень 1306 года от Рождества Христова. Арман де Ливрон и Анри де Монтобан почти не изменились за 4 года плена, только длинные давным-давно не стриженные бороды и лохмотья, какими побрезговал бы последний каирский нищий, указывали на то, что не всё в жизни этих достойных людей обстоит наилучшим образом.
Тамплиеров, пленённых на Руаде, продали в рабство и отправили в каменоломню под Каиром – полсотни рыцарей и примерно столько же сержантов. Впрочем, до каменоломни десятка два из них не дотянули, все, кто был ранен в последнем бою, умерли по дороге. Никакой медицинской помощи им не оказали и никаких поблажек раненным не делали, тем кто однажды упал, уже не давали подняться, добивая.
Потом им предложили отречься от Христа и принять ислам. С десяток бывших тамплиеров сразу же приняли это предложение – все они были из тех, кто отрёкся от Христа при вступлении в Орден. За первый год рабства отреклись ещё пятеро – из той же категории. Оставшиеся постепенно умирали от болезней, от плохой и скудной пищи, от непосильного труда, да и просто от отчаяния. К исходу четвёртого года рабства их осталось 32 человека. Кажется, они уже и сами не помнили, кто из них рыцарь, а кто сержант, не отличаясь внешне и делая одну и ту же работу. Выделялся среди тамплиеров только де Ливрон, которого все выжившие признавали безусловным лидером, чего он, впрочем не добивался, но иначе просто не могло быть.
Прекрасно владея арабским, Арман сразу же взял на себя переговоры с начальником охраны:
– Моё недостоинство настойчиво не рекомендует благородному эмиру бить тамплиеров плетью.
– Бывших тамплиеров, – рявкнул эмир.
– «Бывшие» уже приняли ислам, остались нынешние и будущие.
– Уважаю, – усмехнулся эмир, – но ты не можешь вести со мной переговоры.
– Отчего же?
– Обращаясь ко мне с просьбой, ты ничего не можешь предложить мне взамен.
– Могу, – тихо улыбнулся Арман. – Я предлагаю тебе порядок, дисциплину и хорошую работу. Если мы договоримся, я тебе это гарантирую. А если не договоримся, мы тебя убьём. Придушим или камень на голову уроним, – ещё более тихо и кротко улыбнулся Аман.
– Но вас предадут мучительной смерти, – не в силах скрыть уважения опять усмехнулся эмир.
– Обязательно. Только тебя это не воскресит.
– Ну что ж, договорились, – сказал эмир командору, как равному. – Отныне за порядок и за выполнение нормы выработки буду спрашивать с тебя.
С тех пор охрана во время работы к тамплиерам не приближалась, они и так вкалывали на совесть, всегда аккуратно выполняя норму. Железные руки, привыкшие к тяжёлым мечам, легко освоились с киркой, если кто и мог выжить на этих тяжелейших работах, так это опытные мечники. Умирали не слабые. Слабых здесь не было. Умирали гордые. Гордыня находила здесь только один выход – отчаяние, а это смерть. Избавив своих тамплиеров от ежеминутных унижений, Арман не мог, конечно, устранить унизительность рабства. Рыцарь, став рабом, мог противопоставить этому только смирение, которое мог даровать только Бог.
Арман установил для всех тамплиеров совместные утренние и вечерние молитвы, перед едой так же всегда хором читали «Патер ностер». К участию в молитвах никого не принуждали, некоторые этим пренебрегали. И странное дело – умирали именно те, кто не молился вместе со всеми. Вскоре все оставшиеся в живых поняли: без Христа в плену не выжить. Настоящие христиане и так всегда знали, что без Христа не выжить нигде, но в привычных условиях смерть души не так заметна, она далеко не сразу влечёт за собой телесную погибель, а посреди рабского кошмара суть духовных явлений предельно обнажается и обостряется. Если душа человеческая обращена к Богу, Господь дарует ей смирение и терпение – необходимые условия выживания, а своих сил тут никому не хватит – год-другой и человек тает.
Однажды Анри спросил у командора:
– Я вот всё думаю, мессир, почему вы так заботитесь о том, чтобы нас в плену не били? Самого Спасителя бичевали и нам, наверное, полезно было бы это перенести.
– А ты бы перенёс?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. У каждого человека своя мера того, что он может перенести, и эта мера известна только Богу. Если честно, я очень боялся, что планка унижений сразу же окажется установлена слишком высоко. Со смирением у рыцарей всегда проблемы. Им половину того выдержать, что может выдержать сержант, это уже выдержать больше сержанта. Настоящий рыцарь всегда готов отдать свою жизнь за Христа, но в школе смирения мы – первоклассники, и я постарался сделать так, чтобы вам не пришлось сразу же сдавать выпускные экзамены. Как видишь, и без плетей и зуботычин многие не выдержали унижения, программу первого класса провалили.
– Как это мудро, мессир.
– Конечно, мудро. Но это не моя мудрость, а Божья. Я просто молился день и ночь, чтобы Господь подсказал мне, как спасти вас. И если Господь дал мне возможность поступать разумно, то не ради меня, а ради вас.
– Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу.
– Амен.
Так постепенно выжившие в плену тамплиеры стали дружной, сплочённой, замечательной христианской общиной. Молитва стала их общим дыханием, они всегда поддерживали друг друга в трудную минуту, стараясь сохранять взаимное дружелюбие и всегда просили прощения у братьев за вспышки раздражения, которые случались всё реже, и дружно благодарили Бога за всё – и за скверную еду, и за тяжёлую работу, и за грязные лохмотья. Анри всё чаще видел на устах Армана мирную, спокойную улыбку, без тени иронии, столь свойственной командору секретной службы.