ла, и тамплиеры – религиозные мечтатели, обладавшие огромными по тому времени материальными ресурсами. Это очень редкое сочетание, особенно если добавить сюда неутолимую жажду действия, созидания. И если Лалибела и тамплиеры объединили свои возвышенные мечты, свои материальные ресурсы, свои духовные импульсы, свою невероятную активность… Чем ещё можно объяснить рождение великого чуда – африканского Иерусалима?
***
Позже Андрей решил в художественной форме отразить некоторую историческую информацию и построенные на ней версии. Сначала он не имел такого намерения, писать, откровенно говоря, надоело, но образы возникали в сознании сами по себе и не давали покоя. Надо было от них освободиться.
Опус первый. Повелитель пчёл
Принц Лалибела хорошо помнил то, что никак не мог помнить, потому что это произошло на третий день после его рождения. Он лежал в колыбели и плакал. Мир был слишком большой и не особо уютный. Здесь очень много всего надо, и всегда что-нибудь не так. Пелёнки ему, конечно, меняли своевременно и кормили даже раньше, чем он успевал проголодаться, но ему всё равно казалось, что он лишён чего-то очень важного, и вот он громким криком извещал суетившихся у его колыбели женщин о том, что ни сколько не обрадован своим рождением.
Неожиданно вокруг его колыбели заплясали в воздухе невесть откуда взявшиеся маленькие золотистые искорки. Он сразу же переслал плакать, потому что стало интересно. Золотинки дружелюбно кружились вокруг него и приветливо жужжали. Они не были золотыми, золото – скучное, вон его сколько вокруг, а они светились удивительным светом, таким радостным, что маленький принц ради этого золотистого света сразу же полюбил этот мир. Вот что тут, оказывается, самое главное, вот что от него скрывали целых два дня. А золотинки всё кружились, всё жужжали, всё светились, и душа маленького принца всё наполнялась радостью, такой большой радостью, что её хватит на всю его жизнь, переполненную страданиями и жестокостью.
И вот наконец его маленькие друзья образовали над колыбелью крест, издававший лёгкое, радостное золотистое свечение. Принц ещё не знал, что такое крест, но он сразу почувствовал, что он-то и есть самое главное в этом мире. Принц понял, что Свет и Крест – всегда вместе.
И тут он услышал над колыбелью радостный возглас: «Ла-ли-бе-ла!». Это его мама воскликнула, и он сразу понял, что это значит: «Пчёлы признали его владычество!». Тут он заметил, что и от мамы тоже исходит золотистое свечение. Как здорово! А жизнь, оказывается, не плохая штука! Хотя это владычество… Это чтобы всё вокруг принадлежало ему? Наверное, это не так уж и важно, но если пчёлы признали…
Когда Лалибела подрос, он не раз спрашивал маму о том, было ли это на самом деле, или ему только приснилось? Мама улыбалась и говорила: «Да, так и было. Пчёлы окружили твою колыбель, а потом пчелиный рой принял форму креста. Ты станешь царём, Лалибела, ты станешь царём царей».
Мама говорила это очень тихо, чтобы никто не услышал. Ведь все знали, что царём должен стать брат Лалибелы, потому что он – старший сын их отца. Но вопрос о престолонаследии ни сколько не занимал принца, гораздо важнее было другое: помнит ли мама, какой удивительный золотой свет исходил от пчёлок?
– Нет, сынок, пчёлы были обычные, ни какой золотой свет от них не исходил, – виновато улыбалась мама.
– Но я же видел, мама, я помню.
– Ты был тогда ещё слишком маленьким, чтобы помнить. Но ты станешь царём, не сомневайся, – когда она говорила это, её лицо становилось суровым.
Лалибела не знал, верить ли ему своей памяти или маме. Он потом много раз видел пчёл, они были замечательные, но не светились. И мамино лицо тоже не светилось. Когда же она в очередной раз тайно предрекла ему царскую власть, ему даже показалось, что от неё исходят тёмные лучи, тяжёлые и зловещие, враждебные любой радости. Но это, наверное, только показалось.
Тайна золотистого света была основным содержанием жизни Лалибелы и в 5, и в 10, и в 15 лет. Он больше никогда не видел этого Света, это и составляло тайну. Он чувствовал, что самое главное в этой жизни нельзя увидеть глазами, а то, что видимо – не столь уж ценно. И на горы, и на реки, и на людей он смотрел своим особым, внимательным и спокойным взглядом, пытаясь не столько увидеть, сколько почувствовать, не исходит ли от них тот самый свет, пусть даже очень слабый, едва заметный. Этот удивительный взгляд Лалибелы – долгий, пристальный, безмятежный, но проникающий в самые глубины души, многих приводил в священный трепет и вызывал благоговение, а иных пугал и злил так сильно, что они избегали встречаться с его глазами.
Он рос как самый обычный принц, вся жизнь которого была регламентирована правилами дворцового этикета, каждое движение, каждое действие которого имело особое ритуальное значение. Это никогда не тяготило его. Учителя объяснили принцу, что ритуальные правила составлены наидревнейшими и наимудрейшими царями и священниками, а потому каждое движение, предписанное особе царской крови, имеет скрытый мистический смысл, даже если это не всегда понятно. И он полюбил ритуалы, он принял их всей душой, он увидел в них способ выхода из заурядного окружающего мира в мистический сокрытый мир, стремиться к которому – наипервейшее дело любого человека, тем более – принца, потому что он – сын императора, а император осуществляет связь между страной и Небом.
Впрочем, глубокое ощущение высшего сакрального мистического смысла императорской власти отнюдь не породило в его душе мечты о троне. Ведь удивительные святящиеся золотинки явились не императору, связанному с Небом, а новорождённому младенцу, умеющему пока только пачкать пелёнки, и явились они из сакрального мира, и были посланниками Бога, в чём Лалибела не сомневался, а это значит, что путь в духовный мир пролегал не обязательно через трон. Он пролегал через храм.
Длиннейшие богослужения, составлявшие неотъемлемую часть дворцовых ритуалов, никогда не утомляли принца, а напротив, радовали и веселили его душу. Он быстро почувствовал, что именно здесь пролегает путь к сокровенному золотистому свету и нередко во время богослужений ощущал в своей душе ту удивительную небесную радость, которой сопровождалось появление волшебных пчёлок. Он ощущал эту радость в храме далеко не всегда, пожалуй, даже слишком редко, но бывало. Лалибела научился ждать радости спокойно и невозмутимо, зная, что она всё равно придёт, когда это будет угодно Богу, а Богу это обязательно будет угодно, потому что Он нас любит.
Относительно волшебных пчёлок Лалибела постепенно пришёл к выводу, что им не имело смысла являться один раз. Они могли явиться у колыбели новорождённого только затем, чтобы он их ждал, они обязательно придут, и явление их будет куда волшебнее прежнего, ведь теперь Лалибела уже гораздо лучше готов к встрече с ними, потому что он повзрослел.
***
Его брат стал императором, когда Лалибела ещё не достиг совершеннолетия. Они росли врозь, никогда не разговаривали просто так, не играли, виделись только во время дворцовых церемоний, их старательно разводили, зная, что рано или поздно между ними ляжет вопрос о власти. История о том, что пчёлы признали право Лалибелы на трон, стала уже дворцовой легендой. Её передавали полушёпотом, и она, конечно, уже давно достигла ушей его брата, ныне ставшего императором, и побуждала его видеть в Лалибеле смертельного врага.
Сам Лалибела считал, что пчёлы признали за ним лишь одно право – видеть их, и теперь он носитель одной лишь привилегии – ждать их возвращения. А трон… Вот когда они явятся во второй раз, тогда всё и станет ясно насчёт трона. Главное то, что они явятся, а не то, что они возвестят.
***
Лалибелу схватили в день его совершеннолетия едва, он успел встать с постели. Не дав ему даже толком одеться, его приволокли к брату, в большой тронный зал.
Император Эфиопии сидел на троне в полном парадном облачении, сверкая золотом и драгоценными камнями. Так его облачали лишь для особо торжественных случаев. Видимо, выяснение отношений с братом император считал именно таким случаем. Из-под насупленных бровей он постарался метнуть в Лалибелу молнии и грозно изрёк:
– Ты, предатель, сплёл паутину заговора, чтобы лишить меня императорской власти.
– Ни делом, ни словом, ни помышлением я не виновен перед императором, – Лалибела говорил очень плавно, размеренно, даже торжественно, словно исполнял ритуал. Да это и был ритуал, потому что всё уже было решено, и он понимал это.
– Весь дворец полон слухами о том, что власть перейдёт к тебе.
– Не угодно ли вашему величеству разобраться с теми, кто распускает эти слухи? – тихо и немного загадочно улыбнулся Лалибела.
Царь царей пришёл в неописуемое бешенство. Он рассчитывал услышать оправдания, мольбы о пощаде, заверения в преданности. Он надеялся увидеть раздавленным братца, который всегда так много о себе понимал. Но брат вёл себя так, как будто находится вне власти грозного владыки.
– Ты умрёшь под плетьми, тебя забьют до смерти, – грозно прорычал император.
Верил ли Лалибела в то, что сейчас умрёт? Как ни странно, он не думал об этом. Полностью вверив свою жизнь Богу, он был совершенно спокоен и ждал торжества Божьей воли, в чём бы она ни была.
Первый удар кнутом обжёг его такой болью, которую невозможно терпеть. Лалибела без малейшего усилия воли погрузился в молитву без слов, он ни о чём не просил Бога, просто сосредоточил своё сознание на мысли о Всевышнем. Второй, третий удар были так же невыносимы, казалось, что голова его наполнилась пылающим огнём. Было очевидно, что ни одному человеку не дано выдержать много таких ударов. Лалибела постарался воскресить в памяти золотистое сияние волшебных пчёлок и понял, что пришло время просить Бога вновь послать к нему чудесных вестников мира иного. Ведь он никогда раньше не просил об этом Бога, хотя ждал пчёлок всегда. Теперь время пришло, потому что времени, возможно, осталось не так уж много. Лалибела не просил сохранить ему жизнь, не просил избавить его от боли, он лишь хотел увидеть пчёлок, и не столько даже увидеть, сколько почувствовать радость их присутствия.