– Поразительно… Ты открываешь мне великие тайны.
– Поразительно, что для вас это тайна. Я думал, у вас об этом все знают.
– Увы… Но скажи, цари-волхвы были потомками Соломона через Менилика?
– Нет. Разные династии.
– А сегодня в Эфиопии есть потомки царей-волхвов?
– Есть. Это я. Соломониды утратили священное право на трон. Право перешло к нашей династии – Загуйе, к потомкам царей-мудрецов.
– Твой брат, царь царей, не проявил большой мудрости, когда решил убить тебя.
– Да. Наша династия пошатнулась. Я должен восстановить её. Иначе священно право опять перейдёт к Соломонидам.
– А может так и должно быть? Они всё-таки Соломониды.
– А может так и должно быть. Это не важно. Но Бог даровал мне священное право на власть. Может быть, я не смогу укрепить династию Загуйе, и она лишь ярко вспыхнет, перед тем, как погаснуть, но я чувствую, что вспыхнуть она должна. Я должен исполнить своё предназначение, пока не зная определенно, в чём оно.
– Был знак свыше?
Лалибела рассказал историю, случившуюся сразу же после его рождения, историю «братских казней» и видение таинственных храмов.
– Это невероятно! – воскликнул Эраль. – Пчёлы – герб Меровингов. Лалибела, тебя благословили пчёлы Меровингов.
– Меровинги – это ваша священная династия?
– Да. Когда первый Меровинг, король Хлодвиг, принял веру истинную, с небес спустилась голубка, которая принесла пузырёк со священным миром, которым Хлодвиг и был помазан на царство. С тех пор священное миро в том пузырьке не иссякает, им помазывают на царство всех королей Франции.
– Меровинги всё ещё правят у вас на Западе?
– Нет. Утратили священное право. Власть перешла к Каролингам, и теперь она у их побочной ветви – Капетингов. Но священное миро не иссякает.
– А пчёлы – по-прежнему на вашем знамени?
– Ныне знамя христианских королей Франции – орифлама – золотое пламя.
Теперь уже Лалибела был потрясён ничуть не меньше, чем до этого Эраль. Принц долго молчал, не меняясь в лице. Рыцарь, уже перенасыщенный тайнами, тоже не подавал голоса. Наконец, Лалибела начал веско говорить:
– Я открою тебе священную тайну под знаком которой живу и под знаком которой совершу всё, что мне надлежит совершить. Пчёлы и золотое пламя – одно. Это двойственное проявление единой мистической реальности. Это ваша мистика и это моя мистика. В моей судьбе уже проявили себя оба священных символа великих христианских правителей Запада. Теперь моё предназначение становится мне понятнее, хотя оно ещё и не вполне ясно. То, что я совершу, должно сыграть некую мистическую роль в судьбе христианского Запада. Как же это связано с видением великих храмов? Ещё не знаю, но в вечности уже существует то, что мне предстоит узнать.
***
– Мы должны построить замок, который перекроет брод Иакова. В верховьях Иордана, у Генисаретского озера, сарацины имеют удобную переправу, через которую проникают в Галилею. Этому пора положить конец. Замок тамплиеров навсегда запрёт брод Иакова, – заявил Одон де Сент-Аман тоном, не терпящим возражений.
– По условиям перемирия мы не имеем права строить новые крепости на границах, – спокойно заметил король Балдуин. Смертельная болезнь сделала царственного юношу философом и сейчас он, казалось, не имел ни малейшего желания спорить с магистром тамплиеров, а просто размышлял вслух.
– Лично я не принимал на себя никаких обязательств перед султаном, – дерзко заявил де Сент-Аман. – И с каких это пор тамплиеров считают исполнителями султанской воли?
– Вы нарушите обещание, данное королём. Вам безразлична честь короля? – Балдуин сказал это так спокойно, как будто и не про себя говорил.
– Честь короля не в том, чтобы позволять сарацинам беспрепятственно переходить Иордан.
– Значит, теперь уже вы решаете, в чём честь короля? Скажите, де Сент-Аман, кто-нибудь хоть раз смог хоть о чём-нибудь с вами договориться?
– Ваше величество… – Одон быстро наливался гневом, – я подчиняюсь только Богу и римскому папе. При этом римский папа – далеко, а Бог всегда со мной. Шатле святого Иакова будет построен. Так хочет Бог.
– Стройте, магистр, стройте. Если понадобится, я помогу вам деньгами и людьми, – король устало вздохнул. – Теперь ступайте. Жильбер, останься.
Магистр удалился, Жильбер Эраль, молча присутствовавший при разговоре, и сейчас не торопился говорить.
– Ты считаешь, Жильбер, что я проявил слабость?
– Нет, ваше величество, я считаю, что вы проявили мудрость. Конечно, наш магистр не видит дальше своего носа, вы же видите на милю вперёд, но, как ни странно, вы видите тоже, что и магистр. Война неизбежна, и не имеет никакого значения, когда она начнётся. Сейчас так сейчас.
– Да, Жильбер, ты понимаешь. Саладин не хочет мира, и никакими уступками его не умиротворить. Саладин тянет время, а время делает сильнее его – мы сильнее не станем. Ваш припадочный магистр не так уж и не прав, если разобраться. Пока мы играем с султаном в благородство, соблюдая все договорённости, он укрепляется, а мы напротив, слабеем с каждым днём. Иногда мне кажется, что не только я болен проказой, но и наше королевство. И что же будет? Султан, накопив достаточно сил, разорвёт перемирие тогда, когда это ему будет удобно, и мы не сможем предъявить ему претензии, потому что нас уже не будет, он уничтожит королевство одним ударом. А мы должны безропотно это ждать? Конечно, сам я не стал бы так грубо нарушать условия перемирия, но тут ваш Одон… Не вступать же мне в самом деле в бой с тамплиерами.
– Да… у нас есть много других способов порадовать султана, этот был бы не лучшим.
– Почему же султанат крепнет, а королевство слабнет?
– Потому что Саладина поддерживает весь Восток, а нас Запад так и не поддержал. После победы при Монжизоре мы надеялись, что Европа всколыхнётся, но этого так и не произошло. Теперь уже нет сомнений – крестоносный Иерусалим Европе не нужен.
– Не потому ли и король Иерусалима – юн и болен, магистр тамплиеров – буйнопомешанный, а Жильбер Эраль – зрелый, здоровый, умный, прозорливый, но он не король и не магистр.
– Может быть, именно поэтому, ваше величество. Это всё Божьи знаки. Мне кажется, мы так и не смогли стать достойными хранителями Гроба Господня, и Бог отнял у нас священное право на власть в Иерусалиме. И вот королевская династия прерывается, султан укрепляется, тамплиеры буйствуют, Запад безмолвствует.
Обезображенное проказой лицо юного короля было закрыто шёлком, а потому Эраль не мог знать, что же выражало в этот момент лицо короля.
***
Дальше события развивались бешенными толчками, словно кровь волнами выхлёстывала на камни пустыни из шеи, на которой больше не было головы. Тамплиеры возвели Шатле святого Иакова за зиму 1178-79 годов. Новый замок получил гарнизон из 60 тамплиеров и полуторых тысяч королевских наёмников. Саладин изволил сильно прогневаться, но продолжал играть в благородство. Он предложил тамплиерам 100 тысяч динаров за то, чтобы они снесли замок – не ко времени ему было ввязываться в войну. Разумеется, Одон де Сент-Аман высокомерно отверг предложение султана, и в мае 1179 года Саладин был вынужден пойти на очередное вторжение в Иерусалимское королевство. Шатле устоял, султан получил по зубам и ретировался.
Значительно лучше подготовившись, Саладин вторгся в пределы королевства 10 июня 1179 года. Тут уж удача сопутствовала султану, ему удалось захватить врасплох всю королевскую рать вместе с тамплиерами и госпитальерами неподалёку от Мезафата. Крестоносцы были на голову разбиты, а ведь были же у них очень хорошие шансы на победу, но яростный Одон де Сент-Аман слишком рано бросился в атаку и слишком увлёкся преследованием побежавших сарацин. Крестоносцы рассредоточились, потеряли связь друг с другом, тем временем Саладин, не утративший самообладания, восстановил боевые порядки и перешёл в контрнаступление, увенчавшееся полным успехом. Множество тамплиеров погибло, остальные попали в плен, включая бешенного Одона.
После нескольких дней осады Саладин взял штурмом Шатле Святого Иакова. Быстро наигравшись в благородство, султан приказал обезглавить всех тамплиеров, защищавших Шатле.
Впрочем, в Каире томились в плену многие тамплиеры с магистром. Саладин предложил обменять Одона де Сент-Амана на своего племянника, угодившего в плен к крестоносцам. Одон с достоинством ответил: «Тамплиер может предложить в качестве выкупа только свой пояс и боевой кинжал». Конечно, он не мог ответить иначе, кристально честный бешенный Одон. Он сказал о себе: «тамплиер», даже не вспомнив, что он – великий магистр. Все храмовники были братьями, и Одон осознавал себя лишь одним из братьев. Как мог он позволить выкупить себя, когда другие братья оставались в плену? Осознавал ли Одон, что именно он – главный виновник страшного поражения, постигшего крестоносцев? Вряд ли. Он был слишком уверен в своём праве бросаться в бой, едва завидев врага, и преследовать до тех пор, пока видел его. Блестящий рыцарь, слабый полководец, никакой дипломат. Он и умер, как простой рыцарь – храбро, с честью, не бросив братьев. Уже в октябре 1179 года Саладин велел прикончить невыносимого Одона.
А король Балдуин, больной, лишённый войска, вынужден был подписать новое перемирие с Саладином на тяжелейших условиях. Иерусалим рыдал. Арабский историк писал о крестоносцах: «Страх сковал их сердца». Так и было.
Тамплиеры пребывали в полной растерянности. Они никак не могли выбрать нового магистра. Храбрецов в Ордене было более чем достаточно, но даже самые горячие тамплиерские головы осознавали, что ещё одного бешенного Одона Орден Храма не выдержит. А вот мудрых дипломатов и талантливых полководцев почему-то тогда на тамплиерском горизонте не просматривалось ни одного. А ведь Орден Храма был сердцем крестоносного Иерусалима, и положение, в котором оказался Орден, Эраль понимал, как лишнее доказательство того, что кресту не долго уже сиять над Святым Градом.
В конечном итоге, в 1180 году тамплиеры избрали великим магистром испанского барона Арно де Ла Тур Ружа, магистра Испании и Прованса. Арно был достойным человеком, но на тот момент ему было уже более 70 лет – слишком большой энергии от него ожидать не приходилось. Кроме того, Арно находился на Западе и смог прибыть в Иерусалим только в 1181 году. Всё это время Орден оставался без руля, а Иерусалимское королевство балансировало на грани окончательного краха.