— Считайте просьбой, — процедил.
Отвернувшись, графиня де Ляфер победно улыбнулась. Она ждала этого признания.
— Очевидно, у вас что-то срочное?
— Вы сведете нас сегодня же, как только Гяур ступит на берег, — в голосе Яна-Казимира уже стали проявляться жесткие, волевые нотки. Из них, очевидно, и формируется тот повелевающий королевский тон, который с одинаковым беспристрастием казнит и милует.
— Это просьба или уже приказ? — игриво поинтересовалась Диана.
— Научитесь определять сами, графиня, по значимости сказанного. Но должны знать: для меня очень важно поговорить с князем уже сейчас.
— Он ведь прибыл из вашей многострадальной Польши и вернется наверняка туда же. Почему вы вдруг занервничали?
— Мне нужно встретиться с князем Гяуром здесь и сейчас. Потому что встреча эта будет иметь смысл только до тех пор, пока этот степной бродяга не получил более лестного предложения от генерала де Мовеля, принца де Конде, кардинала Мазарини или кого-то там еще.
— И что, каждый из них готов предложить полковнику свою дружбу?
— Свою службу, графиня, службу, что не одно и то же, — нервно отреагировал королевич. Он понимал, что Диана специально затягивает с утвердительным ответом, набивая себе при этом цену.
— Для меня это новость, что готовы все трое, — уточнила она. — Любопытно. И еще, принц… Позвольте напомнить, что для офицера, каковым является полковник Гяур, служба позором не является. Все дело в выборе властелина и идеалов. Кстати, я не совсем поняла: вы-то сами готовы предложить полковнику не только службу, но и дружбу, наверное, тоже?
— Я готов был к этому еще до отплытия фрегата «Кондор».
— Что же вам помешало, принц?
— Я не мог напрашиваться на знакомство с этим… наемником, — интонационно выделил поляк слово «наемником».
— А на знакомство с князем вы, поляк-беженец, который еще недавно находился в испанском плену, напрашиваться можете?
По лицу королевича пробежала нервная судорога, но воспитание все же взяло верх над эмоциональной вспышкой.
— С наемником, какую бы родословную он себе при этом ни сотворял. Однако нам не стоит обострять отношения, графиня. Признаюсь, меня удивляло, что вы не свели меня с полковником, хотя, казалось бы, все шло к тому, что мы неминуемо должны встретиться. Когда я вернулся из Кале в Дюнкерк, у нас еще было почти два дня. Следовательно, все зависело от вас.
— Простите принц, не пойму, о чем вы. Насколько я помню, ни о какой встрече с князем речи не шло.
— Разве не ясно было, что она назрела? Не в Польшу ли станет возвращаться ваш князь, если только сумеет уцелеть?
— И все же вы не просили о знакомстве с Гяуром, — настояла на своем графиня. — Вы не ощущали потребности во встрече и дружбе с этим рыцарем, а значит, не готовы были к ней. А ведь именно князь мог бы стать тем воином, который помог бы вам проложить путь к польскому трону. Или, может быть, вам напомнить, что, в отличие от благословенной богом Франции, в Речи Посполитой трон по наследству не передается? И что уже сейчас на него метят несколько претендентов, да таких, что неизвестно, чем вся эта «престольная возня» закончится. Не продлится ли она и после того, как элекционный сейм [17] назовет имя обладателя короны.
Брови принца молниеносно взлетели вверх. Он не ожидал, что француженка столь решительно сменит тактику разговора с ним.
— Оказывается, нам с вами все-таки есть о чем поговорить, досточтимая Диана.
— Я принадлежу к тем женщинам, с которыми всегда «есть о чем поговорить». Причем не только в постели.
— Мне не с чем сравнивать, графиня, — почти обиженно напомнил ей поляк о том, что в постели они пока еще не побывали.
— Будет… с чем, — кротко пообещала де Ляфер. — Но при одном условии: находясь во Франции, вы, принц, как никто иной, должны быть заинтересованы в том, чтобы Гяур вернулся в Польшу в чинах, доблести и славе. Не забывая при этом о его скудном походном кошельке. Разве я неправа, ваше будущее величество?
С первого дня знакомства графиня не особенно церемонилась в отношениях с претендентом на престол, и Ян-Казимир даже успел, пусть не смириться, то, во всяком случае, привыкнуть к этому.
— По-моему, в мире не существует ни ситуации, ни мысли, в которых вы могли бы быть неправы, — проговорил через зубы.
Он в одинаковой степени любил и ненавидел эту графиню. Но ему нужен был Гяур, а еще больше — королева Мария Гонзага. Но, по иронии судьбы, путь к сердцам этих людей устилала камнями слов и адом своей циничной иронии только эта женщина — Диана де Ляфер. Поэтому королевичу не оставалось ничего иного, как пройти этот хотя и тяжкий, порой унизительный, зато самый верный, кратчайший путь.
Иезуитская школа, тренировка духа и воли в монастыре не прошли для него впустую. Теперь Ян-Казимир умел владеть собой значительно лучше, чем когда-то владел шпагой. А главное, как святую мудрость, усвоил твердое, жестокое правило: «Идея — выше личных амбиций, цель — выше любви и неприязни». А всякая ненависть воспринималась им лишь как источник абсолютного презрения ко всему бренному, что вставало на его пути.
28
— Вы неуловимы, князь. Единственное, что повсюду сопровождает меня, так это легенды о вас, о ваших подвигах на море и суше. Где бы я ни появилась в надежде встретить вас, везде, вместо встречи, вынуждена довольствоваться очередной легендой.
… Да, это опять графиня де Ляфер! Слушая ее милый бред, Гяур от волнения полузакрыл глаза. Все, что говорит эта прекрасная женщина, следовало слушать только так: полузакрыв глаза и ничему не придавая значения. Разве не так, умиленно наслаждаясь, слушают лепет ребенка?
— Так что вас влекло сюда, Диана: желание увидеть меня или стремление познать очередную легенду?
— То и другое, князь, то и другое. Но сами-то вы изменяетесь мало, поскольку вообще не способны изменяться, а все, что мне надлежало познать в вас, увы, давно мною познано.
— Какая милая словесная пощечина! — почти восторженно проговорил полковник и вновь закрыл глаза.
— Это пока еще не пощечина, это все еще поцелуй, — в ритмическом покачивании головой, которым, все ниже склоняясь над Гяуром, завораживала его графиня, нетрудно было уловить повадку змеиной пляски за мгновение перед броском.
— И какой же легендой вы обогащены на сей раз?
— Ничего нового. Очередная вариация на тему «о бесстрашном и преданном…». Но вот что странно. С каждым днем легенды о князе Гяуре становятся все более невероятными, и теперь уже настолько неправдоподобными, что поневоле начинаешь верить им.
Гяур нежно провел пальцами по щеке Дианы, мягко коснулся ресниц, на которых, как ему показалось, вот-вот должна была взблеснуть слеза; прикосновение их губ получилось шаловливо-легким и таинственным, будто первый детский поцелуй, сотворенный втайне от старших — в стыде, страхе и застенчивой нежности.
— Мой непостижимо храбрый князь, — медленно повела головой Диана. — Если бы вы знали, сколько всего я натерпелась, пока вы скитались вдоль побережья Фландрии, постоянно находясь между морской бездной и бездушной пиратской реей.
— Ваше появление в Денновере было сущим безумием, графиня, — признал Гяур. Он хотел добавить: «А для этого городка еще и бедствием», однако вовремя остановился.
Руки его коснулись предплечья женщины и воздушно поплыли по абрису талии, грубовато ощупывая, восстанавливая в своей незримой памяти воспоминание о тех ласках, которые рождались во время таких вот встреч и прикосновений. Руки узнавали ее тело, и от этого оно казалось Гяуру удивительно родным и нежным. Само присутствие Дианы порождало осознание того, что ты, наконец, вернулся туда, где тебе все еще рады, к той, единственной, которая действительно ждала тебя.
— Безумием было бы с моей стороны не появиться там, где я могла если не вырвать вас из плена, то, по крайней мере, отсрочить на сутки-вторые вашу казнь.
— Так, значит, речь шла о казни? И вам удалось убедить генерала д’Арбеля, что он.
— Почти удалось… убедить, — в одинаковой степени холодно и загадочно улыбнулась графиня.
— Мне говорили, что генерал — до сатанизма упрямый человек и что он затребовал огромную сумму выкупа за меня, не говоря уже о том, что…
— «Не говоря уже о том, что…» — подтрунивая, предупредила его графиня и, по-детски сморщив носик, смешно подергала им, пытаясь свести весь их разговор, как и встречу, к игривой легкости неожиданного свидания двух влюбленных.
— И что же. — с непростительной наивностью поинтересовался князь.
— Как видите, мне удалось убедить его.
— Я очень побаивался, что вы не сумеете вырваться из Денновера. Особенно после того, как я сумел бежать. Генерал д’Арбель наверняка рассвирепел и заподозрил, что в этом побеге помогали мне вы и Ян-Казимир.
— Он в самом деле рассвирепел бы. Но я сумела доказать ему, что это не так. Что я не успела вам помочь.
— И генерал покорно воспринял ваши заверения?
— Что ему оставалось делать, мой ревнивый князь? Важно не то, кого ты убеждаешь, а какие аргументы находишь.
— Мне не хотелось бы вникать в сущность этих аргументов. Лейтенант д’Эстиньо утверждал, что вы очень понравились генералу.
— Ах, этот негодяй д’Эстиньо…
— Он слишком нахраписто вел переговоры с вами?
— И, как никто другой, оказался заинтересованным в том, чтобы вы были казнены. Или выкуплены. Но за очень большую, совершенно немыслимую сумму.
— Не может быть. Мне казалось, что наоборот, лейтенант… Позвольте, так не вы ли убили генерала? Пошел слух о его странной гибели…
— Неужели я похожа на женщину, способную убить доблестного генерала?
— Боюсь остаться единственным, кто усомнится в этой вашей способности.
— Мой князь!.. Вы всего лишь хотели предположить, что я способна погубить генерала, как всякого другого мужчину; всего лишь погубить. И вообще… хватит о лейтенантах и генералах, мой вечно сражающийся полковник. Только ваше бивуачно-походное воспитание не позволяет вам забыть о них и вспомнить, что вы наконец-то встретились со мной.