— Это правда, Брежи? В этот раз ты говоришь правду или снова что-то сочиняешь.
— Я ведь предупредил, что не смогу соврать.
— Кем он был подослан?
— Иезуитами. У них, оказывается, была своя претендентка на королевское ложе.
— Несомненно. Хотя имя этой особы мне пока неизвестно. А вам?
— Увы, тоже назвать его не могу. — Королева не была уверена, что и в этот раз де Брежи не пытается юлить.
— И кто же помешал этому злодею-иезуиту?
— Кшань.
— Кто?! — приподнялась королева.
— Вы не ослышались. Этот уродина с клеймом на челе и отрезанными ушами, Кшань. Он изловил его. Допросил. И к утру удушил. Коронный Карлик появился ранним утром. Он подозревал, что сюда может быть подослан убийца. Но не успел. Вас, а значит, и меня, спас этот литовский татарин Кшань. Мне не хотелось расстраивать вас. А главное, не хотелось, чтобы вы чувствовали себя обязанной этому висельнику. Как видите, в большинстве своем, тайны священны, и не стоит разрушать их святость.
Королева поднялась, вновь отодвинула занавеску и посмотрела на согбенную фигуру человека, ворочавшего огромные камни. При свете кровавой зари он казался одиноким мучеником, забытым Богом и людьми посреди каменной пустыни. Марии-Людовике стало бесконечно жаль его. Причем это уже была не королевская, а настоящая, человеческая, женская жалость.
— Да, Людовика, он удушил убийцу и швырнул туда, в каменный гроб, чтобы на следующую ночь вывезти и похоронить. Уже с благословения Коронного Карлика, охотно отпустившего ему этот «государственный грех».
Королева нервно прошлась по комнатке. Вновь села в кресло. Охватила ладонью чело.
— И вот тогда вы решили, что…
— …более тяжелую, трудную часть этого ритуала искупления стану выполнять я. В знак признательности человеку, спасшему вас, королева.
Мария-Людовика потянулась к графу и повела пальцами по его холодной, влажноватой руке.
— Вы мужественный человек, граф. Мужественный и благородный. Почему вы до сих пор утаивали от меня эту историю? Вы не правы, де Брежи, ох, как же вы не правы! Это совершенно несправедливо по отношению ко мне. Зная о том, почему вы таскаете свои тридцать три камня, помогая этому каторжнику, я относилась бы к вам с еще большим уважением.
— Вы стали бы относиться ко мне точно так же, как относитесь, королева, — мягко улыбнулся посол. — Ничего иного мне и не нужно.
— Вы прекрасны, граф, мой чудный греховный мужчина… — томно повела головой Мария-Людовика. — Мой греховный…
— Вы хотели поговорить со мной о чем-то очень важном для вас, королева, — смущенно напомнил граф.
— Не сейчас, — вновь томно повела головой Мария-Людовика. — О важном, спешном, и тем не менее — в другой раз. Возможно, завтра. Если у вас найдется для меня несколько свободных минут.
— Найдется.
«Значит, разговор будет происходить днем. Официально, — разочарованно выяснил для себя посол де Брежи. — Жаль…».
— Мне пора.
Граф поднялся и помог подняться королеве. Они вновь прошли между двумя полупогасшими каминами «храма распятий», через официальную приемную, и оказались перед комнаткой, в которой королеву ждал ротмистр Кржижевский. Его присутствие королева обнаружила по легкому, предупредительному покашливанию.
— Я была настолько потрясена вашим рассказом, Брежи, что не удосужилась по-настоящему ужаснуться еще одному обстоятельству.
— Что, оказывается, Коронному Карлику тоже известно о вашем тайном посещении моего дома?
— Разве это не ужасно?
— Если учесть, что именно Коронный Карлик помог мне с обустройством ресторанчика для Гуго — не настолько ужасно, как бы нам хотелось это представить, королева. Все идет своим чередом. Причем по своему, по божьему, замыслу.
Часть втораяРыцари Дикого поля
1
Храм стоял на каменистой возвышенности — отрешенный от всего земного, бездушно-величественный, высокомерно устремленный в небесную вечность.
Огромные черные камни его источали молитвы проклятых и раскаявшихся, готические окна-бойницы с презрением взирали на бренный мир, а потускневшие золоченые шпили восставали между землей и небом, словно последняя горсточка воинов-крестоносцев, пытавшихся отстоять непоколебимое святилище своих предков.
— Где он? — едва слышно спросил король, с огромным трудом поднимаясь по скальным ступеням подножия к вратам древнего храма.
— В келье, что находится в пристройке к храму, — ответил епископ, поддерживая короля под руку. С другой стороны Владиславу IV помогал его секретарь и порученец полковник Гурницкий.
— Почему не вышел встречать?
— Не велено обетом заточника. Он пребывает в той же келье, в которой когда-то вел беседы с Господом монах-заточник Анджей Мечник.
— Не монах, а рыцарь Анджей Мечник, — поморщился от боли король.
— Заточник настолько сдал, что довезти его до Варшавы уже было бы невозможно.
— Меня тоже довезли сюда только чудом, — с упреком возразил Владислав IV. — Нужно было посадить его в лучшую карету и везти.
Он уже второй год не оставляет пределов кельи. Мачур столько сделал для нашего края, стольких исцелил и стольким указал путь к Господу, что еще при жизни его почитают как святого.
— Насильно усадить и привезти.
— Вы ведь хотите услышать от него слова исцеления, а не слова проклятия, — не выдержал седовласый, но еще довольно могуче выглядевший епископ Тчевский.
— А возможно, уже отпущение грехов, — озлобленно огрызнулся король. — Не терпится, святой пастырь?
Мачур встретил их, сидя на ложе из сосновых балок, положенных на уступы в двух поросших мхом поморских валунах. У противоположной стены, в небольшом камине, едва теплилось пламя угасающего костра, по сторонам которого стояли два вытесанных из серых каменьев распятия. Келья оказалась довольно просторной. Между камином и ложем стояло широкое каменное кресло, в которое отшельник обычно усаживал желавшего исцелиться.
— И ты тоже пришел, король? — задумчиво проговорил Мачур, искореженным пальцем указывая на каменный трон. — Давно жду тебя, давно. Садись в этот святейший из тронов, называемый «троном обреченных». Коль уж хватило мужества посетить мою скорбную обитель.
Прежде чем повиноваться, Владислав IV внимательно присмотрелся к колдуну и врачевателю. Двое стражников услужливо наклонили факелы.
Мачур выглядел приблизительно так, как, согласно описаниям, и должен был выглядеть. Совершенно не похожий на обычных польских старцев. Растительности лицо его не знало. Голова отсвечивала бронзовой желтизной, мало напоминавшей серую тленность заточника-славянина. Нос — длинный, прямой — начинался прямо со лба, врастая в него чуть выше переносицы; смуглые, худощавые, без единой морщины, щеки… Что еще поразило короля… — что огромные миндалевидные глаза монаха-заточника, казалось, совершенно не реагировали на близость факела, оставаясь все такими же спокойными, не расширенными, погруженными в полынью самосозерцания.
Вся одежда Мачура состояла из холщовой рубахи и таких же серых холщовых брюк. Одна из легенд гласила, что одежду эту Мачур не стирал уже который год, однако она не знала ни грязи, ни тленного запаха пота. Воздух в келье тоже оставался сосново-чистым, ибо отшельник очищал его своим пречистым духом.
Король не знал, готовили ли епископ и Мачур эту келью к его посещению, но мог засвидетельствовать, что от одежды затворника действительно исходила прохладная лесная свежесть, настоянная на ароматах луговых трав и сосновой живицы.
— Садись, земное величество, садись, — с вежливой бесцеремонностью напомнил о своем приглашении Мачур. — Не ко мне лицом — к огню. А ты — обратился к секретарю монарха, — бессловесно стой у входа и выполняй все, что тебе будет приказано. Не правителем твоим, а мною.
— Выполняйте, полковник Гурницкий, — подтвердил его право на власть король. И сам тоже послушно опустился в указанное ему кресло, вытесанное из глыбы камня-ракушечника, чтобы безвольно, загипнотизированно уставиться на пламя. Он ждал дальнейших повелений, однако Мачур молчал; причем сама тишина, которая охватила келью, воздействовала на него гипнотически.
Шло время.
Король бездумно смотрел на огонь, осознавая, что пламя подступается к нему все ближе и ближе. Через секретаря Мачур подал королю кружку с какой-то жидкостью. Тот безропотно, не произнеся ни слова, выпил.
Ему стало жарко. Он расстегнул и спустил с плеч подшитый мехом кунтуш. Но это не спасло его. Так, объятый пламенем, он погрузился в полусон-полузабытье.
Время сгорало в огне вместе с ним. Король очищался в нем от гнева, зависти и болезней.
Привалившись спиной к каменной спинке и глубоко осев, он какое-то время витал в пространстве, наполненном какими-то странными тварями, лицами давно умерших людей, которых он узнавал и которые тоже легко узнавали его; оказывался то на устланном коврами из молодой весенней травы лугу, то на вершине горы, то на берегу спокойного неподвижного озера…
— Ты должен был умереть еще позавчера, — вернул его из мира грез в суровый холодный мир кельи хриплый монотонный голос Мачура.
— Еще позавчера, — повторил монарх.
— Но ты жил надеждой на исцеление. Только поэтому ты сейчас все еще здесь, а не на тех лугах, на которых только что побывал.
— Ты прав, колдун, я жил надеждой. Никаких земных смертных сил во мне уже не оставалось, — сквозь дремоту ответил король. И, с усилием покачав головой, ощутил, что он действительно проснулся.
— Ты бы умер завтра, если бы отдохнул на берегу озера, на котором к весне душа твоя окончательно успокоится.
— Так, значит, это произойдет уже нынешней весной?
— Произойдет. Готовься. Немного времени у тебя все еще найдется.
— Неужели действительно весной… — обреченно сдался на милость Мачура король.
— Еще увидишь такую же траву, какую видел во время своего нынешнего паломничества по божественным лугам «потусторонья».
— Говорят, ты очень редко ошибаешься, проклятый колдун.