Пока они шли к большому, наспех сооруженному шалашу Хмельницкого, посреди которого уже горел костер, полковник решил в этот раз внимательнее присмотреться к нежданному гостю: громадного роста, курчавые волосы, арабский тип резко очерченного волевого лица, расстегнутый тулуп, под которым серел мундир прусского офицера… Пребывая в нем, Карадаг-бей и вести себя старался вовсе не так, как обычно ведут себя татары.
И еще Хмельницкий обратил внимание: упоминая о хане, командир таврийского тумена не добавлял при этом никаких словесных сладостей, вроде «да продлит Аллах дни его», «мудрейший из мудрейших»…
— И все же мне кажется довольно странным, что вы продолжаете служить в Крыму, под покровительством хана, — не удержался полковник, как только они уселись на пни, служившие здесь креслами. — Слишком уж вы не похожи не только на крымчака, но и вообще на мусульманина. Ни обликом своим, ни…
— В Крыму мне никогда не позволяют забывать об этом, — с ироничной улыбкой согласился Карадаг-бей. — Особенно стараются мои враги. Не у каждого из них мать могла оказаться кроткой красавицей-татаркой, а отец — могучим неукротимым абиссинцем.
— И наверняка кто-то из дедов представал европейцем.
— Несомненно. Однако дело не в предках, а в духе.
— Многое уже прояснилось, — одобрительно кивнул Хмельницкий. — Извините, что все еще встречаю вас в таком вот… — обвел руками свое обиталище, — скромном…
— Походном, — уточняюще извинил его Карадаг-бей. — Узнав в свое время о том, что вы отправились на Сечь, я был немало удивлен. Казачья жизнь требует особой закалки. И молодости. Впрочем… В прошлый раз мы больше говорили обо мне. Теперь хотелось бы поговорить о вас.
— Что удивительного в том, что старого казака потянуло на казачьи вольности? — не стал Хмельницкий выяснять, кто информировал Карадаг-бея о его персоне.
— Генерального писаря реестрового казачества, — напомнил посол. — Я слишком хорошо знаком с устройством польской армии и порядками в Речи Посполитой, чтобы удовлетвориться вашим ответом. Тем более что совершенно недавно вы вели переговоры с принцем де Конде. Мы, в Крыму, были уверены, что вы уже стали французским генералом. Во всяком случае, правительственная «Газетт де Франс» так и представила вас.
— Не ожидал, что в Бахчисарае столь внимательно следят за моим продвижением по службе, — неожиданно перешел полковник на татарский. И брови Карадаг-бея удивленно поползли к зарослям курчавых волос.
— Мы должны знать, что происходит у наших единственных соседей. Кроме того, не так уж много среди украинских дворян военачальников, столь свободно владеющих турецким и, как оказалось, татарским.
«Хоть чем-то удивил его, — ухмыльнулся полковник. — А то ведь мог подумать, что он знает обо мне больше, чем я сам о себе. Это было бы непростительно обидно».
Появился джура [21] Хмельницкого, молодой казак Седлаш. Настоящая фамилия этого украинского шляхтича была Речицкий, но поскольку на Сечь, куда его привела романтика, он добрался уже без коня, неся на себе седло, то пришлось ему вместе со способом жизни менять и имя. Он поставил на средний пень, который служил полковнику столом, графинчик водки, положил две мисочки с поджаренными кусками конины и вопросительно взглянул на атамана.
— Мы только начинаем обживаться здесь, — объяснил Хмельницкий, движением руки отсылая джуру из шалаша. — Все наше хозяйство пока что находится на повозках.
— Меня интересует, надолго ли вы прибыли сюда. Собираетесь ли строить здесь укрепления. Вдруг решили создать еще одну Сечь?
— Хан уже претендует на этот остров?
— Правитель Крыма претендует на все пространство, вплоть до Каменца, Бара и Черкасс. Но мы с вами не станем оспаривать священное право любого повелителя — возжелать земли ближних своих, — не без иронии изложил свое понимание ситуации Карадаг-бей. — Сейчас меня больше интересует, на что претендуете вы, полковник. На титул основателя новой Сечи?
— А что, неплохой титул.
— Для того, кто стал основателем первой Сечи. Теперь же все выглядит по-другому. Островов на Днепре много, поэтому возникает вопрос: что дальше? Сколько островов — столько сечей и столько же атаманов? Или гетманов? В зависимости от вожделения.
«По-моему, этот абиссинец начал наглеть, — сказал себе Хмельницкий. — С чего бы вдруг?»
Хмельницкий наполнил небольшие походные кружки и проследил, как Карадаг-бей лишь едва заметно прикоснулся губами к ободку отведенной ему посудины, да и то исключительно из уважения к хозяину этого пристанища. Пока что он оставался для Хмельницкого полной загадкой.
Единственное, что ему было совершенно ясно, что перед ним не обычный ханский сераскир [22], безропотно выполняющий любое повеление своего «солнцеликого». И еще полковнику подумалось, что встреча их — не случайная. Судя по всему, провидение свело его с Карадаг-беем с каким-то своим, тайным умыслом. Но каким?
— Если вас интересует, укрепляю ли остров для того, чтобы отсюда нападать на Крым, то должен сказать, что возможности такой не исключаю. Мы — воины, и вряд ли хоть один ваш татарский старейшина сумеет припомнить хотя бы два года, которые обошлись бы в этих краях без войны, походов, стычек.
— Уже хотя бы потому, что ему стыдно будет представать перед нами свидетелем тех лет.
— Однако, видит Бог, замысел у меня совершенно иной.
Хмельницкий умолк, не желая посвящать чужестранца в свои намерения. Но Карадаг-бей не очень-то нуждался в его откровениях.
— Мне известно, что из нынешнего чина генерального писаря реестровых казаков Речи Посполитой и будущей булавы гетмана Украины вы избрали булаву. Поэтому готовите большое восстание против Польши. Но известно и то, что для вас предпочтительнее получить булаву из рук короля Владислава, чем из завистливых рук собственных полковников и атаманов вашего же войска. Вот почему вы с королем не прочь направить гнев своих православных в сторону Перекопа.
Хмельницкий отпил вина и молча принялся за мясо. Если бы ему позволительно было вновь спросить своего гостя, кто же он на самом деле, он, несомненно, спросил бы. Но в устах человека, решившего если не основать новую Сечь, то уж по крайней мере создать собственную армию, подобный вопрос выглядел бы слишком легкомысленным.
— В таком случае нам почти не о чем говорить, — довольно сухо заметил он, краем глаза проследив за тем, с каким трепетным аппетитом принялся Карадаг-бей за свою долю конины. — Кто бы сюда ни приходил из Крыма, он приходит только с одной целью: опустошать, жечь и угонять. Я со своими казаками пока не готов противостоять вам. Разве что вздумаете напасть на мой лагерь, тогда уж будем сражаться до последней сабли.
— Ну, пока что это совершенно не входит в мои планы. Пока что… Но вы ведь сами говорили, что мы — воины.
— В таком случае путь на север открыт. Пусть вас останавливают польские гарнизоны, где-нибудь под Черкассами.
— Мы, татары и украинцы, вечные враги и вечные союзники. Так задумано было Аллахом. Мне выгодно, чтобы ваше восстание было большим и страшным. И чтобы, разгромив поляков, вы ушли к себе на север, оттеснив Речь Посполитую подальше от наших таврийских земель. Разве такой расклад интересов не свидетельство того, что мы — союзники, полковник? Пусть даже временные и вынужденные.
— Подобное свидетельство не всегда подтверждает то, в чем мы хотели бы убедиться. Особенно когда за тобой великая сила, а перед тобой — снисходительная слабость.
— Можете показать свой лагерь? — примирительно спросил татарин.
— Почему бы не показать, поскольку мы уже союзники…
Еще несколько минут они запивали молодую конину прекрасным старым вином, при этом Карадаг-бей демонстрировал совершеннейшее неуважение к одному из запретов ислама. Потом поднялись и, оставив своих телохранителей у куреня, не спеша обошли весь остров, осмотрели небольшой лагерь из повозок, еще недостроенные валы и некое подобие сторожевой вышки, возведенной в северной оконечности острова.
«Пришел, вынюхивает, нехристь, — ворчали казаки, глядя вслед Карадаг-бею. — Только нюхать-то все равно придется порох».
— Вам еще предстоит много работы, — посочувствовал Карадаг-бей, не обращая внимания на их брюзжание и медленно поднимаясь по лестнице на вышку. — Прислал бы вам своих парней, но ведь вы же знаете: татарина легче заставить съесть копыта своей лошади, чем возводить хоть какой-нибудь лагерь. Но когда приду сюда как правитель, все же возведу настоящую каменную крепость, с капонирами для орудий. Вы появились на какое-то время, я же приду навсегда.
Со смотровой площадки островок казался огромным челном, застывшим между течениями реки и небес. Вот-вот должно пробиться солнце, река вскроется и взорвется ледяным крошевом, и скифская ладья отправится своим извечным путем из варяг в греки. Отсюда, из-за ее бортов, татарский лагерь, обозначенный кострами на небольшой, очищенной недавней оттепелью равнине, представал перед его взором неуютным пристанищем изгнанников.
«Может, ничего тебе больше и не нужно в этом мире? — подумалось Хмельницкому. — Оставь с собой десять казаков-землепашцев, возведи здесь небольшой каменный замок, вырасти сад, сооруди причал для рыбачьих челнов…
Весной сюда будет сходиться бродячее казачье братство, для которого твой остров-замок станет монастырем; зимой же на вершинах башен станут гореть поминальные костры и мерзнуть на продувном прибрежном ветру заледенелые казачьи «чайки» [23]. Овладеть всем земным миром ни ты, ни крымский хан, ни султан Блестящей Порты все равно не сумеете. Не лучше ли обжить небольшой ничейный клочок посреди великой реки, к которому турки, московиты и украинцы приходили бы в поисках последнего клочка необожженной никакими войнами земли, святой и всепрощающей».
— Значит, вы хотите прийти сюда навечно… — вслух продолжил свои размышления полковник. — Крым кажется слишком маленьким, чтобы ужиться в нем?