Разумеется, я не был импотентом. Может быть, во мне было больше физических сил и желания, чем у кого бы то ни было. Но я всегда жалел Любочку и не хотел оскорбить ее. Я жалел ее по-детски наивно и так искренне, как никого еще. Все мои притязания на близость с ней были, конечно же, просто смешны. Почему?.. Да потому что я хотел чего-то несоизмеримо большего. Закомплексованный дурак!..
Я еще обозвал Любочку «холодной гадюкой» и запустил в нее курткой. Следом полетел маузер.
Любочка подняла куртку и набросила ее себе на плечи. Я не видел ее лица. Она отвернулась и пошла прочь. Она шла медленно, словно раздумывала о чем-то. Потом Люба резко оглянулась и вскинула маузер…
Между нами было не меньше двадцати метров. Но мне вдруг показалось, что темный ствол маузера всплыл буквально возле моего лица. Там, за ним я увидел прищуренный темный глаз с длинными иглами ресниц.
— Сам ты гад!.. — тихо и с ненавистью сказала Любочка.
Я как завороженный смотрел на ствол маузера и неожиданно понял, что сейчас умру. Это было секундное сумасшествие, но оно было настолько реально, что меня охватил животный ужас. Я попятился и опрокинул стул…
— Гад! — повторила Любочка.
Сухо щелкнул курок… Темнота в стволе маузера ожила. Темнота бросилась на меня, и меня не стало… Не стало только на одно мгновение, а потом в глаза брызнул нестерпимый солнечный свет. Отдаленно это чем-то напоминало состояние человека вынырнувшего с большой глубины.
…Любочка стояла, опустив маузер и смотрела на меня полными ужаса глазами. Когда я с руганью срывал с нее куртку, я вдруг почувствовал, как бессильны и вялы ее руки, а сама она едва держится на ногах.
Я не помню, что я говорил Любочке, но не думаю, что это помнит и она. Все происходило как в тумане. Я выбросил в кусты маузер и куртку и ушел…
Любочка пришла ко мне после отбоя. Я лежал, отвернувшись к стене, и обводил пальцем большую розу на обоях. Любочка села на кровать и погладила меня по голове. Я молчал.
Любочка тихо засмеялась и нагнулась ко мне.
— Слушай, кабанчик, перестань злиться, пожалуйста, — как никогда ласково шепнула она. — Кстати, я не сержусь на тебя уже целых три часа!
Слова Любочки были настолько веселы, обыденны и глупы, что я не выдержал и грубо оттолкнул ее. Если бы она встала и ушла, я побежал бы за ней следом. Но не думаю, что я стал бы умолять Любочку остаться со мной, рухнув перед ней на колени, или вдруг меня потянуло на какой-либо горячечный монолог полный мольбы и самоунижения. Совсем нет, я бы просто взял ее на руки и никуда не отпустил. Поэтому я смело оттолкнул ее еще раз.
Любочка не перестала смеяться. Ее руки гладили меня по голове, плечам, груди, животу… Руки были настолько бесстыдными и горячими, что я чуть было не заржал от охватившего меня желания.
— Пошли со мной, лодырь толстый! — сквозь тихие слезы и смех шептала Любочка. — Ты же знаешь, что я ни за что не уйду и только поэтому издеваешься. Я убью тебя когда-нибудь!.. Сволочь, гад!.. Ты же мне каждую ночь снишься. Вчера отравиться хотела… А потом думаю, а ты-то как без меня?.. Ты же пропадешь! Тебя же каждую минуту, каждую секундочку любить надо. Любить так, чтобы ты сам себя забыл, чтобы ты в белый и чистый лист превратился, а потом вдруг взглянул на самого себя и понял, какой же ты болван на самом деле. Я докажу тебе это… Пойдем ко мне, и я загрызу тебя, теленочек. Миленький мой, солнышко мое!.. Ведь таких как я, не бросают. Бросаю всегда я и никогда меня. Что ты без меня?.. Да ничто!.. Ноль без палочки. Но ты постоянно что-то корчишь из себя. Но если ты скажешь мне умереть, я умру за тебя с великой радостью. Я отдам тебе все и ничего не попрошу взамен. Кстати, если ты сейчас же не встанешь, я откушу тебе ухо!..
Смешно!.. Слова Любочки вызывали во мне то действительную обиду, то я просто изображал что-то похожее на нее. Смешно!.. Я был готов легко забыть настоящую обиду и выставить на показ мнимую. Это была игра, но игра странная: то она было похожа то на что-то светлое и доброе, то снова и неожиданно становилась опасной и жестокой. Словно мы шли, взявшись за руки, над бездной…
Скоро наша тихая возня и смех вызвали недовольное ворчание моего соседа по комнате. Мы притихли, но не больше чем на полминуты. Я попытался поцеловать Любочку, но Любочка отстранялась и дразнила меня. Возня возобновилась с новой силой и на этот раз что-то шептал уже я…
Мы пошли к Любочке… Первый раз все произошло глупо и неумело. Потом мы лежали, прижавшись друг к другу и смотрели на темный, ночной дождь за окном. Наверное, это было похоже на изгнание из рая. Вокруг нас был огромный мир, но он был пуст и в нем существовали только мы.
То первое, неумелое и животное, не разрушило нас… Страсть то вспыхивала с новой силой, то уходила после полного опустошения, но уже существовало еще что-то огромное, что было несоизмеримо выше и важнее этой страсти.
Дождь кончился… Мы лежали и молча смотрели друг на друга. В глазах Любы было столько любви, нежности, чувства вины и огромной радости что это просто не могло не вызывать улыбки. Я не знаю, как я сам выглядел в ту минуту, не знаю, как я смотрел на Любочку, но она вдруг рассмеялась и сказала: «Боже мой, Боже мой, да какой же ты еще теленочек!» Она гладила меня по голове, смеялась, целовала мои глаза, и я действительно чувствовал себя последним дураком озабоченным лишь одной страстью. Когда спадала очередная волна, я искал носом плечо Любы, натыкался на него и замирал. Волосы Любы пахли волшебным, а теплая кожа немножко духами и еще чем-то теплым и совсем-совсем родным. Мне еще никогда не было так хорошо и спокойно на душе. Лишь где-то там, в самой ее глубине тлело едва ощущаемое чувство вины. Чувство вины не перед Любочкой, а… я даже не знаю, как толком объяснить его… это чувство было похоже на прощание. Оно не вызывало боли. Я знал, что это чувство уйдет, что оно не останется со мной навсегда… Это было прощание с детством.
Утром я сжег куртку из чертовой кожи. Я думал о том, насколько хрупок человеческий мир, как ветки, которые я ломал для костра и я никак не мог понять, почему человек так беззащитен!.. Нет, не слаб, а именно беззащитен. Человек может казаться сильным другим людям, самому себе, но так ли много все это значит?.. Наверное, человек похож на крохотный росток. Росток может проломить асфальт, но в то же самое время его легко растоптать. Я ничего не понимал. Я не понимал, что может защитить нас от той же куртки из «чертовой кожи». А ведь она, эта чертова куртка из «чертовой кожи», была значительно страшнее любой внешней силы, потому что она разрушала изнутри. Человек в куртке из «чертовой кожи» становился другим человеком, если оставался им вообще…
Бледная Любочка сидела рядом и смотрела на огонь опустошенными, но в тоже время удивительно светлыми глазами.
Когда пламя костра опало, когда от куртки остался только черный пепел похожий на растекшуюся смолу, Людочка тихо сказала:
— Будь она трижды проклята!
С тех пор мы больше никогда не расставались. Я учился в институте на дневном отделении, Любочка — на заочном в университете. Если бы я тоже перевелся на заочное, мне пришлось пойти в армию на два года. Но финансовых проблем у нас не было. Летом я ездил в стройотряд, а в остальное время подрабатывал грузчиком в местном магазине или разгружал вагоны. Оставаясь студентом, я зарабатывал в год больше высококвалифицированного рабочего. Теленок превратился в работящего, упрямого быка и бык неторопливо потащил свой воз. Мы начали строить наш дом… Через два года у нас родился Сережа, еще через три — Олечка.
Как-то раз Люба — то ли в шутку, то ли в серьез — сказала мне, что больше всего она любит меня, когда я прихожу домой усталым после работы.
Я сказал, что я не прихожу, а «еле-еле приплетаюсь».
— Тем более!.. — засмеялась Люба. — И тогда я готова сдувать с тебя пылинки, вымыть в ванне, накормить… Впрочем даже не так! Я готова раствориться в тебе без остатка, лишь бы тебе было хорошо!
Уже теперь, вспоминая нашу жизнь, я могу вспомнить не так уж много. Прошлая жизнь обладает одним удивительным свойством — она похожа на нить, пальцы скользят по ней, ты чувствуешь нить, но узелки все-таки довольно редки на ней…
Мы любили бродить с Любочкой по пустым вечерним улицам после дождя. Я что-нибудь рассказывал ей, например, о том, что случилось вчера-позавчера, а она улыбалась и слушала. Я окончательно потерял свою способность к отвлеченному философствованию, а если учесть, что я не умею рассказывать нудно и скучно, не удивительно, что Любочка часто смеялась. Когда я переставал жестикулировать и на минуту замолкал, она брала меня под руку и спрашивала:
— Нет, скажи, ты сам это только что придумал или это было на самом деле?..
Ну, может быть и придумал… Только совсем чуть-чуть. Жизнь удивительная штука и если присмотреться к ней повнимательнее, то, честное слово, в ней можно найти массу забавного.
У нас было мало друзей, потому что сама Любочка была не простым человеком… Она легко могла найти общий язык с каждым, но вежливая холодность и вопрос в глазах «А кто ты на самом деле?..», не давали никому подойти к ней достаточно близко. Дать корректный и вежливый отпор она могла любому человеку. Исключение представляла только ее двоюродная сестра Настя. Настя была на десять лет моложе Любочки и там, в далеком детстве, в деревне у бабушки, старшая сестра когда-то воспитывала крохотную девочку похожую на гриб-боровик. Когда они стояли у реки, «гриб-боровик» обхватывала ногу сестры и со страхом смотрела на темную воду… Рассказывая о своей сестре, Любочка всегда улыбалась.
Личная жизнь Насти не сложилась. Она очень болезненно переживала развод с мужем, и некоторое время жила у нас. Она помогала Любе по хозяйству, смотрела за детьми и успела здорово подружиться с ними. Даже после того, как Насте все-таки удалось решить свой «квартирный вопрос», она была в нашем доме самым частым и желанным гостем.
Удивительно, но наши отношения с Любочкой никогда не заходили в тупик. Практически мы никогда не ссорились и я не знаю, почему так получалось. Между нами словно существовала какая-то непреодолимая преграда, но это была не холодная отстраненность, а что-то другое, гораздо более сложное. Иными словами я очень хорошо знал характер Любочки, ее привычки и наклонности, но все-таки это было чисто внешнее знание и я не мог сказать, что знаю ее всю, до конца… И я никогда не трогал эту тайну.