— Хочу проверить одну гребешковую банку. Мы высадили там отборную партию, и она, кажется, смещается. Надо проверить, не против?
— А воздух?
— Я с трубкой, там десять метров. И сверху видно.
За очередным скалистым выступом на фоне песчаного берега показалась лодка. Зайцев огляделся, прикинул створы. Ошибки не было: кто-то нырял как раз в нужном ему месте.
В лодке спокойно курил, временами подгребая веслами, старшина водолазов Санька Носов.
Зайцев заглушил мотор и ухватился за борт Санькиной лодки:
— Кто разрешил?
— Да мы это, Борис Петрович, десяточек, больше не будем, на ужин ребятам...
— Я тебе говорил про эту банку?
— Да их тут тьма, десяток же незаметно...
— Кто под водой?
— Барон... Этот, как его, Баринов Феликс. У Софьи Ильиничны работает.
— Числится, — поправил Зайцев.
Феликс, пыхтя, показался из воды, подплыл к своей лодке к подал Носову питомзу, полную крупного гребешка.
— Ф-фу, еле выволок! — Он отбросил загубник акваланга и выбрался в лодку, — Тяжелые, гады, штук тридцать, наверно... А, у нас гости!
— Скорей, наоборот, гости у нас. И притом незваные.
На скулах Зайцева играли желваки. Он дотянулся до питомзы, перетащил ее к себе и вывалил гребешков за борт.
— Снимай акваланг. А ты, Носов, останешься в этот месяц без премии.
— Брось, Борис Петрович! Сам небось балуешься. А Тугарину я сколько доставлял? Чем я хуже?
— Неправда! — вступилась Наташа. — Борис Петрович никогда себе не позволяет, все об этом знают на станции. Как не стыдно!
— Чтоб я этого человека на море не видел, ясно? — продолжал Зайцев. — Тем более с аквалангом. Ты отвечаешь, Носов. А с Тугариным я поговорю.
Феликс снял акваланг и передал Зайцеву с церемонной улыбкой:
— Пожалуйста! Отдаю при свидетелях. И прошу учесть, аппарат — мой собственный, я могу и заявить... А Носов ни при чем. Это я нашел банку, имею право...
— Убраться с Рыцаря к чертовой матери — вот единственное, на что ты имеешь право! — теряя самообладание, проговорил Зайцев. — И из дома на дюнах — в первую очередь.
— Борис Петрович, — Наташа пыталась унять его. — По-моему, тут не стоит тратить слова. Бесполезно.
— Тогда, с вашего позволения, я приведу дом в прежнее состояние, — издевался Баринов, будто не замечая Наташи. — А это будет ужасно! Ободранные стены, выбитые стекла, сорванные двери... Вообще, вашего ко мне тона Евгений Васильевич Князев никак не одобрит. Я надеюсь, вам известно, что он на станции кое-что значит. А я ему нужен. И Тугарину тоже. Кто из нас раньше уйдет с Рыцаря — это вопрос!
— Прекратите же наконец! — не выдержала Наташа. — Вы только унижаете себя своим хамством, неужели непонятно? Вам сказали, здесь племенной гребешок, генетически отобранный, что ж вы свинячите!
— Милая девушка, ваша душевная перистальтика в этом веселом мире просто неуместна, — проговорил Баринов. Остановиться он, видимо, уже не мог.
Зайцев оттолкнулся от лодки Носова и дернул стартер.
— Любимый Бо-оря мо-ожет ста-ать покойны-ым! — неслось им вслед, но ни Зайцев, ни Наташа за воем мотора ничего не услышали.
— Борис Петрович, отзовись, — голос Тугарина в селекторе звучал солидно, четко.
Зайцев вошел в диспетчерскую, нажал кнопку.
— У аппарата.
— Я ищу Феликса Баринова, нет его там?
Зайцев выдержал паузу.
— Могу узнать — зачем?
— В общем, секретов нет. Хочу подключить его к снабжению, парень как будто энергичный. А после мы в лабораторном корпусе одну работу затеяли — расскажу при встрече. Так где он?
— Я знаю только, что его не должно быть на Рыцаре вообще, и в окрестностях тоже. Если он еще здесь — это большая беда для нас всех.
— Та-ак. Уже имел стычку?
— Стычку! — язвительно усмехнулся Зайцев. — Если это стычка, то война для меня — мелкая ссора! Короче, я напишу рапорт директору, копию дам тебе.
У Владимира, который слышал весь разговор, похолодело внутри, словно выгонять собрались его. Больше всего, пожалуй, поразило неукротимое бешенство Зайцева. И какая-то роковая готовность, с которой Зайцев сел к столу, взял чистый лист бумаги и написал крупными ломаными буквами: «Докладная».
— Что случилось все же? — спросил Северянин.
Зайцев не сразу поднял голову, долго смотрел невидящим взглядом сквозь Владимира, наконец произнес:
— Бывает браконьер по незнанию или по глупости. Такого можно лечить — словом, примером. Обычно помогает. Кстати, часто эти становятся браконьерами просто от привязанности к морю, к лесу. Что-то же надо делать в любимой стихии... А есть убежденные. Это подонки, которые и человека могут «добыть» при случае, как гребешка, с теми же замороженными глазами... Я их застал с Носовым на племенной банке вчера.
— Носов? — удивился Владимир.
— Ничего странного. Этот Баринов со своим демоническим обаянием кого хочешь уговорит... Тебя еще не успел? — спросил Зайцев подозрительно.
Спорить было глупо, он, конечно, прав. В свои небольшие годы Феликс Баринов успел прожить длинную жизнь и усвоить первую половину обиходной мудрости, утверждающую, что встречают человека по одежке, по внешности. От того и зависят все последующие успехи или неудачи. Как человека провожают, Феликса не волновало. Он умел уходить тихо и молча.
Он был изящен и привлекательно-подвижен. Лихорадочный взгляд будто предвещал в нем не менее лихорадочную энергию, а это было для него самое главное — предвещать.
В лабораторию Тампер Баринов был зачислен техником, чтобы делать все: ходить вместе со штатными водолазами под воду за биологическим материалом, строить, чинить, таскать, налаживать и подкручивать.
Но жизнь в доме на дюнах повернула все иначе.
До лаборатории Тампер отсюда было добрых два километра, так что на работу новоиспеченный техник мог не ходить, легко оправдывая себя географической отдаленностью и искусственно затянутым бытовым устройством. В столовую ходить было не надо: каждый вечер водолазы устраивали пир на подножном, то есть на подводном корму. Одежда тоже оказывалась лишней в этой жизни, а вместе с ней исчезала и последняя нужда в деньгах. Феликс, таким образом, уже месяц жил, на зависть окружающим, в идеальном мире — без денег, потребностей и обязанностей, и даже Зайцев не имел над ним никакой власти.
И все же что-то в Феликсе привлекало Владимира.
Даже эта ненавистная болтливость и фанфаронство, дикие выходки, сабли на стене, лазанье по мачтам на шхуне и при этом совершенное неумение по-мужски, организованно добиваться намеченного — казались порой мило простительны. Может быть, это от абсолютного неприятия собственности? Феликс никогда не имел ничего своего, легко мог взять чужое и без размышления отдать все, что оказалось в его руках. В редкие часы одиночества он мастерил из досок разные безделушки — маски, статуэтки — и тогда преподносить их в подарок первому встречному становилось для него настоящим праздником.
А праздники он любил. Может быть, притягивало и это, оставшееся в каждом из нас от мальчишки, — мечты, навеянные старыми книгами: кони, сабли, самолеты, пираты. Когда встречаешь человека, которому удалось воплотить все это в своей жизни, пусть даже ценой серьезной мужской судьбы, — о судьбе и призвании на миг забывается. Независимость и легкость, наверное, оттого и привлекательны, что далеко не всегда достижимы...
— Видишь ли... — попытался он оттянуть время, но Зайцева тут было не провести.
— Я вижу, но я хочу еще и слышать.
— Ну так вот, — Владимир вздохнул. — Мне нужна бригада на ремонт шхуны. Хотя бы напарник.
— Все-таки хочешь сам?
— А кто сделает лучше? Короче, я знаю, что Феликс сможет. Дом на дюнах он сделал что надо. И он под рукой. По сравнению с теми неизвестными, которых еще просто нет, эти преимущества неоспоримы. А что касается моря... пойми, тут может быть другое. Совсем другое. Дурацкое воспитание, прекрасные природные данные, душевный слом — вот и полезло пижонство, дурь! Встречал я таких мальчиков на заводе! У него в душе боль, но боли на копейку, а вопит — на весь мир. Да и вопит не о том... Думаю, парню нужно помочь.
— Это бесполезно! — с нажимом проговорил Зайцев. — Здесь не благотворительное общество, даже не завод. Здесь экспедиция. Особый уровень личной ответственности, потому что ослаблены социальные рамки... Душевный слом! Он наврет тебе сорок бочек...
— Он готовился в летчики, а после аварии — пустота. Ему бы помочь найтись, обрести себя...
— Все мы готовимся к одному, а обретаем себя в другом. Но — обретаем самостоятельно, иначе — грош цена обретениям!
— Он год пролежал в госпитале, и от него ушла жена...
— От меня ушли две, но это не лишает необходимости быть человеком!
— Ладно, — устало сказал Владимир. — Я просто прошу. Ты с меня спросишь за шхуну, так не ограничивай хотя бы в методах. Я беру его, а с докладной погоди. До первого случая.
Зайцев снисходительно скомкал листок.
— Некогда мне с вами... Не забудь, он пока работает у Тампер, ее счастливая находка. И с Тугариным придется объясниться. И что вы все вцепились в одного негодяя?
Убедить Зайцева удается не каждому и далеко не всегда. Правда, то, что он рассказал, сильно убавляет симпатии к Феликсу. Наверняка будет трудно.
С Тугариным и Тампер договорился уже без особого труда.
— Один он гостиную вам не сделает, — уверенно говорил Северянин. — Этот парень ноль сам по себе, но в соответствующем окружении, будьте уверены, способен на чудеса. Если со шхуной не станете сильно гнать и найдете способ оплатить гостиную — соорудим мимоходом. Когда дело пойдет, какая разница, что строить?
Покончив с этим, Владимир, не откладывая, выпросил у Тугарина машину — добраться на мыс Крестовский.
Крутолобый и скалистый мыс Крестовский связывает с материком относительно невысокий перешеек, поросший густыми луговыми травами и полынью. Издали на ровном зеленом ковре хорошо видны темные горизонтали оленьих троп. Они опоясывают покатую вершину мыса и исчезают в дубняке на материковой части перешейка. Там, на грани мыса, Владимир увидел лошадей. Это был не тот табун, что гулял за дюнами вблизи поселка. Здесь, вдали от людей, кони, давным-давно брошенные хозяевами, были по-настоящему дикими.