Субботник, таким образом, был открыт, хотя на часах было лишь около семи.
К обеду во дворе тугаринского дома, где сдавалась гостиница-люкс, возникли пышные кусты шиповника, пересаженные из зарослей вокруг, песчаные и кирпичные дорожки. В окнах гостиницы голубели веселые занавески, а из трубы гостиничного камина струился слабый дымок: настал торжественный миг первой растопки.
Зайцева двор и гостиница теперь беспокоили мало: опекунов там достаточно, а быть лишним скучно. Зато в своей квартире придирчиво оглядел новый стеллаж и кухонный столик, только что собранные, проверил напор воды в кране.
— Порядок, иди обедай, — сдержанно сказал он Владимиру. — И заверни на шхуну, проверь, как убрали мусор с воды.
По пути к шхуне Владимира догнал тугаринский газик. Накрыв его облаком пыли, машина резко тормознула на повороте к пирсу, и из него выбрался озабоченный Слава Дружков.
— Слушай, это самое, кто у вас из водолазов есть?
— А в чем дело?
— Герман гостиницу сдает, стол надо сделать? — доверительно проговорил Слава. — Гости важные будут. Он просил, это самое, гребешков штук тридцать, трепангов. И Князев просил...
— Вон вижу Саньку Носова, договаривайся. Зайцеву сказал?
— Что мне твой Зайцев! — махнул рукой Слава. — Я его воспитывал, учил командовать, он еще пацаном был тогда. Что мне! Мне вон Тугарин приказал. Да и не для себя же! Тут, видишь, содружество с ним хотят заключить, договор на сто тысяч. По этой, микробиологии что-то. Это ж для станции, ты знаешь!
— Ерунда! — завелся Северянин. — Какая связь — не пойму. Договоры, деньги и эти гребешки. Если они что-то смогут, они и так сделают, должны сделать. А нет, так никакие блюда не помогут.
— Ну, в общем, я не знаю! — снова махнул рукой Слава, когда они уже шли по пирсу вдоль борта шхуны. — Не знаю.
Водолаз Санька Носов сидел с ребятами на крышке трюма. Море вокруг было чисто, мелкая рябь слепила солнечными бликами. Удовлетворенные сделанным, водолазы и студенты развлекались проверенным способом — морской травлей.
Дружков отозвал Носова в сторону и повел разговор с ним вполголоса, тайком от других. Северянин только грустно ухмыльнулся: как будто неясно, что через пять минут об операции будет знать весь поселок!
Вечером возле только что сданной в эксплуатацию гостиницы полыхал грандиозный костер. В оранжевых бликах вокруг него хлопотал Слава Дружков, вооружаясь попеременно то ножом, то поленом и топором, то крышкой от объемистого бака и ложкой. Сам бак на двадцать литров висел на стальном пруте над самым жаром и слегка сотрясался от кипящего в нем варева.
Из бака шел плотный, чуть сладковатый запах вареного краба.
Недалеко от костра, прямо на траве, в комнатных тапочках на босу ногу лежал Зайцев. Он грыз травинку и смотрел в небо, где исчезали в вихревом танце среди ветвей багровые искры.
А Северянин сидел рядом на чурбаке, смотрел в огонь и думал, как странно, что к вечеру не хочется даже почитать книгу. Усталость что ли? В городе он не мог заснуть без книги, а тут стоит только лечь — и готов.
— Идем-ка лучше спать, — обронил Зайцев. — Ворованных крабов и гребешков с собственного питомника я не ем и тебе не советую. Пусть они сами. Им нужнее. Для повышения потенций — творческих и других. Напишу-ка я, пожалуй, рапорт на Тугарина. Директору. Надоело.
— А директор приедет сюда, — усмехнулся Герман Александрович за его спиной, — и его снова будут угощать тем же гребешком. Он будет читать твой рапорт, соглашаться и хвалить кулинарные способности Дружкова. И будет прав! Ты, Борис Петрович, не видишь всех сторон проблемы, а зря! Ты сперва вникни: стоят ли полсотни твоих гребешков попранных законов гостеприимства в данном случае. Именно — в данном, потому что в другом, может, и не стоят. Сегодня, по-моему, стоят.
Северянин с сомнением поглядел на Тугарина. Говорит как будто верно, и все-таки не по себе от этой логики. Так можно оправдать что угодно...
И тут же он пронзительно ясно понял безвыходность положения. Институт в долгах, банк платежей не пропускает, а станция растет, ей позарез нужна масса вещей. Все они так хотят сделать свое дело хорошо — кто их осудит? Да разве так уж велика плата за эту их преданность делу — несчастные полсотни гребешков? В конце концов, вольные и неуловимые браконьеры на собственных лодках гребут куда больше. И поди уследи за ними!
К костру приблизился Князев, заинтересованно приоткрыл крышку и пошуровал в баке:
— Скоро тут?
— Скоро, скоро, — проворчал Слава. — Мешаете только.
К своему делу Дружков никого подпускать не любил.
— Что ты так колотишься? — вмешался Зайцев. — Подождут твои новосибирцы, не помрут с голоду. Договор пока изучат...
— А, и ты здесь... Без Наташки?
— Без. Так же, как и ты.
— Бо-оря, спятил, — расхохотался Князев. — К черту пережитки каменного века! Ты что, не знаешь, на что способны злые языки? Но смотри, дождешься, объявится кто-то более решительный и менее благородный... Такая девочка одна не будет. А то и я заберу... на работу к себе.
— С того бы и начинал. Если она к тебе пойдет, туда ей и дорога, и мне там ловить нечего, так?
— Ох! горбатого могила исправит! — Князев помолчал и сменил тему: — С нами-то посидишь? Твоя аквариальная здорово интересует новосибирцев. Ты же можешь в любое время года доставлять им живой биологический материал, и они заплатят чем хочешь.
— Аквариальная теперь интересует всех, — неспешно отозвался Зайцев. — Но в мои планы, понимаешь ли, Женя, не входит открытие там торговой точки. Дай бог со стройкой закончить, там еще работы на год...
— Не прибедняйся, Боря! У тебя есть Соловьев, он ее построит за месяц, в перерывах между учебой и наукой. Это же работник — любо-дорого!
— Вот-вот, так и живем. Соловьев ученый, это всем видно без микроскопа. Хотя еще и недоученный. Так не лучше ли ему изучать океан, а строители пусть обеспечивают крышу над головой и, может быть, даже камин для согрева. Ученые-то у нас все могут, это еще Покровский доказал, а вот строители?
— А если их нет, твоих строителей, не хватает? — нетерпеливо нажал Князев. — Будешь сидеть и ждать?
— Если нет, значит, тот, кто должен их найти, должен их найти! Разве нормально, что морской инженер Северянин второй месяц не выпускает из рук мастерка, а его прямое дело стоит? Давай, Женя, хоть себе признаемся, что самому всегда делать проще, чем организовать дело для других, для тех, кто должен его делать. Но когда-то с этим надо кончать, иначе нам не выбраться из лихорадки. Если мы выбрали Германа начальником станции, мы должны получить от него полное и четкое хозяйственное обеспечение — рабочих, машины, техобслуживание. И помогать ему в этом, но не своими руками, а своими идеями. Нам платят за идеи и организацию, рабочим — за работу, и не надо наоборот, все равно не получится!
— Так вот, — Князев поднялся, готовясь к ответной атаке. — Ты думаешь, я почему отказался снова быть начальником станции? Потому что у меня все есть? Ничуть. Просто все, что есть на станции, создано на чуждых мне принципах. Вы с первого дня рветесь выдать родине продукцию, обеспечить ученым сырье, все виды энергии и оборудование для лабораторий. Но представь себе человека, который задумал построить дом, а дело начал с покупки мебели. Вы делаете то же самое! Соловьев в своем аквариальном сарае и Тампер с Тугариным в корпусе, где все недоделано, — это смешно! А как вы живете? Это недостойно человека. И у вас так будет всегда, пока не измените принцип. Ты жалуешься, что в аквариальной у тебя нет настоящей науки? А откуда ей быть в сарае? Я же тебе, лаптю, предлагаю способ добыть средства, материалы и людей. Новосибирцы все тебе дадут за пару живых посылок в месяц. Думать надо, крутиться!
— Слушай, вали-ка ты со своими новосибирцами! — завелся Зайцев. — Все у нас теперь будет, только успей освоить. Даром что ли директор через два дня на третий требует отчета по марикультуре? Беда в другом: уровень-то в аквариальной никакой. Кустарщина, ни одного специалиста-биолога, до сих пор ни ставок, ни людей. Кто ж пойдет в аквариальную, когда можно за те же деньги загорать на твоей шхуне под видом научных размышлений! Тут же надо — ни на шаг, пока личинки вырастут. На минуту компрессор встал — задохнулись в своих ваннах без кислорода. Молоди тьма, садки не готовы, биотехника на местные условия не отработана...
— Позволь заметить, Боря, — вставил Князев вежливо. — Я тебе комсомольскую путевку на подводную ферму не выдавал, так что не мечи в меня молнии, избавь.
Зайцев продолжал: — Умов не хватает, умов и характеров, вот где наш пробой. Пока мы тут гостей обхаживаем, средства клянчим, специалисты где-то утекают. И мы завалим программу, основную для станции, и хоздоговоры завалим. Знаешь, как там, на комбинате, ждут наших материалов по биотехнике? Знаешь, сколько ферм уже создается, им нужны готовые инструкции. И это для нас те же деньги, только собственные. Экономическая эффективность науки, если желаешь высоким штилем... Вот! Ты говоришь — крутиться надо? А я говорю — работать. И не трепать языками у костров.
— Что ж раньше молчал? — спросил вдруг Тугарин, являясь из темноты. — Выходит, мало разговариваем еще.
— Не надо, Герман, этот прием устарел. Он называется кляп с упреком. Сначала тебе в рот кляп, а когда уже все кончилось и говорить не о чем — еще и упрекнут, что молчал... У Женьки ты бываешь регулярно, там что-то и добыть можно для себя. А мы с тобой — сколько раз говорили всерьез о перспективах, о программах по марикультуре? Ни разу. Директор требует, ты говоришь: «Есть!», а я с Соловьевым двойной тягой кидаюсь выполнять. Несерьезно это. Даже такой пустяк, как единая диспетчерская смена, не смогли ввести сразу. Всем давно ясно, без этого не будет порядка, но никак себя не сдвинем! Все о какой-то ерунде, дипломатию разводим...
Борис Петрович нагнулся над баком, заглянул внутрь: — Ладно, что толку... По-моему, готово у вас. Сливайте.