На тропинке, ведущей к дому через лес, заплясал луч фонарика, и вскоре послышался грудной голос Тампер:
— Добрый вечер всем. Князева здесь нет?
В этот вечер Евгению Васильевичу предстояло успеть еще очень много. Разговор с Тампер был неизбежен. Рыцарь — не город, любая новость буквально встряхивает здесь все в один миг, подобно взрыву. А новый лабораторный комплект вовсе не мелочь, тут надо держать ухо востро! Повернуть так, чтобы Ильинична еще и спасибо сказала, вот задача.
Кроме того, в гостинице предстоит окончательно обговорить все с новосибирцами. Может, завлечь в это дело и Тампер? Вот было бы славно!
Орудуя у костра, Князев чувствовал себя готовым к встрече с Тампер, во всеоружии доводов, сарказма и благородного негодования. Однако ее голос все же прозвучал неожиданно.
— А, Софья Ильинична, вот прекрасно, — затараторил Князев, будто не видел ее много лет. — В этой жизни так трудно встречаться, а вы мне нужны.
— Вот совпадение, вы мне тоже. То, что вы сделали, это...
— Минуточку, — Князев вежливо взял ее под руку. — Борис, мы зайдем к вам ненадолго, надо поговорить.
Зайцев молча пожал плечами.
— Нет, это должны знать все, — уперлась Тампер. — Мне от моих коллег скрывать нечего, я у них не краду оборудование. Вы раскрыли себя, вы понимаете? Забыли, что всякая афера затягивает и ведет к преступлению, а всякое преступление раскрывается.
— О боги! — Князев развел руками. — Дайте же слово сказать!
— Вам никто не мешал хотя бы предупредить меня. Вы же знали, что оборудование мое!
— Нет, простите, не ваше! — Князев взял атакующую интонацию. — Государственное оно. И для государства самое важное, да будет вам известно, чтобы это оборудование не валялось на складах, когда оно тем более оплачено золотом, а чтобы работало, возвращало вдесятеро больше через внедрение наших разработок. А вы! — он ожесточенно ткнул пальцем в Тугарина и Тампер, стоявших рядом. — Вы никогда не думаете об этом. Вы — великие уче-еные, я понимаю и преклоняюсь! Вам некогда заказать машину, съездить на склад и посмотреть, что там гниет! Вы не можете тратить своп драгоценные нервы на то, чтобы добывать грузчиков, крап, машину, чтобы ночью гнать из города сюда, а потом еще здесь, не имея крана, ловить ваших лоботрясов для разгрузки. Потому что, во-первых, их не найдешь, во-вторых, сами не захотят, а в-третьих, им нельзя доверять даже выгрузку машины — разобьют все к чертовой матери. Вам нужны факты? Посмотрите, возле вашего корпуса на улице что стоит? Центрифуга разбитая — восемьдесят тысяч долларов, раз! Климатическая камера — пятнадцать тысяч франков — два. Дальше — автоклавы, два штуки, советские. Это мало? Вам некогда унести их в склад, у вас нет средств на их погрузку, доставку, ремонт. Вы только ученые, прекрасно! Это звучит гордо! А вы спросите у Покровского, он-то знает, почем эта наука дается. И у Зайцева. Повозитесь, как мы, по уши в дерьме, пока не заработала первая наша лаборатория. Думаете, человек уходит на маяк от хорошей жизни? Ваша лаборатория сгнила бы на складах железной дороги, ее бы разбили, и вы это знаете не хуже меня. Так почему вместо благодарности за то, что я вывез все за один день, и без единого человека, за свои деньги, — почему вместо благодарности вы на меня прете с кулаками?
Монолог был столь же страстен, сколь и неожидан. Все молчали, переваривая.
— Да нет, Евгений Васильевич, все это понятно, — сказала Тампер с сильно убавленной решимостью. — Только надо же было сказать!
— Когда сказать? — снова кричал Князев. — Когда? Я ночь ехал, а с утра вкалывал со всеми на субботнике, между прочим. II оборудование выгрузил без царапинки, без ваших станционных богодулов! Потому что моих людей никогда не надо уговаривать. И потом — кому сказать, зачем? Вам, Софья Ильинична? Спросить вашего разрешения на доставку оборудования для вашей лаборатории? Глупо, не правда ли? Лучше я доставлю его себе. Иначе директор в понедельник, как узнает, что оно пришло, наложит на него лапу и привезет в институт, в свою лабораторию, неужели это неясно? И он будет прав, потому что везти на Рыцарь — значит разбить половину. Так уже было не раз, неясно только, почему вы об этом забываете, идеалисты... Ну ладно, все. Пошли, там люди ждут за столом, неудобно... Да, а к вам, Софья Ильинична, у меня предложение. Неси, Слава, бак в комнату, мы сейчас.
Он снова взял Софью Ильиничну под руку, отвел за костер. Она более не противилась, напротив — с интересом ждала, что Князев ей скажет.
— Во-первых, вы знаете мою прежнюю лабораторию, польский комплект, в отличном состоянии. Беречь добро умею, согласны?
— Пожалуй, — призналась Тампер.
— Ну так вот, я отдаю его вам. Доставлю и смонтирую на месте своими силами. Чтоб между нами не было никакой тени. Как вы?
Он выжидающе смотрел на нее.
— Вы удивительный человек, Евгений Васильевич, — Софья Ильинична улыбнулась. — Порой вы грубы и бестактны в своих методах, порой восхищаюсь вами. Вы бываете просто смешны с вашей работой непременно на заказчика, это ведь даже не всегда наука, а так — придаток. И вдруг проявляете такую дальновидность... Только все же мне вы могли сказать. Заехали бы на той же машине.
— Но смысл, где смысл? — уже мирно говорил Князев, понимая, что победа его окончательна и бесповоротна. — Позавчера или сегодня, для вас это ничего не меняет. Кроме одного: вы не спали бы ночами и каждый день с утра ходили к Тугарину клянчить машину. А у него нет шофера, потому что он загулял у подруги на комбинате. Или нет бензина. Даже выберись вы в город, там бы все у вас и заглохло. Не буду уж рассказывать почему — просто поверьте. Значит, по срокам: до среды я завершу первый этап эксперимента но мидиям, тогда мы сможем сделать паузу и демонтировать все. Хотя, конечно, лучше бы после сезона, если вы не против. Иначе и мне и вам придется выводить лаборатории из строя минимум на неделю.
— Послушайте, имейте совесть, вы не на базаре! — Тампер нервно усмехнулась. — Вы прекрасно знаете, комплекты не идентичны. Поэтому все, что я скажу, должно завтра быть у меня. Иначе я буду писать рапорт. А с остальным договорились — до осени.
— Вот и чудно. Вы только не жалейте. Я понимаю, нелегко было добыть этот комплект, пробить валютные ассигнования. Но поверьте, столько моих вещей, мною найденных, моей инициативой купленных за рубежом и в Союзе, уже расползлось по институту — привык, не трепыхаюсь... Кстати, зайдемте в гостиницу, там у меня новосибирцы, и под это новое оборудование я с ними заключаю очень выгодный договор...
Они удалились вслед за Тугариным и Славой Дружковым, которые торжественно несли двумя руками законченный бак с угощением. Зайцев проводил их долгим взглядом, присел рядом с Владимиром и принялся смотреть в огонь, сцепив руки.
Из дома доносились взрывы смеха, в которых по-прежнему замечалось решающее участие Князева. А когда смех затихал, голоса дикой ночи окружали маленький участок вокруг костра. Озаренные пламенем ветви дубов чуть кивали в слабом ветерке. Где-то у ручья, заглушая интимный, убаюкивающий лепет сверчков, временами принимались голосить лягушки. Изредка олени в ближней роще вспарывали тишину ночи резкими звуками, похожими на скрежет несмазанной запретной двери.
И только одна сухая, звонкая нота цикад висела над головами ровной нитью, пронзая все преходящие звуки. Цикады держали стойкую осаду ночи, напоминая всему живому в мире: живет земля и ни секунды не знает отдыха. Зорко следит природа мириадами жизней за человеком, охраняя свой мир...
2
Работа у дяди Коли была простая: следить, чтобы шхуна не утонула и не сгорела.
Пятнадцать промысловых лет варил он для зверобоев борщи и стоял ночью в машине «собачью» вахту. Когда поставили шхуну на прикол в бухте Рыцарь и устроили на ней водолазную базу, зверобои разбрелись по разным рыбкиным конторам искать новой удачи и новых ветров.
Дяде Коле было жаль бросать шхуну на чужие руки. Привык он к тесному камбузу с тяжелой чугунной печью, к въевшемуся в обшивку трюма запаху нерпичьего жира, к своей каютенке, заваленной всякой морской всячиной: ракушками, крабиками, зубами моржей и кашалотов, сушеными звездами и ежами.
Была и еще мысль: ежели хозяевами станут водолазы, значит, и всячины этой будет у него сколько угодно. И сколько угодно сможет он мастерить своих диковинных чертенят и потом дарить их хорошим людям.
И еще захотелось дяде Коле походить по земле. Натосковалась за морские годы казацкая душа, и, хоть и море вошло в нее на равных, маленький свой огородик да гусиная охота на болотах манили крепко. Так что шхуна на приколе была как раз то, что надо: и земля вот она, и охота, и люди разные, да и море все ж рядом. Если ветер бьет в бухту, качает шхуну не хуже, как в море. Да кроме всего появились еще и новые виды сырья для поделок: желуди, корешки, веточки, ягоды. Освоил он и чучела и стал в этом деле таким мастером, что на Рыцаре едва не каждый второй ждал от него своего, особого заказа.
К весне камбуз на шхуне разобрали, каюту потребовали освободить. Водолазам нужны были сушилки, раздевалки, мастерские и кладовки. Перебрался тогда механик в дом на дюнах, занял маленькую длинную комнату и зажил себе тихим натуральным хозяйством в мире с большими ленивыми крысами, что прибежали со шхуны следом.
Жизнь была не так уж легка: подарки мало кто брал просто, каждый еще нес бутылочку на обмыв сувенира. Отказать таким носителям у дяди Коли не получалось. Выпивал. А Зайцев с диспетчершей Олей исправно ставили в табеле против его фамилии «ворота» (так механик насмешливо называл большие буквы «п», что значило — прогулы).
Поднимался он с похмелья ни свет ни заря, окидывал мутным взглядом свое холодное, грязное, заплеванное жилье и принимался за дело. Выметал, драил полы, раскладывал все по полочкам, затапливал наголодавшуюся по теплу печку, загонял в дыры крыс и запирал их там бетонным раствором на битом стекле. Потом умывался, соскребал со щек седоватую щетину и к девяти часам причесанный, помолодевший и полный энергии являлся на шхуну.