Надо отдать должное Коле: он ни словом, ни жестом не выказывал сомнения в нужности Зайцева начальника. Он просто лезет в науку, точно отважный шерп на свою Джомолунгму, — упрямо, не оглядываясь, не замечая восторгов и усмешек.
По старой привычке, сложившейся еще в первые станционные годы и теперь ставшей характером, он всегда надеялся только на себя. Трудно было понять, как удается ему тянуть массу чужих дел и доводить их до конца с разительной энергией. При этом Коля никогда не спешил упрекнуть тех, кто был обязан делать эти дела по долгу своей службы. Коле было неловко.
В тесном сарайчике, заставленном ваннами и увешанном приборами, Коля вместе с двумя лаборантами монтировал компрессоры, чтобы питать кислородом подопытных голотурий и моллюсков, сам возился с термостатами, водопроводами, с вечно аварийной от сырости проводкой, мостил бесчисленные полочки, верстаки. Получалось строго, основательно и даже красиво: с детства Коля любил делать все «на уровне». Тогда как заявки на те же трубы, кабели и стеллажи неделями лежали у механика и энергетика станции, и те, встречая Колю на дороге, извинительно разводили руками: «Ты уж извини, старина, не хватает людей, зарез!»
Коля и сам знал, что у них не хватает людей. У него их тоже не хватало. Зато, в отличие от простачка Соловьева, механик и энергетик были очень занятые и бывалые люди. Они всегда ездили только на машинах. А по ночам, когда Коля садился за микроскоп и раскрывал университетские учебники, они ложились спать. И на каждый приказ Тугарина сделать что-то для аквариальной у них находился десяток отговорок.
Работающий молодой ученый многим не дает спокойно спать. Больно уж хотят заполучить такого каждый к себе в лабораторию! Можно представить себе, какая яростная борьба за Колю начнется вскоре! С улыбками, великолепно взвешенными доводами, тонкими угрозами и даже комплиментами.
Тугарин, конечно, будет напирать на важность своей биологической коррозии.
— Подумай, Коля, — скажет он вкрадчиво, будто даже безразлично. — Это прямой выход в промышленность, а экономическая эффективность науки сегодня самое главное. У меня и программа готова, только работай, обеспечение получишь любое.
Ильинична, пожалуй, нажмет на честолюбие.
— Вы серьезный ученый, Николай, — произнесет она своим не допускающим сомнений тоном. — Это говорю вам я, а я редко ошибаюсь в людях. Вам по плечу самые глубокие, коренные проблемы биологии. Генетика — вот ваше призвание, запомните это...
А Коля придет к Зайцеву и спросит, как ему быть. Спросит по привычке, потому что и ему самому и Борису Петровичу давно ясно, что путь у них один — марикультура, и это путь равных — ученого Соловьева и инженера, организатора Зайцева...
— Между прочим, Герман Александрович, — как бы продолжая размышления Северянина, сказал Покровский, одолевая голосом ровный рокот грузовика. — Тебе должно быть не безразлично... Я как-то говорил с Колей, и показалось — тормозит его аквариальная. Да, мы привыкли, что он тянет, привыкли замечать его дела и не замечать его самого. А он потерялся. Со мной было так же в свое время, да только маяк — не для него.
— Не пойму, о чем ты, — смешался Тугарин. — Всегда казалось — нет на станции более удачной личности во всех смыслах. Из простых водолазов — в техникум, теперь в университете. В аквариальной у него все кипит, не хуже чем в твоей славной фундаментальной лаборатории. И девчата, смотри, как взрослеют в экспериментах, и сам...
— Он снова не сделал курсовую, — перебил Михаил Сергеевич. — Два года назад он вышел фактически на диплом. По уровню вышел, хвосты — бог с ними. Но вышел — и ни с места.
— Что ж, привычки ломать трудно, а он привык все успевать сам.
— Придется ломать. У меня на его аквариумы завязана важнейшая тема, ты помнишь? Международное научное содружество нам не позволят нарушить из-за одного Коли Соловьева. Он родился ученым, но родиться — мало, надо еще стать. Избавь его от хозяйственной суеты, пусть добивает диплом.
— Избавить! — усмехнулся Тугарин. — Не забывай, практический выход в марикультуру мы получим только через его лабораторию. А это сейчас первая задача.
— Ну, с этой первой задачей я бы на твоем месте не спешил. — Покровский приподнялся, опершись на чьи-то спины, будто так его слова могли звучать убедительнее. — Это еще не практический выход, это видимость. Мы еще и сотой доли нужных знаний не набрали, биологически активные соединения из морских объектов только начинаем осваивать. Марикультура! Детский сад науки! А Соловьев способен на очень серьезные исследования. Только вот без диплома он не вытянет ни одной большой темы, заблудится. Дай ему передых, заставь защититься. Направление он и сам выберет.
— Сам! — Тугарин с сомнением покачал головой. — Это ты, Михаил Сергеевич, можешь позволить себе. Точнее — тебе могут позволить. Ты человек устоявшийся, зрелый. А молодежь надо контролировать, давать установку. Пример с моим механиком — вот тебе доказательство.
— А что механик, все еще работает? — поинтересовался Северянин.
— Все не так просто. Понизил его, а в итоге себе же неприятности. Весь ремонт на его знакомствах держался. Теперь на комбинате запчастей для меня нет. Ничего, в городе найду. Уволить бы, да надо комиссию о несоответствии создавать или выговоры в приказе. Он был очень самостоятельный человек!
— Ты их не равняй, Герман Александрович. Механик твой, подозреваю, от элементарного незнания таким стал. И таких много. Они понятия не имеют, чем вы тут занимаетесь. Ты хоть раз объяснял ему задачи станции, да хотя бы своей лаборатории?
— Он и не спрашивал...
— Естественно. А вот у Соловьева об этом знает каждая девочка-лаборанточка. Ты же не считаешь, что человек способен четко выполнять свои обязанности, живя в безвоздушном пространстве! Все эти газеты неспроста придуманы, мы через них сознаем свое место в системе. А на станции такой системы не видно.
— Хорошо, я расскажу о прикладных, хоздоговорных темах, это куда ни шло. Но как быть с фундаментальными направлениями? Тут надо популярно, доходчиво.
— Лучше всего это выйдет у человека, непричастного прямо к науке. Вот пусть заводской человек Северянин и возьмется. Что-нибудь вроде стенгазеты, чтобы не созывать народ на скучные лекции. Как ты, Владимир?
— Мысль верная, можно попробовать, — согласился Северянин, взглянув на Феликса. Тот уже мирно подремывал в углу кузова. Может, и он дурачится от незнания, непонимания своего места в большом деле? Мы часто не любим говорить об очевидных для нас вещах, а нужно! И может быть, даже нужнее не Феликсу и не механику, таких людей достаточно держать в рамках, не распускать, и они сыграют свою маленькую роль. Пожалуй, не мешает самому еще раз вспомнить о своем месте в системе, — подумал Владимир.
Вот этот грузовик, как будто несущийся из затяжной и многоликой весны в четко размеченное лето, уносящий инженера Северянина к Северянину-мастеровому — не обман ли? Если не стесняться и спросить самого себя, кто нужнее: вчерашний инженер Северянин, придумывающий на заводе дела для других, или завтрашний плотник-судоремонтник, который на станции станет делать все сам? Если судить по собственному опыту, людей, подающих идеи, всегда больше. Значит, выбор верен, и все, что было раньше, путь инженера, — все было ошибкой. По крайней мере, для самого себя. Если ты способен взять в руки инструмент и помочь другим сделать очередной шаг к познанию мира — ты не зря жил на этой земле. Подать идею и распределить народ по степени умения ты успеешь всегда, мимоходом — стоит ли посвящать этому жизнь?
Пусть уж этим займется Зайцев, по призванию. Во всяком случае, тут есть гарантия, что он это делает не для облегчения своей жизни. Ему бы проще у станка, токарить, да натура тянет к большому. Вот ведь в чем дело — в скрытой натуре, все равно она в человеке выбьется, сквозь диплом, традиции, сквозь соображения здравого смысла. Если написано на роду у этих людей заложить свои души в сложный агрегат науки — так тому и быть. И слава богу, что они делают это без видов на собственную будущую выгоду.
Санька Носов был глубоко убежден, что идеи рождаются в массах. Он, конечно, понимал, что не оригинален в этом, но гораздо важнее было для него другое: он сам принадлежал массам и сам был неистощимым генератором идей. Санька оказался главным водолазом на Рыцаре, потому что прославленного по всему побережью водолаза божьей милостью Коли Соловьева в природе уже не существовало. Был верный рыцарь природы, целиком захваченный новым делом. В тесном домике у берега, изредка забираясь в спальный мешок, чтобы вздремнуть пару часов прямо на столе, Коля выращивал в обычных эмалированных ваннах новые породы гребешка и мидии, стойкие против капризов подводной «погоды». Запихать его теперь в гидрокостюм и услать под воду было так же трудно, как заставить Князева жить без водопровода и спать на столе.
И первая идея Носова была готова выйти в свет и стать предметом обсуждения в институте: строительство водолазной базы. Но на пути неожиданно встал другой, гораздо более изощренный и опасный генератор идей — Князев.
Саньке было трудно. Когда он выкладывал свою идею о водолазной базе начальнику станции Рыцарь Герману Тугарину, купленные по инициативе Князева деревянные шхуны уже мирно стояли в разных местах бухты. На них жили, работали — это было удобно и дешево. И на одной из них, хочешь не хочешь, уже разместилось пока незначительное водолазное хозяйство.
В Саньке пробудили дремлющий энтузиазм и уговорили годик-другой пожить на шхуне. Пока будет сделано самое необходимое для новой станции — жилье, ЛЭП, водопровод, котельная. И он, не согласившись с вариантом Князева, сдался.
А потом пришел Зайцев, и выяснилось, что строить можно. И совсем не срочное, по мнению Саньки, сооружение — аквариальную.
— Вам нечего будет садить в ваши аквариумы, — не без оснований говорил он Зайцеву и Тугарину. — Я имею право в любой момент прекратить спуски до полного оборудования водолазного поста. Ныряйте тогда сами за вашими