Тугарин решительно ступал по хрустким прибрежным камням, мимоходом отмечая предполагаемые в глухом мраке ориентиры: столб, мостик через ручей, валун, сарай, склад, лодочные гаражи, компрессорную, отстойник от лабораторного корпуса. Так. Шлагбаум. Граница Князевграда.
Вот так всегда. Если идти некуда, но идти надо, значит, все одно, припрешься сюда. Ни одна лампочка не горит, значит, снова пашут в лаборатории. Отгородились от суеты, и хоть потоп!
Он ступил на деревянный помост, ведущий от лаборатории прямо к воде и к подвесному мостику на шхуну-гостиницу. Над кормой шхуны сразу вспыхнула лампочка, вырывая из тумана круто скошенный транец.
Прислушался: гудит в лаборатории центрифуга, вентиляторы, холодильные компрессоры, журчит вода в стоке. Сверху, из «апартамента», как будто слышна музыка. Может, не мешать?
Тугарин и сам не знал определенно, о чем хочет говорить с Князевым. После встречи с директором его не оставляло беспокойство и недоумение. Ну ладно, марикультура, никто с этим и не спорил. Пусть она будет главной — кто может оценить это главенство в науке? Даже такой крен станционного корабля можно считать допустимым, хотя и небезопасным для остальных. Но что за намеки на рыбников? Как можно ставить станцию в какую бы то ни было зависимость от другого ведомства? Это понять трудно.
Если уж на то пошло, собственная тема лаборатории Тугарина по борьбе с обрастаниями рыбакам куда важнее. Новая технология, предложенная в последнем отчете, вдвое удлиняет срок службы подводной краски. Значит — вдвое меньше докового времени, валюты на заграничные ремонты, рост скоростей и экономия топлива. Весомая, важная тема. Можно даже — шальная мысль! — взяться да написать вместо биологической диссертации техническую.
Все можно, было бы время. Можно даже жить, как Князев... Если жить, как Князев. Он — на виду, впереди, у него все, а станция во главе с Тугариным, будто жалкая падчерица при Князевграде. Однако хватит! Пора станцию поднимать, и не в одиночку, а сообща, теперь-то Евгений Васильевич не отвертится!
Винтовой трап, поскрипывая, вывел Тугарина на просторную веранду над лабораторией, посреди которой располагалась корабельного вида надстройка. В углах веранды на невысоких стойках висели тяжелые медные фонари. На леерах красовалось большое штурвальное колесо, снятое со шхуны. Убранство веранды дополнял небольшой, крытый резиной помост с гирями и штангой. Герман Александрович несколько раз вытолкнул двухпудовую гирю, подумал немного, взялся за штангу.
— На ночь вредно, Герман. Молочная кислота, — услышал он голос Князева через приоткрытую дверь. — Лучше чаю в такой туман все равно ничего нет. Заходи.
Единственная лампа под металлическим абажуром освещала лишь небольшой участок огромного князевского стола из черных досок, заваленного бумагами, кипами журналов и рукописей. В отраженном от бумаг слабом свете виднелись обшитые темным деревом стены с подводными фотографиями, две сабли, охотничье ружье... Всю противоположную стену, от широкой и низкой лежанки до окон, занимал камин, выложенный необработанными камнями. Музыка струилась откуда-то сверху.
Тугарин сел в кресло и блаженно вытянулся, перегородив ногами половину комнаты.
— Работаешь, — заметил полуутвердительно.
— Живу, — коротко отозвался Князев.
— Красиво живешь.
— Иначе не могу. — Князев к чему-то прислушался. — Включи чайник.
— Давно пора приучить его закипать от одного твоего желания. Вот это будет красивая жизнь, — отозвался Тугарин из-за кирпичной перегородки, где помещалась небольшая кухня.
— Стоит подумать, — серьезно сказал Князев п, не прекращая писать, внимательно оглядел вернувшегося в комнату Тугарина. — О чем кручина?
— Директор жмет на марикультуру. Все резервы людей и средств — на аквариальную и морской питомник. Как тебе это нравится?
— Чем-то его купили, — уверенно объявил Князев. — Или припугнули. Да в общем ничего нового — модно!
— Но у нас ничего нет для работы в этом направлении. Разве что Зайцев с Соловьевым.
— Это не мало! — улыбнулся Князев.
— Но и не много. Если каждое утро начинаешь вычислять, как с помощью одной затычки заткнуть десяток дыр. Только вывезти мусор, так надо месяц трудиться. Уговаривать, объяснять, устраивать разгон...
— Это ты в самую точку. Пещерные люди! Я потому и отказался брать станцию на новый срок. Я им говорю: ребята, сперва уберите эти армейские нужники, вывезите свалки, тогда я еще подумаю.
— Если я верно понял, — натянуто улыбнулся Тугарин, стараясь не подать вида, что он задет, — ты для того меня и предложил в начальники, чтобы расчистить себе территорию? Но ты был здесь первым, кто ж мешал сразу поставить дело по-человечески?
Князев вкатил в комнату столик с дымящимся чаем, отхлебнул с удовольствием из своей чашки. Вызывающие нотки в его голосе сменились поучительными:
— Сразу и ставить было нечего, иначе жить просто не могли. Потом — сам знаешь, народ пошел разный, чаще всего бросовый. Поверь, чтобы не спать ночами, мне хватает и лаборатории. Порядок — дело трудоемкое!
— Спасибо за открытие, — хмыкнул Тугарин.
— Зря заводишься. Станция нужна сейчас тебе, разве нет? Вспомни Мишу Покровского. Кем он сюда приехал? Никем. Зато как назначили руководить станцией, тут и потекло к нему все. И транспорт, и оборудование, и материалы. Это был взлет, и тебе сейчас нужно то же самое, разве нет? Только не повторяй ошибок.
— Это ты о чем?
— О том, что взлет нужно делать красиво. Причем красиво должно быть все: и твои научные выводы, и твой голос, и лаборатория, и особенно твое хозяйство — дома, склады, лодки, туалеты. Это видят в первую очередь, так надо создать впечатление! Когда ты на взлете, на тебя смотрят все.
— Ты еще забыл, что взлет нужен каждому, да не на всех хватит красоты. Если у кого-то есть, у другого все-таки нет. И совсем не обязательно этот другой должен быть пещерным человеком.
— Что же ты предлагаешь? — настороженно спросил Князев.
— Равные условия для всех на станции, кроме Соловьева с его марикультурой. Электроэнергию, снабжение, машины, водолазов — всем одинаково. В меня уже тычут пальцем: вот он, князевский ставленник и слуга, все для Князева и ничего для станции. И крыть нечем, взлет-то получается у тебя, это видно невооруженным глазом!
— Ага, приметили! — Князев удовлетворенно потер руки. — Прогресс в мире позвоночных! Может быть, через пару геологических эпох те, у кого сегодня есть палец, чтобы требовательно тыкать в начальника, уже начнут думать. А вот когда начнут, я им напомню, что пальцы даны человеку не для этого. Не тыкать в других, самим делать надо! И не ждать манны небесной, с неба падают только осадки в виде дождя и мокрого снега. Материальные блага добываются упорством, делаются собственными пальцами, — альтернативы нет! Объективный закон станционной жизни, не я его придумал, но я его чту! Кого не устраивает — пусть живет в городе!
Разгоряченный собственной убежденностью, Князев залпом выпил остывший чай и раскрыл дверь.
— А может, в этом что-то есть, закрыть станцию к чертовой матери и вернуться всем в город? — раздумчиво заговорил Тугарин. — Оставить аквариальную с питомником, пусть выдают рыбокомбинату технологию и разводят своих гребешков с трепангами. Каторжную научную работу — месяцами, годами — удобнее делать в институте. Включил тумблер, открыл кран — и все тебе есть. Написал заявку — и все несут. Так нужен ли институт здесь, в диком месте, где он дается кровью и потом, если он уже есть в городе? Ну сырье, понятно, биологический материал, — так раньше возили в термосах, и теперь можно.
— Вот! — Князев обвинительно ткнул в собеседника пальцем. — Ты не веришь в станцию, в этом беда! Пойми, раньше не было масштаба, системы. Комплексная наука о море может существовать только на берегу моря, и даже не на корабле. Раньше возили, да, потому что каждый вид изучали так, будто он один в океане, и океан — не океан, а большой аквариум... Все, ушли те времена! Ты, может быть, еще обойдешься, твои пять — десять видов нетрудно и привезти. А куда мне деваться? Мало мне отдельных организмов, даже отдельных видов в естественных условиях. Мой организм — океан, литораль, ее продуктивность, законы ее движения, дыхания — да что я тебе прописные истины...
— Евгений Васильевич, я включаю! — раздался снизу девичий голос, и Князев умчался в лабораторию, гремя шлепанцами по трапу.
Со студенческой поры Женя Князев, будущий организатор науки, проявил себя как человек яркий и деятельный. Когда начали создаваться бригады содействия милиции, первым вожаком грозного университетского бригадмила стал Князев — искатель емкой, эффектно сформулированной истины.
Хулиганов он брал не столько приемом самбо, сколько насмешкой или убийственным хладнокровием, — это оказалось на поверку не менее грозным оружием. С блеском защитил он диплом, а потом и диссертацию — без всяких болевых приемов.
Когда кандидат наук Евгений Васильевич Князев прослышал о создании морской станции в бухте Рыцарь, его обратило в воинственный трепет одно только слово: такая станция была первой. Это означало, что без Князева там не обойтись. К счастью для морской науки, в институте не спорили. Если вся лаборатория этого темпераментного человека переберется из института на станцию, рассудило руководство, можно будет наконец пожить спокойно.
Сунув в портфель копию приказа о переводе лаборатории, Князев погрузил в машину немного досок, ярко-желтого пластика, палатку, белоснежный унитаз, ящик с инструментом и гвоздями и три десятка метров пластмассовых труб. Весь этот странный набор материальных ценностей он доставил в аэропорт и, пользуясь старым знакомством с пилотами, перенес в вертолет лесной охраны.
Через два дня на живописном песчаном берегу бухты Рыцарь под нависающими с кручи кронами дубов стоял яично-желтый туалет в форме вигвама, с полноценно работающим унитазом и канализацией. Неподалеку красовалась голубая палатка заграничного производства, а рядом с ней, на двух железных стойках, — написанный синей краской по желтому пластику лозунг: «Красиво жить не запретишь!»