— Интересно, сегодня на какую тысячу повалило? А ни с места. А еще переход крана обратно, еще оборудовать шхуну. Ей же свет надо, воду, дорогу...
— Говорят, Тампер спишет все за счет темы.
— Что там тема! Сколько можно построить на такие деньги!
— А нисколько. Фундамент и бетонную коробку, может быть... — Владимиру надоело. А тут еще Князев!
— Значит, Борис Петрович вживается в роль начальника станции, — смеялся тот. — Когда тут такие девушки!
— Когда девушки, я не вживаюсь, — сказал Зайцев с порога. Он необычно уверенно подошел к Наташе, обнял ее неподатливые плечи уселся рядом в расслабленной позе.
— То-то! Занимался бы своими садками да коллекторами и горя не знал. Эх, Боря, власть и женщины — вещи плохо совместимые. Или тебя жизнь еще не научила? Должен предупредить: если будешь вечерами сидеть на своей паршивой шхуне, я Наташу уведу.
— От скромности вы не умрете, — усмехнулась Наташа, не глядя на Князева.
— Нет, что ты. Разве вот — от искренности?
— Не уведешь, — равнодушно сказал Борис, не открыв глаз. — Хлопотное это дело, за девушками ухаживать. Терпения у тебя не хватит.
— А посмотрим, — веселился Князев, интимно и многозначительно поглядывая на Наташу. Девушка углубилась в молчание. — Думать надо! Если бы все умели думать, не было бы идиотских затей с плавкранами, всей этой бессмыслицы. Вот не даю я им покоя, хоть убей!
— Тут ты, положим, перехватил, — сказал Северянин. — О тебе они думали меньше всего.
— Да бог с ними! — отмахнулся Князев. — Вскрытие покажет. Мы-то работать умеем, вот главное. Свою судьбу решим сами... Слу-ушай, ты же ни слова не сказал про комиссию! С чем они уехали?
— А ни с чем, — скрывая довольную улыбочку, сказал Борис Петрович. — Посмотрели, одобрили марикультурное направление. Все нормально. Что они хотели и что напишут — это другой вопрос. А мы... сам говоришь — работать надо, вот и будем работать. Только без этих райских уголков. Что ни говори, они развращают. Заставь меня вкалывать здесь, в своем «апартаменте» — ни черта не выйдет. Захочется музыки, потом еще чего — как положено.
— Дурни вы необразованные! Это вы от дикости, с ваших душ еще неандертальская шерсть клоками торчит... Тоска, — резюмировал Князев. — В кои веки свободный вечер... Наташ, станцуем?
Он поднял ее со шкур за руку под быстро нарастающую очертенелую мелодию, от которой внутри все начинало плясать — и вот она уже счастливо смеялась, захваченная фонтаном ритма, и они завертелись с Князевым, забыв обо всем на свете, играя легкими, здоровыми телами.
Зайцев сорвался с места, словно им выстрелили из лука. Зацепил столик — тонко зазвенели стаканы, что-то упало на пол. Он вылетел в дверь, и загремело там, снаружи, — сначала ступени трапа, потом доски пирса, навесной мостик на шхуну. Дальше звуки утонули в бешенстве музыки.
Владимир обнял жену сзади, прижал к себе:
— Устала?
— Н-не знаю. Тяжело как-то. Куда это он?
— Борис? — Северянин подошел к магнитофону, нажал на «стоп» и настежь открыл окно.
Влажная тишина ночи ворвалась в комнату, разрушила такой, казалось, надежный уют, заставила всех притихнуть, выглянуть наружу, из комнаты в темноту.
— Идем спать, — сказала Светлана Владимиру, когда после долгого общего молчания Князев включил музыку. — Все-таки я устала. Доброй вам ночи, Евгений.
Она вышла, и Владимир, пользуясь тем, что остался с Князевым наедине, сказал:
— Оставил бы ты девчонку, а? Тебе все равно, вокруг тебя их много, а этот бесится.
— Да сама она ко мне тянется, или не видишь? — сказал Князев просто. — Я не зову, и времени нет на нее. Сидит, статьи, книги читает. Посоветуй Боре разуть глаза, человек в науку тянется, я бы взял ее в лабораторию. Так он испугался, шуток не понимает, зануда! На фиг ей водолазы, тоже мне компания! Может, мне еще попросить, чтоб обратила на него свое благосклонное внимание?
— Да все равно, — смутился Владимир. — Но помочь мы должны.
— Знать бы еще — как?
Они миновали густые заросли орешника, вступили во влажную от росы траву. Зайцев шел сзади.
— Тихонько, — шептал он и поддерживал Наташу за руку.
Узкий просвет в зарослях остался позади. Перед ними была небольшая полянка. Выгоревшая палатка смутно белела в звездном свете, окруженная темной стеной дубняка. Склон здесь был обращен к югу, в сторону бухты, и ее тяжелое теплое пространство угадывалось внизу, за деревьями, пропитанное таинственным сиянием.
Фонарик погас, и они замерли, глядя на силуэт мыса Крестовского. За ним равнина серебристого света распахивалась навстречу небу, впитывала его вместе с долинами звезд и отдавала взамен накопленное за день тепло. Звон цикад, несшийся откуда-то с небес, ровной музыкой заполнял толщу ночи, а в центре ее, на грани моря и неба, реял, как далекий корабль, силуэт острова Малькольма.
— Это невозможно, — прошептала Наташа восторженно. — Можно сойти с ума...
— Вот уже как! Представь: не могу поверить, что сегодня никто нам не мешает... Зачем ты ходишь к нему? То есть даже не так: если к нему — зачем тогда к нам?
Наташа обернулась:
— Вы все придумали. Идите спать, хорошо? И... никогда не спешите с выводами. Он предлагает мне работу с перспективой, жилье, место в лаборатории.
— Это можно обговорить за час.
— Давайте не будем об этом. Не надо! Бывает так трудно понять себя. Не надо! Идите лучше спать.
— Я думаю, нам лучше поехать на маяк к Покровскому.
— Ночью? Это, наверно, далеко.
— Час ходу на «Прогрессе». Мне к Мише все равно надо, а другого времени нет...
— Там, наверно, спят.
— Ерунда. В такую ночь спят только мухи.
Вахтенный безмятежно спал в диспетчерской на диване. Зайцев открыл журнал, вписал: «Прогресс» №... маяк, отход 01.20, приход 07.00». Затем вынул из кармана вахтенного связку ключей, прихватил в рундучке карту и компас. Что еще? Фонарь... Батарейки живы, должно хватить... Спасжилеты, инструмент. из должен быть в лодке, недавно проверял. Если, конечно, водолазы не съели, с них станется.
Он отомкнул лодку, проверил бензин. Туда хватит, назад — явно мало. Надо бы прихватить... Впрочем, у Миши всегда есть запас, а сейчас время торопит!
Мотор работал ровно и звонко. Вскоре, когда слух привык к звуку, он стал такой же неприметной и значительной частью ночи, как цикады в зарослях на склоне. И тишина вновь разнеслась над морем, взобралась на крутые берега, взлетела к небу.
За кормой лодки, на пенистой морской тропе рассыпались мириады невиданных мерцающих созвездий. Наташа опустила руку в воду и тут же отдернула: от пальцев полетели бесшумные прозрачные искры.
— Ой, светится! — Она засмеялась. — А теплая вода. Искупаться бы.
— Искупаемся. На маяке песчаный пляж, ты такого и не видела.
Островок, к которому направлялась лодка, был накрыт комковатым туманом. Только в двух местах из него выглядывали, темнея над водой, изрезанные скалистые уступы.
Зайцев сбавил ход — лодка вошла в туман. Стало сыро, зябко и неуютно. Словно погас волшебный экран ночного космического действа, и мир исчез вместе с ним.
Лодка ткнулась в песок, и в наступившей тесной тишине, среди осторожного дыхания моря неожиданно близко и протяжно разнесся безысходный стон маячного колокола.
Наташа поежилась. Зайцев взял ее за талию и легко поставил на песок. Его руки на секунду задержались, ровно настолько, чтобы глаза успели угадать упрямый Наташин взгляд.
Он отошел.
— Можем сходить посмотреть. Колокол восемнадцатого века, настоящий, с надписями. Тут узкий пролив на пути в порт, частые туманы... Ага, а вот и хозяин.
Только теперь, обернувшись, Наташа привыкшим к темноте взглядом различила под отвесной скалой грубое дощатое сооружение с наклонной крышей. На крыльце, почесывая голую грудь, стоял невысокий плотный человек с устрашающе большой бородой.
— Кого тут черти носят? Впрочем, кто способен, кроме Зайцева!
— Я, Миша. С добрым утречком.
— Я бы не осмелился назвать это утречком. Но входите, ты ведь не один.
Покровский зажег «летучую мышь», Наташа огляделась. Внутри помещение все, как и снаружи, было сделано из неструганых досок. Вдоль стены с окнами, обращенными к морю, тянулся широкий стол, над ним полки, сплошь уставленные лабораторной посудой. Микроскоп в центре стола казался, но крайней мере, неуместным.
В противоположном конце комнату перегораживал другой стол, окруженный круглыми чурбаками, заменяющими стулья. Наверху на толстых балках были настелены доски. Оттуда доносилось сонное бормотание.
— Ну? — спросил хозяин и низко поклонился Наташе. — Кто бы вы ни были, вы приехали, и это надо отметить. Чаю или покрепче?
— Чаю бы хорошо, — сказала Наташа.
— А можно и покрепче, — добавил Зайцев. — Даже очень можно.
— Сейчас заправлю очаг, посидите. — Покровский удалился.
— Кто он? — шепнула Наташа.
— Просто один из родоначальников всего, что мы имеем на Рыцаре. Заведует на станции лабораторией, сам живет тут с женой с марта до ноября. И на досуге философствует с гостями.
Покровский разжег паяльную лампу и подвесил над ней на проволоке большой закопченный чайник. Пошарив рукой на одной из полок, достал бутылку с темной жидкостью, заткнутую бумажкой.
— Никак святую воду изготовил? — Зайцев потер руки.
— Пора, август на носу. Когда, кстати, мне корону и трезубец драить?
— Через неделю готовься. — Борис Петрович обернулся к Наташе: — У нас в начале августа традиционный День моря, Михаил Сергеевич там Нептуном работает. Такая у него общественная нагрузка, когда выбирается из пещеры. А вот этим пойлом он укрощает непокорных и крестит новичков.
Наташе было уютно и спокойно в этом странном жилище с его странным хозяином. Спать не хотелось.
Зайцев как будто отвлекся от Наташи: в ее сторону не глядел, и она теперь сколько угодно могла сама изучать его, как изучают портрет. Ей было интересно, она впервые ощутила себя дамой, которой так льстит романтическое рыцарство мужчины, не предполагающее ответных обязательств.