— Великолепно, спасибо, Володя. Остальное я довяжу сам. И игру сделаю, не беспокойся.
Снова приехали в «газике» Тугарин с Зайцевым, совершенно измотанные и злые как черти. Борис носился по берегу в длинной тельняшке, закрывающей плавки, с неуклонно нарастающим успехом призывая народ к веселью. Его голос, усиленный динамиком, стойко держался над пляжем, не отпуская внимания. И вот уже образовалась компания — перетягивать канат. Крики, девичьи визги, кряхтенье — ноги вспахивают песок в поисках упора.
Вот уже Михаил Сергеевич Покровский — как всегда! — получает приз, бутылку шампанского. Благодать его команде: шеф капли в рот не берет, хоть и не мешало бы теперь-то, вон как его трясет после водного поло, дело совсем к вечеру, пора и фонари зажигать и устраиваться поближе к помосту.
Владимир сбегал в дом, привел Светлану с Верочкой. Уселись на обрезок доски наблюдать: что будет дальше.
— Все, больше никуда не пущу, пусть теперь другие. Последний день, а я тебя и не видела совсем. — Светлана крепко прижалась к плечу мужа.
— Никуда не пойду, только с тобой. — Полный раскаяния, Владимир сейчас был готов для своей Светланки на любые жертвы. Он мог себе это позволить: на сегодня его дело было сделано.
Ночь притушила на лицах горячий загар июля и вместе с ним все, что побуждало людей спорить, негодовать и обвинять.
Наконец появились русалки, обвешанные морскими травами, лешие в дубовых ветках вместо плавок и пираты в одеяниях, описанию не поддающихся. Пошли в дело обрывки сетей, куски канатов, листья. Кто-то добыл полведра мазута, и через пять минут в общей толпе появились блестящие крепкие тела «негров». Прожекторы зыркнули в горизонт и скромно уткнулись в песок лучами. В темноте подходили и отходили люди, что-то мелькало, плескалось, смеялось, вскрикивало... Народ сплачивался ближе к помосту, и в плотнеющей толпе назревало томление.
Ждали загадки, ждали и большего — волшебства.
В Зайцеве признали режиссера, и теперь он только успевал уворачиваться от града вопросов: когда? где? кто? Его узнавали все, и только его. Борис не дождался ночи, голосом он рвал ее путы и что-то лихорадочно, на лету достраивал в хрупкой структуре праздника. Он, посланник бога морей, не был здесь равен всем.
— Бог морей Непту-ун! — прогремел могучий голос, лишь отдаленно похожий на голос Зайцева.
Затихли. Прожекторы вонзились в море метрах в десяти от берега.
Вода сначала загорелась изнутри дрожащим бело-синим светом. Забурлило, жгутами завертелись водовороты. И среди пены и света, обвешанный травами, степенно переставляя трезубец, преодолевая воду как неощутимый эфир, явился Нептун.
Он вышел из моря у всех на глазах, и сдавленное «ах» завершило часы томления, враз распахнуло тяжелые врата сказки.
Следом — русалка, брадобрей, звездочет, а вокруг, обгоняя царя и свиту, визжа и корчась, потрясая белыми и черными пеньковыми хвостами, лезли и лезли из моря бешеные черти и безжалостные пираты.
Девушки на берегу отступали в нерешительности, некоторые с визгом умчались в темноту. Русалка, что когда-то давно, еще днем, была Наташей, взвизгнула совсем не сказочно, увертываясь от цепких чертовых лап, и спряталась за спину Владимира.
— Я уж лучше с вами, можно?
— А мы тебя потеряли! — Светлана обняла ее.
Стадо чертей росло на глазах; ступив на сушу, они озирались и летели с диким воплем на самых юных и прекрасных девушек.
Нептун требовал жертв.
Светлана вжалась в мужа, как будто хотела совсем скрыться — от жуткого восторга, от невероятности того, что происходило на глазах. Одной рукой она прижимала к себе Верочку, другой не отпускала Наташу: все свои были рядом, в безопасности.
— Никогда не видела такого! Точно во сне, да?
— Нормально. — Владимир с трудом сдерживал гордость за своих ребят. Операция со скидыванием аквалангов под водой и с подводным светильником, которую готовили всем отрядом, удалась на славу. Он даже сам на минуту ощутил мистический трепет перед феерическим явлением Нептуна из-под воды.
— Может, отойдем, боюсь я за Верку...
— Свет, а то пошли? — вдруг встала Наташа. — Праздник же, Светик! Пусть побегают, пусть же догонят!
Она вырвала руку, зигзагом, взрывая пятками песок, стремительно пронеслась между двумя чертями и одним пиратом, но руки четвертого, черного и скользкого «негра», казавшегося совсем голым, изловили ее, и она, отчаянно размахивая в воздухе руками и ногами, поплыла к морю в злодейских объятиях.
— Ой, смотри, Наташа! — воскликнула Светлана. — Подержи Верку, я ему сейчас...
Она умчалась вслед за Наташиным смешливым воплем и затерялась вместе с ее похитителем в жарком месиве толпы.
Жертвы Нептуна с непременным визгом или воплем одна за другой летели с помоста в воду.
Потом на помост взобрался Нептун, и жертвы стали кидать ему в ноги. Приговоров было несколько: купать, если это девушка (очень уж приятно чертям носить девушек на руках, когда они выдираются и пищат от восторга и страха); побрить огромной фанерной бритвой, обмазав предварительно какой-то мыльной пакостью с ног до головы, и последнее — напоить огненной водой.
Вернулись Наташа со Светланой, веселые и возбужденные, все в блестящих каплях воды: их успели искупать обеих.
— Нам еще повезло! — Наташа указала на первого пациента, попавшего в мыльные лапы брадобрея. Несчастный, валявшийся у ног Нептуна, был уже весь в пене.
Скоро бритый полетел в воду, а уж Нептун потчевал следующего адским своим зельем. Герой опрокинул маленькую стопочку, задохнулся, замахал руками, и черти, воспользовавшись мигом, швырнули в море и его — безропотного, парализованного.
Владимира мучило раздвоение. Быть среди них, беситься, пугать девушек, таскать непокорных по песку — отпустить тормоза души — вот чего хотелось после сумасшедшего дня подготовки. После всего лета, до краев полного работы. Он заслужил это.
Но рядом сидела Светлана, и если не рядом — сидела в нем как часть его души, лучшая, истинная, потому что истина, как показывала вся предыдущая Володина жизнь, — это и есть любовь... И она завтра уедет. И будет только одна работа во всем мире, на все века. Работа, работа, работа...
— Смотри — Феликс!
Один из чертей подозрительно приблизился к ним, выделывая какие-то идиотские пируэты — вставал на руки, шел колесом, на одной ноге. И выл как черт.
— Привет, — сказал черт и сел рядом.
— Где ты пропадал? — спросил Владимир.
— Куда в песок бухнулся, встань сейчас же! Не отмоешься! — категорически-шутливо заявила Светлана и повалила Феликса на спину.
— Не встревай, женщина, окуну! — нежнейше прорычал черт-Феликс. — Хотел вам сюрприз сделать, да заработался. Себе на удивление: крашу, крашу, часов-то нет, и хорошо мне! Никто не мешает, не висит над душой, не заставляет чего-то думать... Пою, ору, забыл, что праздник... Краска кончилась, так бы и висел за бортом!
Нептун освятил праздник, и тут обнаружилось, что на столах стоят бочонки с грогом и в гребешках-тарелках какое-то неслыханное морское жарево дымится — не то трепанги с морской капустой, не то спизулы (есть такая вкусная ракушка, в песке живет, с мидиями), не то все вместе.
Владимир осторожно заглянул под низ гребешка — да нет, не меньше как год назад из моря вынут. Выбелен солнцем. Значит, удержались, из моря брать не стали...
Чокались, пили на брудершафт, танцевали, обнимались все — Тугарин с Князевым, Зайцев с Феликсом, Светлана с Колей Соловьевым, Нептун-Покровский с Наташей, Владимир со Славой Дружковым и Санька Носов с Софьей Ильиничной Тампер. А механик дядя Коля торжественно и легко подбрасывал восторженную Верочку в воздух.
Наверное, такой праздник один раз в жизни был у каждого. Или будет. Когда слетает с людей шелуха, они обнажены душой. Каждый верит: он имеет право на праздник. Потому что завтра он снова будет делать важное, никем еще не испытанное, а потому нелегкое дело.
4
Как бы ни был долог каждый морской сезон на станции Рыцарь, кончается он всегда слишком быстро. Сразу вслед за первым тайфуном, что перемешивает на пару дней все ревущие стихии мира, приходит чистая тишина осени.
На тропинках хрустят жесткие охряные дубовые листья. Под багровыми шатрами на лозах чернеют налитые крепким таежным соком гроздья приморского винограда. И все чаще, спускаясь с сопок в ожидании холодов, олени выходят к поселку.
Ослепительно чист весь привычный пейзаж, скинувший горячее марево лета. Еще зеленеют сопки, а луга за дюнами уж подернулись осенней ржой. А напротив, к западу, только еще синее, чем раньше, реет далекое, почти недоступное теперь чудо острова Малькольма.
Осень на Рыцаре — пора итогов, раздумий, грустных и неторопливых прощаний. В эту пору все, что случается на станции, связано с большим советом.
Феликс докрасил последние сантиметры клотика. Работа ушла внутрь, в тишину. Ломали, обдирали, выбрасывали, делали заново, красили. Из простого общежития, каким всегда остаются каюты корабля, рождалась своего рода технологическая линия водолазных погружений, одеваний и работ. В легкой качке и неспешных движениях создавался простой уют и красота. Теперь все делали хорошо и споро, с навыком и без лишних дум.
Из своей каюты наверху Зайцев спустился ровно в шесть. Осмотрел сделанное за день, постоял рядом молча. Взяв топор, подсобил Володе, еще постоял, мрачный.
— Нормально будет.
— Да ничего, — согласился Владимир.
А мимо гуси-лебеди
Любовь мою несу-ут...
Пора прибиться к берегу,
Да волны не даю-ут! —
тихонько пел Феликс в соседней каюте.
— Успеете до совета? — спросил Борис Петрович.
— Сделаем, Боря, — сказал наконец Владимир. — Ты что мрачный?
Зайцев хмыкнул с ехидцей, обращенной внутрь себя.
— Итоги подвожу. А они почему-то не радуют. — И, не дожидаясь вопроса «почему?», продолжал, являя редкую для него расположенность к откровению: — Шхуна эта, в общем, блеф, мой просчет. Хотя и позволила все-таки сезон отработать без сильного нарушения водолазных правил и без больших затрат... Все понимаю, но — нет в ней перспективы. Не вписывается она в то, что я задумал.