Рыцари моря — страница 29 из 41

Владимир знал — спрашивать ничего не надо. Достаточно вопросительного взгляда.

— Научно-производственное объединение, вот что. Соединить станцию с подводной фермой. Это будет новый шаг в марикультуре и в морской науке — то, что нужно сейчас. Завтра на совете будем решать, я уж и ребят с комбината пригласил. Придумать форму подчинения и финансирования от двух ведомств — и порядок. Могу открывать хоть свое стройуправление, народу зазвать сколько угодно. Ходят слухи, комиссия одобрила мою программу, на совете директор скажет.

— Размахнулся! — произнес Северянин. — Что ж молчал?

— А вот — радости нет. Если прыгал в ночное море с мачты — поймешь. Ты знаешь, что это ново, это здорово и красиво. Боязно, что ли... Вынырнешь нескоро и — совсем другим человеком. А вот этого, теперешнего — жаль. Он — утонет. Выживет уже другой...

Помолчали.

— Что тут скажешь... Выйди на палубу и глубоко вдохни. Помогает. Вспомни, что ты наладил хороший коллектив и приучил людей к порядку. Людей, которые, в принципе, живут беспорядочно. Разве мало? А потом иди к Наташе с легкой душой.

— Коллектив сделал, может быть. А вот с Наташкой... Ты смог бы убедить Князева, что жить в палатке лучше, чем в бунгало с камином и паркетом?

— Вряд ли.

— Вот. У каждого свой удел. У нас — работать, у женщин — ждать. Любить-то некогда. Хорошо Соловьеву, ему некогда даже думать об этом. Жена есть, двое хороших детей — значит, порядок. А как они живут — их дело... Ему хорошо, семейных проблем ноль. А его жене?

— Ничего. Все будет. Лет через пять вы заселите бухту зверьем, и не простым же — отборным, выведенным в аквариумах. Перекроите лицо океана — разве тебе мало? Так что Наташка?

— А что Наташка. Так ничего и не решила. Тампер ее берет хоть сейчас, и ей самой это по душе. Князев давно зовет. Но я должен сказать свое слово. Я должен... Ей нужен дом, свой дом в перспективе, она зрелый человек. А у меня дома нет и не будет... Письмо от сестры получил. Надо звать девчонку сюда. Запуталась в какой-то магазинной махинации. Растрата на тыщу рублей. Она ни при чем, конечно, попала в логово, опыта нет. И рядом — никого, рано без мамки осталась... Ладно, вкалывайте, — Зайцев вдруг оборвал разговор, замкнулся, точно гребешок, заметивший опасность. — Не забудь, завтра наверняка придут принимать работу, вы уж тут...

— Борис Петрович, — вдруг выглянул Феликс. — Завтра мы закруглимся, давайте сходим на шестьдесят метров? За крупным гребешком для селекции, вы ж собирались...

— С тобой?

— Я понимаю, — заспешил Феликс, все больше изумляя Северянина неожиданным поворотом. — Вы это... забудьте. Я про то, что было... тогда, на банке у Крестовского... Я все понимаю, а тогда... или от неожиданности с катушек слетел — черт знает... Нервы. После госпиталя. Забудьте?

— Хм! Хорош бы я был! Помню, конечно. Если ты крадешь у человека — ты вор. У природы — преступник вселенского масштаба. А когда строишь — все нормально. Вот и все.

— Вы поймите, я должен сходить на шестьдесят, мне надо знать предел... Подготовить себя к «Шельфу»...

Зайцев раздумывал недолго.

— На страховку кого?

— Носова, если вы не против.

— Добро. Погружение — послезавтра утром. Если погода позволит.

Северянин с Феликсом выпили кофе и работали всю ночь. К пяти утра все было закончено. Вышли на палубу. Ночь проглотила ветер, рассыпала над затихающей бухтой тучные стада звезд.

— Гляди: небо, как на севере, близкое, — сказал Владимир.

— Нет. Как в горах.

Оба были правы.

— Поспим? — Северянин поежился, накинул на голову капюшон штормовки.

— А когда придут смотреть?

— Если бы знать. Завтра. То есть сегодня уже.

— Не уснешь.

Принимать шхуну пришли в половине десятого. Феликс с Владимиром еще выметали остатки мусора в трюме, переоборудованном в склад. Пришел Тугарин, с ним замдиректора, важный и недоступный, готовый к несогласию и недовольству. Северянин водил их по шхуне, объяснял, тыкал пальцем в блестящую латунь иллюминаторов, заставлял перегнуться и за борт, где красили «в неудобных и опасных условиях», и задирать головы кверху, где сияли новенькой краской верхушки мачт.

Но главный вопрос и главный ответ весили больше самых блестящих медяшек.

— Это все? — с нескрываемым разочарованием изрек замдиректора.

— Смета почти выбрана, материалы кончились. Дальше все на новую водолазку думаем бросить, — сказал Тугарин.

— Пластик где брали? В заводском перечне его нет.

«Все помнит, дьявол! Человек на своем месте...»

— Места надо знать, — пытался отшутиться Зайцев.

— Места, — подозрительно повторил замдир. — Попробуй теперь проверяй вас, сколько домой увезли, сколько в дело пошло, а?

— Проверяйте, — смело, с вызовом сказал Северянин, по замдир его будто не слыхал.

— Где оргалит?

— Потом застелем, когда линолеум будет, в конце.

— В конце, — снова подозрительно повторил замдир. И уже на пирсе добавил, обращаясь к Тугарину: — Я тебе скажу, я ждал большего. Надо было, в самом деле, вовремя остановиться с этой шхуной...

Северянин его больше не интересовал...


Директор института был человек многоопытный и азартный. В шахматы он никогда не играл, но отношения между своими сотрудниками часто строил по мудрым и тонким законам игры. И один из таких законов, может быть не слишком похожий на шахматные, по очень важный для директора, он формулировал себе так: какую бы малую роль ни играл в институте человек, никогда не пренебрегать его мнением, даже самым пустяковым. В любой миг ситуация может измениться в пользу этого человека непредсказуемо и непоправимо. А непоправимых ходов директор тщательно избегал.

Перед ним стояла трудная задача — соединить несоединимое, найти из трех возможных путей развития станции четвертый, который суммирует все и, главное, не оставляет обиженных. Обижать своих людей Юрий Леонидович считал одним из худших пороков руководителя и, когда ему случалось это делать по воле сложных обстоятельств, старался по возможности подсластить пилюлю, найти в перспективе для обиженного нечто утешительное.

На станции назрели крутые перемены — это было очевидно, и закрывать на это глаза значило бы потерять чувство времени.

Вариант Зайцева — научно-производственное объединение марикультуры. Вот ведь как бывает! Сторонников строительства на Рыцаре порта удалось переиграть блестяще. Но кто мог подумать тогда, полгода назад, что спасительная идея развернуть на станции ряд исследований по марикультуре окажется столь сильной и самодовлеющей, что от нее придется спасать теперь собственно науку, широту диапазона?

Что Москва требует резко увеличить научную отдачу в делах воспроизводства промысловых объектов — дело ясное. Фундаментальные исследования окупятся еще невесть когда, а тут польза нужна сегодня. Потребности в научных разработках но марикультуре огромны — их можно понять. Но и базисную науку закрыть не позволят... Что ж, при умном руководстве можно и в рамках зайцевского объединения сохранить все нужные лаборатории на станции, да еще и дать им перспективу. Ведь средства в это дело предполагают вложить солидные, судя по записке Минрыбхоза. Финансисты академии, впрочем, тоже настроены весьма благожелательно.

При этом пути Зайцеву нужна полная власть, он раскрутит нечто грандиозное, можно не сомневаться. Обиженные? Разве что Князев?.. Контакт с Зайцевым ему придется налаживать. Погрызутся, ничего, по общий язык найдут. Это ребята кройкой школы.

Как будто здесь все чисто, недовольных нет. Как будто. Не считая одного — директора института! Ведь цель у всякого научно-производственного объединения — все-таки производство. Если Минрыбхоз вложит свои средства, он душу вывернет из Зайцева, но заставит его в скором времени выдавать продукцию — выращенных гребешков, трепангов, устриц или что там еще им нужно «на стол народный». Продукцию, технологию. Что же наука? А наука рванет поначалу, получит свои деньги и... может быть свободна. Понемногу вытеснят лаборатории из корпусов, и все погибнет. Кроме разве что аквариальной.

За что же боролись?

Нет, с этим надо осторожно, не сразу. Спешить надо Зайцеву, у него идея. У директора идей нет, ему не к спеху. У директора — отрасль науки, хоздоговоры, бюджет, хозяйство и люди, и ему надо со всем этим умело управляться.

А чтобы лучше всего управиться, существует самый спокойный и мудрый путь — путь компромисса, доброй воли и разумного выбора. Князев хочет филиал? — будьте любезны. Но с ограничениями. И со взаимными обязательствами между ним и станцией. Зайцев хочет власти? — ради бога. Но не абсолютной. Скажем, не директор объединения, а заместитель. Тугарин хочет уйти из начальников, устал? — как не понять. Только уйти придется и со станции тоже. Если все-таки уйдет — есть Покровский. Не захочет этот в начальники — придется вернуться на станцию с маяка, а то и в институт.

Рычаги — великая сила. С помощью рычага, оказывается, можно передвигать не только Землю, по и человека. А это куда труднее! Кто пробовал — знает...

— Предложения по структуре все? — спросил директор, покончив с размышлениями.

— А разве недостаточно? — ухмыльнулся Покровский.

— Хорошо, — продолжал директор, откровенно скучая: это тоже был тактический прием. — Князев, готовьте проект приказа, через неделю жду вас. И оборудование к передаче. Список того, что мы не отдаем новосибирцам, Тугарину представить тогда же. В первую очередь это французский комплект, не забудьте...

— Юрий Леонидович, как же так! — восстал Князев.

Но директор продолжал, скучая:

— Прошу помнить, инициатива не моя. Работайте... Вы, Герман Александрович, категорически отказываетесь от должности начальника станции?

— В общем нет, но... — сжался Тугарин.

— В таком случае мы вас попросим поработать еще один сезон. А чтобы не страдала лаборатория, вашим первым заместителем и помощником предлагаю назначить Бориса Петровича Зайцева. Возражений, полагаю, нет, ситуация уже сложилась.