Рыцари моря — страница 37 из 41

я поиграть. То есть о них ты вообще так не думала. Выходит, ты жадина?

— Ой, отец, какую ты ахинею говоришь, прямо черт-те что! — вступила в разговор жена, открыв глаза. — Ты навоспитывасшь. А если они захотят поиграть ее новой шубой, погонять в футбол, им тоже надо сочувствовать?

— Не знаю, — устало проговорил Виктор, уже жалея, что вмешался. — Я только хочу ей объяснить, что любой конфликт исчезает сразу, как только наткнется на доброту и бескорыстие...

— Замолчи, замолчи! — прошептала она просительно и страшно. Значит, в самом деле следовало замолчать.

Девчушка уходила в свою комнату, так и не получив от родителей ничего — ни сочувствия толком, ни объяснения, ни совета. А потом Виктор уезжал, улетал, уходил в море, а дочь оставалась в чистой, обеспеченной квартире — одна. Рядом с покладистой и равнодушной мамой, вместе со своими, так и не разрешенными житейскими задачами.

Словом, в его доме рос чужой, непонятный ему ребенок. И особенно остро Виктор ощутил это, когда познакомился в Певеке с Ольгиным Лешкой.

Уже потом, взяв его на ледокол, Виктор старательно уговаривал себя: если этот парень способен легко сходиться с людьми, если он вообще парень, а не девчонка, это вовсе не значит, что он заслуживает большего внимания, чем собственная дочь. Как раз наоборот — этот не пропадет, а вот девочка, совершенно не приученная к нормальному, здоровому общению, в первую голову нуждается в отцовском опыте.

Но что он мог поделать! Взять и ее с собой на ледокол — смешно даже подумать. Кощунственно! Жена вмиг поднимется на дыбы, если речь идет о благополучии ее ребенка. Благополучие при этом она, естественно, поймет по-своему.

Кое-как оправдавшись таким образом перед собственной совестью, Виктор самозабвенно передавал Лешке все, что за последние годы накопилось в нем — специально для детей.

А Лешке только того и надо. Сказать по правде, он мог бы и в тот год уехать на материк, как уезжал раньше. Мать уговаривала, да и самому хотелось в море покупаться Но еще прошлой осенью, вернувшись к сентябрю на занятия, Лешка сделал потрясающее открытие. Оказывается, едва наступает лето, детей попросту выставляют из Певека, а здесь начинается новая, ничуть не похожая на зимнюю, жизнь. И продолжается до середины октября. В итоге этой жизни на большой портовой площади, в самом конце поселка, вырастают две горы. Одна гора настоящая, из угля, похожая на пирамиду, с вершиной и со склонами. Вторая скорее похожа на хребет, подобный тому, что припирает поселок к морскому берегу с юга. С той лишь разницей, что эта, портовая, гора целиком состоит из невообразимого количества бревен, уложенных ровными пачками и рядами, и до самых холодов сохраняет в себе оглушительный, богатейший запах леса.

К тому, что эти горы появляются и к весне исчезают, певекские пацаны привыкли. Примечали они и то, как исчезали горы за зиму. Угольную увозили из порта большие оранжевые самосвалы с нерусскими названиями, а лесную — длинные трейлеры. Но вот как эти горы возникают, видели немногие.

Лешка, например, не видел. В сентябре, когда он возвращался с материка, горы уже стояли, а из кораблей, стоящих у причалов, выгружали ящики. Это, конечно, тоже было интересно. В ящиках, известное дело, возят на Север все что угодно, от шампанского и конфет до велосипедов и стирального порошка. И корабли были интересные, живая география. На корме, там, где название, у них мелким шрифтом были написаны города — Владивосток, Находка, Ленинград, Таллин. Они встречались тут, в Певеке, тыкались друг в друга носом или кормой и стояли неделями. Как будто не было между их родными городами таких невообразимых расстояний, какие на большом школьном глобусе одним взглядом и не охватишь. И моряки, сходящие с разных кораблей на берег, делают вид, что не замечают друг друга. Как будто им неинтересно встретиться здесь, в Певеке, с такими же моряками, только с другого конца земли.

Вообще, в порту было множество удивительных и невероятных вещей. Лешка недаром проводил там все свободное время, пока не выгоняли. До того самого дня, когда последний теплоход с ледоколом, издавая протяжные прощальные гудки и ломая молодой октябрьский лед, отходил от причала до будущей весны.

Но тайна двух гор, лесной и угольной, так и оставалась для Лешки неразгаданной.

Поэтому, вернувшись в третий класс, он твердо решил: на будущее лето остаться в Певеке. Чтобы все увидеть своими глазами. Так что на встречу первого каравана весной Лешка вышел к причалу вместе с Ольгой. Встреча его мало интересовала, зато потом начались такие дела!

Водолазам с ледокола поручили осмотреть причал. Вынесли они на берег тяжелое свое хозяйство, одели одного, самого высокого, в неуклюжий резиновый комбинезон, и началось невиданное! Он спускался в разных местах причала по длинному железному трапу, исчезал под водой, а по телефону все рассказывал. И другой, сидя у приемника, все записывал. А двое матросов без передышки крутили ручную помпу, два больших колеса с ручками.

Лешка забыл про обед, про мать, про все на свете. Он превратился в большие глаза и уши — ловил названия разных водолазных предметов, старался понять назначение каждой вещи, каждого движения и слова в такой непонятной и торжественной водолазной работе.

Вначале он узнал, что водолазов на ледоколе всего трое, но третий пока ушел в город, а кто сидит у телефона и записывает — старшина станции. И что помпу крутят вовсе не водолазы, а простые матросы. Их к этому делу назначил боцман, хоть они и упирались, потому что всем хотелось в город.

Потом кто-то позвал старшину с ледокола, он огляделся и увидел рядом Лешку.

— Иди-ка, — поманил он пальцем и указал на динамик, который продолжал шипеть и бормотать металлическим голосом. — Слышишь, чего он говорит?

— А чего тут слышать. Конечно слышу, — отозвался Лешка.

— Я сейчас вернусь, ты гляди: если что у него не в порядке — кричи. Сумеешь?

— Сумею. — Лешка улыбнулся. — А как вас кричать?

— Меня кричать дядя Витя.

Этот самый дядя Витя сразу и окончательно очаровал Лешку. Во-первых, он мог бы поручить ему крутить помпу, это попроще, думать не надо. Хотя и тяжело, Лешка после пробовал — устал быстро. А он вот — сразу телефон доверил. И улыбка у него очень добрая. К тому же, ни разу не встречал Лешка взрослого, который бы вот так представился: «Меня кричать дядя Витя». Это Лешке сразу запомнилось, и даже во сне он видел это лицо и слышал эти смешные слова.

Они работали вместе весь день, вместе обедали на ледоколе, и дядя Витя только успевал стирать белые пятна в Лешкиных водолазных познаниях.

— Ты вот думаешь, какая старомодная у нас техника — помпа эта, рубаха неуклюжая, шлем. Так вот знай, что этот вот скафандр придумал еще Леонардо да Винчи, слыхал о таком? Вот. И ничего лучшего для работы под водой за пятьсот лет, считай, не придумано. По крайней мере, не сделано. Даже акваланг тебе не поможет, если ты на диком берегу или в море без компрессора. Или на холоде. Тут без нашей трехболтовки да помпы — никуда. Надежно, потому что просто.

— Боюсь, мне теперь до утра придется только слушать, — сказала Ольга, протягивая Виктору руку.

— Не бойтесь, — успокоил он. — После такого рабочего дня мы обычно спим как убитые. Да и... отдохнуть нам надо, завтра ледокольные винты смотреть. А?

Он выразительно посмотрел на Лешку, тот — просительно на мать.

— Вы уж все и решили. При чем тут я? — она рассмеялась. — Ладно, доживем до завтра. Дорогу на ледокол, думаю, не забудешь?

— Нет! — воскликнул Лешка.

— А вам спасибо. Для парня просто праздник.

— Скажу честно, для меня тоже. — Виктор серьезно поглядел ей в глаза, ожидая вопроса. Но Ольга молчала, и он добавил на всякий случай: — Заходите и вы, пока стоим. Помыться можно, сауна, бассейн. И вообще.

— Спасибо, зайду.

Ледокол простоял в порту неделю, и каждый день в восемь утра Лешка был на кормовой палубе, у водолазки. За это время он научился подавать за борт и укладывать обратно водолазный шланг-сигнал, включать и выключать судовой компрессор и телефон, подавать водолазу на кончике разный инструмент. Когда подводных работ не было, водолазы клеили рубахи и становились обычными матросами, и Лешка — с ними. Он мыл палубу, красил переборки, разбирал скрученные концы и даже пытался плести маты из пахучего пенькового каната.

Лешка был сметлив, старателен и бесконечно любопытен. Больше всего нравилось Виктору, что парень ухватывал все с первого раза — повторять не приходилось. Глядя на него, Виктор испытал ни на что не похожее чувство: его собственный опыт, выраженный делом и подкрепленный словами, ложился, что называется, прямо в Лешкину душу, давно тоскующую по мужским, взрослым делам. Впервые в своей жизни Виктор, имея дочку десяти лет, понял, что значит быть отцом. Не называться — быть. Чтобы слушали тебя, затаив дыхание, хватали на лету твои мысли и делали и думали дальше, и ничуть не хуже тебя самого.

С непонятной тревогой ждал Виктор, когда к нему придет Ольга. Что она придет, он знал наверняка, не представлял только — о чем и как они станут говорить. Да и нужны ли слова? Что они могут, если через два-три дня ледокол уйдет на трассу, а Лешка останется в Певеке.

Ольга выбрала момент ловко: пришла на ледокол вместе с капитаном, будто по штабным своим делам или как случайная попутчица.

— Ну, как юнга? — спросил капитан весело, пока Виктор жал Ольгину руку.

— В порядке, не жалуюсь, — осторожно сказал Виктор. — Может, и получше некоторых матросов ваших.

— Это я заметил, а что делать! — капитан шутливо развел руками и тут же серьезно добавил: — Только мы уходим скоро, как думаешь быть с парнем?

Виктор пожал плечами — не хотелось думать об этом. Лешка смотрел на капитана глазами, полными отчаяния.

— Понимаю, — сказал капитан. — А ты подумай. Неужто нет выхода? Мы вот с Ольгой Васильевной прикинули, почему бы нам не забрать его с собой.

Лешкина физиономия расплылась в улыбке.