В первый день стоянки на Диксоне Виктор пришел на ледокол за полночь. Пришел не сам; его вели под руки двое матросов. Виктор, впервые за много лет, был вдребезги пьян.
Утром его вызвал капитан. Когда Виктор вошел в кабинет, капитан молча встал, извлек из холодильника сифон, налил стакан газировки и бросил туда таблетку. Таблетка быстро растворилась.
— Это импортное. Капиталистам очень важно по утрам быть в форме, а вечером всякое бывает. Вот и придумали. Безобидно и эффектно, я пробовал.
Виктор выпил.
— Ну что, пишите приказ. За систематическое... как там? — с ледокола списать.
— Значит, не хочешь в Финляндию?
— Чего я там забыл?
— Вот и я подумал. Нечего тебе там делать. Если подарок надо привезти, например пацану что-то, — заказ я принимаю. А ты мне там не нужен. Есть места, где ты нужнее, а?
— Я понимаю, это совет? — Виктор поднял взгляд.
— Правильно понимаешь. И делай выводы.
— Так это вы меня... толкаете...
— Я тебя не толкаю, неблагодарный. Я тебя побуждаю принять решение. Какое — это уж дело твое. — Но — безотлагательное, ясно?
— Ну, если так... спасибо. Но уж сделайте доброе дело до конца. Мне надо знать, иначе... Вот, допустим, нашу станцию вы набираете на навигацию во Владивостоке. А могли бы взять одного водолаза из Певека? Так же, на навигацию?
— Это на случай, если найдется чудак, которому Арктика за зиму не успеет надоесть, так? — усмехнулся капитан.
— Чудаков всегда хватает.
— Вот это разговор. Сделать-то все можно, если человек решил. А надираться — это, поверь, не метод.
Виктор встал, капитан взял его под руку.
— Только еще один совет... Не знаю, что у тебя там дома. Но ты уж постарайся как-то... по-хорошему. По-мужски. А весной можешь встретить нас после ремонта прямо в Мурманске, дорогу тебе оплатят.
Виктор сходил с ледокола на Диксоне, когда кругом уже лежал снег. Токарь Сережа сидел на корме в тулупе и писал этюд. Снег у него на картоне был розовый, сиреневый и синий. Любой, кроме белого.
Виктор поставил чемодан и долго смотрел на тундру и на этюд.
— Списываешься? — спросил Сережа, не оглядываясь.
— Ага.
— И куда?
— Домой.
— Значит, не увидимся...
— Почему, весной буду на ледоколе. Только я, наверное, подсяду в Певеке.
— Это другое дело.
Помолчали.
— Хороший этюд, — сказал Виктор. — Совсем другое дело.
— То-то же!
НОЧЬ ПЕРЕД ТАЙФУНОМ
Когда в моей напряженной городской жизни случается пауза, нет ничего лучше, как сесть в поезд и нагрянуть к Олегу Соболевскому на рыбокомбинат. Не за рыбой, конечно, и не за деревенским бытом — вышел я из того возраста, когда коромысла и телята вызывают слезы умиления и священный трепет. Для трепета у Олега есть кое-что поинтересней — мыс Чундиер.
Разумеется, Соболевскому мыс не принадлежит, и нет в нем на первый взгляд ничего особенного. Маяк, метеостанция, от комбинатского поселка — десяток километров дороги, местами больше похожей на тропу, а кое-где даже на лестницу, только без ступенек. Но что-то упорно влечет нас туда. Для Олега это, наверное, легенда о первом жителе мыса, французе Эдмоне Жонкиере, который, бежав с сахалинской каторги, ловко укрылся за именем корейской девушки Чун Де Рен. Очень любит Олег об этом рассказывать.
Меня, скорее, манит другое — ветер, идущий пахучей стеной от правого моря к левому, старинная мостовая — участок, протяженностью метров сто, от самых маячных ворот старательно выложенный обломками базальта. Крутые обрывы, под которыми, если смотреть сверху, видны на морском дне хмурые гроты, пронзительно-голубые песчаные равнины, покрытые бурыми рощами ламинарии. Ну и, конечно, ребята — молодые, гостеприимные, задиристые, жадные до нового человека и острого разговора.
Мой друг Олег для них в самый раз. Хотя мне, по совести, бывает с ним трудно. Странный человек: с первой минуты общения, когда приезжаешь к ним в поселок по делам или так — стравить на природе отгулы, — с первой минуты об отдыхе приходится забыть.
Нет, Олег не заставляет рыть землю, строить дом или вскапывать огород. Все это делается по доброй воле и с большим удовольствием. Самую тяжелую работу составляет, как ни удивительно, просто общение с ним. Беда Олега в том, что вся жизнь и весь мир у него объединены в сложную, логически переплетенную Систему. Каждый поступок, свой или чужой, даже сущую ерунду, каждое слово, мысль, побуждение или состояние — все он должен объяснить, увязать со своей Системой и водрузить на специально отведенное в ней место. Чудачества бывают разные, и это не самое худшее. Хуже то, что Олег непременно должен по любому поводу выслушать твое мнение — своего ему мало. Чтоб не было ошибок, как я понимаю.
Так вот и отдыхаю я рядом с ним, исполняя роль штатного оппонента. Вместо того чтобы отпустить тормоза души и просто внимать и созерцать, приходится быть соавтором устных философских поэм о разных людях и рыбах, о машинах и катерах, о дорогах и винограде, об охране леса и утилизации пустых бутылок, о нехватке книг и качестве фильмов, о целебных свойствах чистотела и вреде алкоголя, о пользе голодания и женской глупости... Да мало ли! Ни дать ни взять — вторая половина «Литературной газеты» в стихийном варианте.
Утомительно. Но честно скажу — интересно. Потому ведь и езжу. Сам для себя многое начинаешь понимать, анализируешь свои поступки, делаешь выводы, наконец, учишься здоровым человеческим чувствам, свободным от налета городского снобизма и предрассудков.
Конечно, с другом мне повезло, это ясно. Только вот — ему не везет фатально: живет один. Разумеется, кое-кто был бы рад такой независимости, свободе. Но только не Соболевский. Нет, ему просто не везет с женщинами. Любимая давно ушла от него, обозвав на прощание занудой.
Теперь Олег Соболевский ищет свою Галатею и часто ходит на мыс. На метеостанции и на маяке Чундиер он находит людей, с которыми ему интересно. Таких же — придирчивых к смыслу произносимых слов, желающих жить точно и чисто, ненавидящих пустоту любого сорта, острых и горячих.
И конечно, часами могут они спорить о Чундиере, измышляя о его жизни новые и новые фантазии.
— Гордый дух его не вызывает сомнений, — говорил Олег, когда мы впервые пришли на мыс вместе, и разговор коснулся любимой темы. — Место выбрал какое! Туманы, тайфуны, вечный шторм, скалы. Интересно, он купался под скалами или там, дальше на каменном пляже?
— А может, вовсе и не купался, а выращивал арбузы? — вставил кто-то.
— Надо, кстати, погулять под водой вокруг мыса, — развивал мысль Олег. — Может, он свой корабль тут и положил на дно как память. А потом плодил детей и освещал кораблям дорогу в тайфунные ночи... Жаль, его дом сгорел. Он должен был оставить что-то здесь, для потомков!
— Почему же — для? — спросил я вдруг, и сам удивился этой мысли. — Почему бы ему не оставить самих потомков?
Олег вцепился в эту мысль со всем жаром нерастраченной своей души и с тех пор частенько стал хаживать на мыс.
Что ж, дело хорошее. Размышления о прошлом позволяют нам взглянуть на самих себя с неожиданной стороны, задуматься, а там, глядишь, и что-то исправить.
В этот раз мы приехали в поселок с ним вместе и о походе на мыс не помышляли. Двадцатикилометровый участок от железнодорожной станции до комбината одолели в попутном «рафике», а выйдя из него неподалеку от дома Олега, обнаружили рядом с собой попутчицу. Собственно, объявилась она еще на станции: голосовала на дороге рядом с нами в ожидании машины. Но там я ее не приметил, мало ли народу едет в ту сторону? Зато когда вышли из «рафика» в поселке, оба заметили разом, что девушка очень молода и очень «теловита» (термин Олега, прошу простить!). Кроме того, было нечто завораживающе дикое, рвущееся наружу в ее движениях, взгляде. В какой-то миг мне показалось — у нее кошачье тело, настороженное, гибкое. И лишь глаза под копной забавно нечесаных волос выдавали существо юное и смятенное.
При ней были две неподъемные сумки, которые тут же оказались у нас в руках.
— Тебе куда? — спросил Олег, водружая сумку на плечо.
Девушка кинулась на него, вцепилась в рукав, не забывая оглядываться на меня, угрожавшего другой сумке.
— Эй, вы чего? Не надо, нет, я сама! — заговорила она громко и отрывисто, с искренним испугом.
Нам стало смешно.
— Да куда тебе? — переспросил Олег, не пытаясь сдержать улыбку. — Нам по пути, проводим, сумки же не поднимешь сама!
— Кто, я?! — вскричала она, словно ошпаренная чудовищным обвинением. — Да вы че? Я сама!
Тронулись в путь, сообразив, что добиться от нее места назначения будет непросто. Девушка шла позади и поминутно озиралась. Шагала она широко и мягко, чуть вразвалку — так ходит тундровый человек по тундре, лесной — по лесу, и так же, наверное, шагает леопардица, хозяйка гор и тайги, — сторожко, пугливо и в то же время с легкостью.
На пороге своего дома Олег подмигнул мне, и мы вошли вместе с ее сумками. В окно увидели: она стоит на дороге, по-прежнему зыркает глазами по сторонам, точно собирается в любой миг пуститься наутек.
— Эй! — позвал Соболевский, открыв окно. — Ты чего там торчишь? Зайди, чаю выпьем.
Она вошла, остановилась у порога.
— Так куда тебе все же?
— Кому, мне? На мыс Чундиер.
— На маяк?
— Ага. Нет. На метеостанцию.
— Из отпуска?
— Че? Нет. Я к сестре.
— А кто у тебя сестра?
— Как — кто?
— Ну, кто она?
В глазах — откровенный ужас. Молчит.
— Ладно, садись вот сюда, — Олег сменил тактику, сообразив, что в лоб тут ничего не добьешься. — Твоя сестра работает на метеостанции?
— Да... Где, на Чундиере? — снова вспышка испуга.
— Как ее зовут? — спокойно продолжал Олег.
— Ольга.
— А тебя?
— Лена.
— Слава богу. — Олег устало опустился на диван рядом с ней, она тут же вскочила и пересела на табуретку. Я расхохотался — сил не было на это смотреть! — и включил чайник.