— Что с ногой? — Зайцев наконец выбрался из спальника.
— Ерунда, — отмахнулся Дружков. — Царапнулись в городе с ЗИЛом. Болит, зараза... Но главное, какое тэпэ чудесное!
— Перелома нет?
— Да вроде нет, отходит.
Северянин смотрел на Дружкова с изумлением, как на ожившего святого. Такой детской радости по поводу обычной трансформаторной подстанции он просто не мог представить на лице человека, едва стоящего на ногах. Да и само лицо выглядело совсем не празднично: глаза ввалились, щеки дня три не знались с бритвой.
— Ты когда приехал? — спросил Зайцев.
— Только вот. Две ночи не спал, зараза... ты представляешь, это самое... как его... директор совхоза говорит: дай машину на день, позарез, корма подвезти нечем, все свои на ремонте. Ага... А завтра, говорит, сами погрузим вам тэпэ... Две ночи не спал, а еще отметить это пришлось с ним... как же... Весь свой аванс спустил...
Слушая эти путаные объяснения, наблюдая, как быстро занялся в камине костерок, как ловко Слава Дружков пристроил над ним чайник, бархатный от сажи, Владимир почувствовал себя последним эгоистом. Вот человек, думал он, жизнь готов отдать ради дела! Он умрет, этот большой ребенок, но дело сделает. И встанет с одра, чтобы заплясать от счастья, если дело удалось. А тут паршивую лебедку сделать — и то увильнул. Сначала себе — каминчик, уютик, а работа — побоку, она подождет...
Он оделся, с каким-то болезненным удовольствием пересиливая жестокую тяжесть в теле после долгой работы и короткого сна. Через веранду, загроможденную ведрами и бадьями с глиной, выбрался наружу. Утро было в расцвете, голосистое птичье утро. На резком, одноцветном фоне вороновых воплей рассыпались бесконечно сложные рулады крылатой и пестрой мелочи. Сразу стало в теле свежо и легко, как после прохладной ванны.
Вдруг Зайцев хлопнул себя по лбу:
— Ну, Дружков, мало тебя били в жизни, мало! Я с твоим тэпэ совсем к черту забыл про девчонок.
— А, про этих, — застенчиво улыбнулся Слава.
— Не ждали мы тебя так быстро. Тэпэ привезти, шутка ли, когда еще и оплатить не успели! Я и поселил на ночь практиканток к тебе, раз мы сами ушли сюда...
— Да ладно. Ночью только визг подняли, как я пришел...
— Так ты и не спал?
— Я ж говорю...
— Вот что, мы сейчас уйдем, а ты ложись...
— Не, идем вместе. Я выгружать... — Слава отчего-то смутился.
У ручья, где они умывались каждое утро после пробежки, Владимир заметил:
— На чай можно пойти к Князеву.
— Князев ведет бурную ночную жизнь, и по утрам надо уважать его сон, — возразил Зайцев.
— Ерунда. — Владимир зарычал, с наслаждением поливая себя прохладной водой. — У него сегодня эксперимент века, вся лаборатория на ногах с шести. Могу спорить, он уже бегает по своей икебане и включает заморские центрифуги. Все-таки не зря водолазный отряд всю неделю работал на него. Таскали ему мидий мешками.
— Это он умеет. Да идем посмотрим.
По ту сторону массивного шлагбаума, отгородившего Князевград от несовершенного окружающего мира, действительно кипела жизнь. Настежь были открыты склады и двери лаборатории. На пирсе несколько человек энергично орудовали скальпелями. Вынутые из садков мидии неожиданно легко раскрывались, обнажая нежно-розовое нутро, и в разнообразной посуде отправлялись в блистающее кафелем и пластиком, гудящее от обилия электромоторов таинство лаборатории. Князев, с трубкой в зубах, голый до пояса, стройный в плотно сидящих джинсах, стоял у входа и давал отрывистые указания:
— Как ты режешь, варвар! Это тебе не хлеб, а живой организм, пора отличать. И побыстрее, гонада жить должна под микроскопом, иначе все впустую... Алик, что у тебя?
— Снимаю, — откликнулся из лаборатории человек, склонившийся над фотоаппаратом, пристроенным к окуляру микроскопа.
— На центрифуге! — кричал Князев еще громче, заглядывая в боковую дверь. — Как обороты?
— Да набирает, не шуми попусту, — проворчал невысокий смуглый парень, выходя из двери и отодвигая Князева. — Третий год шумим, фотографируем, центрифугируем, режем бедных мидий, а все без толку.
— Рыцарям скальпеля и красоты наш пламенный! — издалека приветствовал Северянин. Князев заметил гостей и был откровенно рад.
— Нет, ты погляди на этого спринтера, — он кивнул на смуглого, пожимая руку Зайцеву. — Экс- и вицечемпион! Ему уже толк подавай. Полную картину биоценоза, цветной широкоформатный детектив, субтитрованный на латыни. А мы, простите, еще пешком под стол ходим, всего только учимся понимать — что она любит, мидия, и чего не выносит.
— Любит — не любит, тоже мне наука! — не сдавался парень. — Нам давно пора биосинтез в свои руки брать!
Князев вдруг обмяк, махнул рукой, щедро улыбнулся.
— Я не держу, иди к Тампер. Может, тебе ближе ее направление. Только посмотрим, как ты будешь публиковаться. У нее, запомни это, только один ученый в лаборатории — она сама. Большой ученый. Остальные — лаборанты на ставках мэнээсов... А, бог с ней. — Глаза его задорно и молодо блестели, и Зайцев получил возможность лишний раз подивиться обилию жизненных сил в этом весельчаке.
— Ты когда лег спать?
— Три часа назад или чуть больше. — Князев выдержал паузу для эффекта и добавил поучительно: — В баньку надо ходить, Боря, в баньку. И разумно сочетать перегрузки с расслаблением. А по вечерам пить не разбавленный спирт, предназначенный для профилактики аквалангов, а коньяк марки Арарат. Запомнил? А-ра-рат. Будешь спать так же крепко, как сплю я... Так — и чего вам надо?
— Чаю. Мы пьем только чай, даже по вечерам.
— Далеко пойдете! Чай — это просто. Вон винтовой трап, наверху холодильник, в нем найдете все, что нужно белому человеку. Шуруйте сами, не до вас теперь.
— Уже поняли. Эксперимент века, — съязвил Зайцев. — Неужто и центрифуги все работают, и счетчики, и холодильники?
— Ба! — Князев хлопнул себя по лбу и вцепился взглядом в Дружкова. — Ты-то мне и нужен. Ты мне компрессор привез?
— Откуда! Это ж в другие совсем места ехать. Вот выгрузимся, отдохну маленько, тогда и...
Князев безнадежно махнул рукой.
— Слышал тысячу раз. А компрессора нет. Стало быть, нет и морозильной камеры. С этими спичечными коробками сколько я наморожу? С гулькин нос. Так что, дружок, отдыхать тебе противопоказано, да ты и не умеешь, культуры в тебе не хватает. Давай-ка выкидывай из машины свое барахло и дуй за компрессором. Кстати, ты наладчиков обещал. Дождусь я их?
— Будут... это самое... я договорился.
— Смотри. А то доблестная служба Зайцева всех мидий в бухте на меня изведет. Хранить-то продукт негде.
— Чего ты ко мне привязался! — неожиданно Славу взорвало. — Да это не мое вовсе дело! Честное слово, вот сегодня же скажу Тугарину: все, точка, буду заниматься своей столовой, бельем да посудой... Тоже мне... это самое!
— Твое, Слава, твое. — Князев примирительно положил ему ладонь на грудь: — И ты это лучше меня знаешь. Ты этим всю жизнь занимался и без этого не сможешь. Тебя все знают и ты всех — брось, не ной!
— Да надоело! Ни поспать некогда, и поболеть даже, черт его знает... это самое. И зачем я буду тратить свои деньги еще на дело, если мне за него должны платить, мне! И не заговаривай со мной про компрессор, вон к Тугарину иди, дави. Пускай он... это самое, командует. А мне ни к чему наука ваша. Мне чтобы люди могли жить нормально, а там — ваши дела... — Слава махнул рукой и побрел к лесенке наверх.
Князев как ни в чем не бывало крикнул ему вслед:
— Там в холодильнике, Слава, темная такая бутылка, найдешь. — А Зайцеву добавил: — Сейчас угомонится. Поспать человеку надо, это ежу понятно... Это самое, — улыбнулся он. — А вы что? Дуйте следом наверх.
Когда Зайцев с Северяниным поднялись наверх, в «апартаменте» уже витал благоуханный аромат свежезаваренного чая. Слава выставил на столик-каталку чашки, сахар, печенье, разлил чай. А когда уселись, снова встал, принес из холодильника полбутылки князевского коньяку и три крошечные рюмки.
Зайцев тут же демонстративно перевернул свою вверх дном, а Слава сказал, наливая себе:
— Можно и в чай. Я ж понимаю... Да ты выпей, у тебя есть повод.
— Да? Вот бы узнать — какой?
— Директор мне сказал, — Слава зачем-то конспиративно оглянулся. — Сказал, — ну, я и... это самое... Кой-чего тебе... Ну, из твоего списка. Для аквариальной. Вентили там стеклянные с автоматическим управлением, релюшки, винипласт.
— И молчал, негодяй!? — вскинулся Борис Петрович радостно. — Где же оно?
— Не, это еще ехать надо. Пока договорился. Но ты понял: для тебя чековую в первую очередь дают, понял?
— Мы с Соловьевым тебя озолотим! Или оконьячим — по желанию. Теперь можно проток в аквариумах ставить на автомат, глядишь, звери дохнуть перестанут, а? Ну разве так можно, чтоб девочка-лаборантка отвлеклась на десять минут, с подружкой заболталась, краник не открыла, они и задохнулись. А с них лаборатория Тампер полгода уже данные снимает на адаптацию. И результатов генетики во всем мире ждут. Гордись, Слава, — так что ли? Высыпайся и вези нам все, что добыл. Ждать некогда!
Приморский июнь наконец развернулся во всей своей мрачной красе. Днем на каменистой вершине, что охраняет бухту от сырых юго-западных ветров, клубилась желтовато-серая подозрительная мгла. К вечеру туман решительно сползал к подножию, накрывая поселок и бухту. Лишь сильные лучи корабельных прожекторов, бьющие со шхун в разные места берега, напоминали о солнечном великолепии этих мест.
Когда совсем темнело, ветер нажимал сильнее, принося с океана стылую надоедливую морось.
Так повелось у Софьи Ильиничны Тампер и у других ветеранов станции: самая важная, собственно научная работа приходилась на вечер, после десяти часов. Обстановка лаборатории, пустевшей к вечеру, с мерным гулом холодильников, журчанием воды в дистилляторах позволяла без труда направить мысли в нужное русло. Минимум новых ощущений. Все сегодняшние хозяйственные заботы позади, завтрашний день начнется с утра. Вечер — единственное время, очищенное от жизни, — для науки.