ститута.
Больше всех протестовал против новшества механик гаража. Видно было, что власть над машинами, а поэтому и над любым из присутствующих, была для него главным оправданием жизни на Рыцаре.
— Зачем я тогда нужен тут? — вопрошал он. — Я, значит, должен вертеться, добывать бензин, запчасти, ремонт обеспечивать, а он будет хозяйничать и гробить мне машины?
— Пока вы их сами успешно гробите, — вставил инженер аквариальной Коля Соловьев. — У нас уже неделю цемента нет, на носилках люди носят за сто метров! Зато слесаря ваши по три раза на день в магазины на комбинат ездят. Молчи уж...
— Ладно, пускай, — вдруг сдался механик. Но тут же все поняли — не сдался, только взял, что называется, на испуг. — Пускай командует. А я уйду совсем. На фиг мне это шило! Ремонтируйтесь сами. Добывайте все сами — пожалста!
— Знает, куда бить, стервец! — шепнул Зайцеву Володя Северянин. — Без него и правда худо будет. На кой тебе эти машины вообще, мало забот без них?
Борис Петрович и ухом не повел, будто не слышал, хотя сидели они рядом. Он сверлил взглядом Князева: что скажет тот? Защитить механика он никак не может, всем сразу станет ясно, что беспорядок Князеву выгоден, чужой беспорядок во имя собственного процветания.
Что ж, выход у него один...
— Я думаю, Зайцеву тоже излишне брать все на себя. — Князев не выдержал, встал: — Заботы с лодками хватает. Может, сделать так: Тугарину утром утверждать разнарядку по машинам, а вечером, часов в пять, по селектору опрашивать заказчиков, все ли довольны. Обычный контроль, и дело пойдет. Как ты, Герман Александрович?
Тугарин пожал плечами, давая понять, что он, конечно, не против такого варианта.
— Наверное, пора нам еще раз вспомнить, для чего мы тут живем, строим. — Главный инженер поднялся, двумя пальцами с силой протер глаза. — Станция — сырьевая лаборатория института, ни больше ни меньше, своего рода виварий. То есть, ежели водолазный отряд не может выполнить какой-то заказ ученых, добыть пару десятков голотурий — станция не работает, и нас надо гнать. Хотя бы мы и строили дома, котельную, тянули водопровод. Кроме этого, еще есть перспектива — аквариальная. Это наше будущее, вы знаете. Мы должны со временем выращивать нужные виды в искусственных условиях — для себя, и промышленности помогать посильно. В этом смысле предложение Зайцева совершенно справедливо, централизация нужна, чтобы легче было всегда видеть главное каждому из нас... Но не будем так уж спешить. Я понимаю, у каждого свои сложности. Так что дадим время и механикам, учитесь у Зайцева. А через месяц посмотрим, как идут дела. И вы, Герман Александрович, тоже — вникайте. Только просьба ко всем, особенно, Князев, к вам: заявки на машины строго за день, до обеда, утром принимать только аварийные, в порядке исключения.
«Вот так, всем сестрам по серьгам, — подумал Зайцев почти весело. — А тебе, товарищ Зайцев, придется остаться при собственных интересах, как безнадежному идеалисту и никудышному психологу. Если уж ставить проблему порядка, дисциплины и контроля в начале лета, то ставить жестко и однозначно, чтобы никому не удалось так легко утопить ее в компромиссах...»
— Здравствуйте, я из Свердловска, — слишком громко сказала Наташа и, поскольку всеобщее внимание тут же обратилось к ней, забавно, по-школярски заложила руки за спину.
— Жаль, — не растерялся Зайцев, хотя от его смущения, показалось Северянину, запотели окна в диспетчерской. — А вот я местный. Абориген. Что же делать?
— Работать, — Наташа сбавила той и отошла в сторонку, открыв за собой вошедшего следом Сандлера. — Я буду приходить каждый день, без дела нырять не люблю. А за лодкой пришел наш старший, вот.
Так это случилось. Она приходила каждый день, отказывалась от «мелководных» работ в тихих бухточках, возмущалась нерадивостью мотористов, тратящих рабочее время на пустую беготню по заливу. И все больше вгоняла Зайцева своим присутствием в сердитую меланхолию...
В субботу Зайцев встал рано, включил чай и сказал Северянину:
— Сегодня белим стены и кроем полы. Пора кончать с этим.
Владимир провел во дворе краткий «бой с тенью» и вернулся в комнату.
— Свердловчане наверняка уйдут рано. Смоются на острова, можно никого и не застать у них...
Зайцев покряхтел, разминаясь.
— Глупо в такой день возиться в доме, когда там... — продолжал Владимир неопределенно. — И видимость под водой, наверно, идеальная.
— Хочешь понырять, так езжай. Я тут управлюсь.
— Лучше уж наоборот, — давил Владимир. — Я начинал, да и мне нужнее...
— Выгоняешь, — резюмировал Зайцев. — Черт ее знает... Может, ты и прав, по «куда мне до нее»... — И все-таки через полчаса он на шхуне зашел в свою каюту, поставил на карте бухты маленький крестик возле цифры 15, обозначавшей глубину, извлек из сейфа гидрокостюм и широкие ласты. Сбегал в компрессорную за аквалангами, в заправочную за бензином, прыгнул в лодку и на полной скорости под надсадный вой мотора умчался к мысу, где едва заметным издали рядком стояли палатки свердловчан.
Подойдя к отлогому песчаному берегу на малом ходу, заметил знакомый купальник — две желтые полоски на бронзовом теле. Рядом не было ни души.
Он заглушил мотор, с легкостью прыгнул в воду и вытащил лодку.
Девушка лежала ничком, оперевшись лбом на сложенные руки. Секунду Зайцев любовался, потом опустился рядом на колени.
— Привет, Наташа.
Девушка подняла голову, дежурно улыбнулась и зела, обняв руками плотно сжатые коленки. Золотистые волосы накрыли плечи. Тонкая струйка песка потекла за лифчик.
— Здравствуйте. Вы к нам?
— К тебе, Наташа. Почему ты одна?
Наташа пожала плечами.
— Хотела понырять, так они переругались из-за аквалангов. Ушли на мыс... Жалко, такой день пропадает!
— А говорила, без дела под воду не ходишь! — Борис Петрович присел рядом на песок.
— Не люблю, скучно, — подтвердила девушка. — Но вы по субботам не зовете.
— Отчего же, зову. Надо погулять по дну с фотоаппаратом. Хочу поставить в одной бухточке коллекторы на сбор личинок, надо посмотреть, кто может на них осесть. В лодке два акваланга, десяток картошек и все для чая. Собирайся, только в темпе, и твой день не пропадет.
Она метнула в его сторону быстрый взгляд, отвернулась и поглядела на море. Только очень сильный человек смог бы устоять перед его изумрудной свежестью.
Лодка обогнула мыс, и Зайцев заметил группу свердоловчан на камнях. Он прошел это место как мог близко к берегу, нарочно. Прошел, не сбавляя скорости, рискуя напороться на камни. Они миновали ушедшие в воду гигантские камнепады, отвесные скалы без единого намека на пологую линию прибоя. На вершинах, видимых с лодки, ютились редкие, искореженные зимними ветрами дубки.
За очередным выступом берега неожиданно открылась уютная бухточка, совсем маленькая. Берег был усыпан идеально обкатанной, точно на станке, крупной серой галькой с пятачками тончайшего песка в середине пляжа. Бухта оказалась глубокой, и на далеком ее дне в густо-голубом свете колыхались целые рощи водорослей. В промежутках на открытых взору камнях теснились сотни звезд, ежей, причудливые букеты мидий.
Лодку они пристроили меж камней на двух расчалках, чтоб не билась, снаряжение вытащили на берег. Варили чай, долго молча лежали на гальке, накапливая жар в телах. Когда плечи ощутили основательно забытую тяжесть акваланга, Зайцев понял, что мечтает о глубине ничуть не меньше, чем о своей юной спутнице. Значит, порядок! Живо еще мужицкое, крепкое, и слава богу!
Он помог Наташе надеть акваланг, проверил работу легочника, а сам натянул костюм.
— Боитесь замерзнуть? — усмехнулась Наташа.
— Бояться, по-моему, можно только женщин, — в тон ей ответил Зайцев и тут же добавил: — Не теряй меня из виду. Когда пойду к мысу, на глубину, — возвращайся.
Он взял ее за руку и повлек за собой вниз. Когда от поверхности их отделяло уже метров пять, Зайцев перевернулся на спину и пошел прямо под Наташей, едва работая ластами. Ее тело, увеличенное водой, в легкой голубизне подводного света приобрело нереальный опаловый оттенок. Рука невольно потянулась к тонкой талии — не удержался.
Девушка вздрогнула, на секунду потеряла ритм движения, опустила голову. Руки ее, вытянутые вперед, рванулись было к его рукам, но на полпути их возмущенное движение стало похоже на игривые взмахи гибких плавников. Наташа попыталась увернуться от настойчивых ласк, но это было нелегко.
Они закружились в легком, податливом пространстве, то приникая друг к другу, то взлетая один над другим и касаясь чужого тела лишь копчиком ласта или рукой. Они играли, забывшись, точно юные беззаботные дельфины. Язык людей, их любовные игры были оставлены на земле вместе с множеством барьеров и условностей. Здесь все было доступно и просто и не было стыда или робости, словно все, что их рождает, растворилось в голубом проникающем свете.
Временами Зайцев, заметив на дне интересное скопление животных, уходил от Наташи, кружил среди камней, запоминая картину, но в общем место его устраивало, это было ясно сразу. Остальное покажет молодь, осевшая на коллекторы.
Они ушли на пятнадцать метров, резвились у самого дна, на границе холодной воды, приставляя друг другу ко лбу большие звезды, а воздух уходил быстро, слишком быстро. И день уходил, а вместе с ним и надежда. Так хорошо человеку не может быть долго.
Укладывая снаряжение в лодку, Зайцев был мрачен.
— Садись, — коротко приказал Наташе и, отпихнувшись ногой от камня, нагнулся над мотором.
— Вы чем-то... огорчены?
— Я всегда огорчен только собой, — резко ответил он и рванул стартер. Двигатель оказался на скорости, лодка с места взяла ход, и Зайцев едва не вылетел за корму.
Наташа ахнула, а когда он сел к рулю и развернул лодку крутым виражом — рассмеялась, наклонилась к его уху:
— И не без оснований!
Он сдержанно кивнул и, обогнув скалы, сказал: