Манфред Клюге слушал Морталиса с упоением. Речелюбивая душа трактирщика обратилась в губку, которая впитывала каждое прозвучавшее слово. Лицо Клюге как будто просветлело – это разумом он вознесся до заоблачных высот, до великого светильника, лучи которого уничтожают всю плесень и иссушают грязь, и изгоняют болезни и тьму, и дарят жизнью даже камень, самый мертвый из камней. Он был мечтатель, трактирщик Клюге. Он это прятал, но Морталис своей велеречивостью высветил его. Клюге признался, что давно не испытывал в своей душе такой гармонии, – он воспарил, он обратился в воздух, в эфир и ощутил легкость, какую ощущает, должно быть, только божество. Морталис, заскромничав, сказал, что это преувеличение. А трактирщик настаивал на своем, относя «счастливого смертного» к ряду искуснейших риторов и отменных философов, ибо из маленькой прицепки к случайным словам тот сумел вывести великолепную проповедь. Клюге сказал, что хотел бы слушать такие проповеди каждый божий день и желал бы сего юношу себе в пастыри. В довершение всего трактирщик обещал кормить его и его друга бесплатно всякий раз, когда они того захотят, поскольку отныне считал себя должником. Однако Морталис, растроганный похвалами, отказался и сказал, что ему, а тем более его другу, найдется чем заплатить за еду и питье, даже в таком хорошем трактире, как «Танцующий Дик». Клюге же напомнил датчанину его собственные слова о превратностях судьбы – повернется колесо, и сегодняшний богач наденет на плечо сумку нищего и, обойдя много стран и городов, голодный и усталый, остановится однажды у порога «Танцующего Дика». Не дай Бог, конечно!… На эти разумные слова Проспер Морталис только развел руками и заметил, что хозяин трактира не меньший ритор и философ, чем его ученый гость. И Клюге, и Морталис были люди вежливые, и они еще долго могли бы обмениваться любезностями, но явился посыльный из прислуги и сказал, что господин Бюргер принял его хорошо, выслушал со вниманием и, заинтересовавшись предложением, велел передать, что он человек не гордый, человек дела и придет для переговоров в трактир с минуты на минуту. И действительно, Бернхард Бюргер не заставил себя долго ждать.
Это был человек высокого роста, чуть полноватый, приятной наружности, со спокойным проницательным взглядом, более подходящим профессору теологии, нежели купцу, дело которого по большей части хлопотно, достаточно тревожно, чтобы отбить глубокий сон, и что ни день может преподнести нежелательные неожиданности. Одежды на нем были не ярких цветов, темные, дорогие: распашной камзол, короткий плащ, панталоны до колен, башмаки с тупыми носами, на голове – «французский» берет со страусовым пером. Бюргер носил усы и короткую бородку, в которых уже преобладала седина.
Сразу после слов приветствия купец заговорил о деле. Он быстро разобрался, с кем нужно вести переговоры, и спросил Месяца, чьи рекомендации он может предоставить и какие гарантии обещать. На это Месяц ответил, что гарантий он не может дать никаких, кроме собственного слова, а что касается рекомендаций, то он мог бы показать господину Бюргеру бумагу, написанную одним известным датским купцом по имени Якоб Хансен, с которым они подружились и для которого российский когг «Юстус» перевозил товары из Бергена в Копенгаген. Бернхард Бюргер сказал, что хорошо знает Хансена, имел с ним дела и неоднократно встречался с ним в Бергене и в водах Зунда. На его рекомендацию можно положиться, как на собственный опыт. Кроме того, Бюргер отметил располагающее название судна, – и хотя седовласому мужу не пристало доверяться названиям, но вкупе с отзывом известного датчанина и с честными глазами российского капитана оно кое-что значит, – трюмы «справедливого» не должны быть пустыми… Далее разговор зашел о все возрастающих опасностях плавания в Восточном море, о шведских и польских каперах, о войне России с Ливонией и Литвой, о неустойчивости завоеваний – будь то завоевания Московии, Швеции или Польши – и вытекающих отсюда сложностях торговли. Вчера Нарва была ливонской, сегодня это порт российский, а завтра, глядишь, уже будет шведский. Как тут торговать без риска! Чуть где-то всколыхнется людская ненависть, чуть запахнет войной – и торговля сразу идет на спад. Чуткий показатель. Так зачахли многие компании. Новгородфарер, например! Сколько пользы принесла она и ганзейцам, и россиянам!… Но, увы! Прошли те добрые времена, когда можно было положиться на одну только налаженность дела. Теперь приходится думать над каждым кораблем, над каждым человеком, стараться предвидеть такие выпады судьбы, какие и не снились нашим дедам и отцам. Иначе невозможно, иначе не проживешь. Время бежит все быстрее, время бесконечно преображает мир: там, где мой дел обходился мечом, отец мой принужден был брать головой, а мне, внуку и сыну, выпадают и меч, и голова. Жизнь усложняется.
Памятуя о войне и каперстве, Бюргер посоветовал во время плавания сменить российский флаг на флаг торгового города Любека и пристать к какому-нибудь каравану, следующему в восточном направлении. На это Месяц ответил, что его не очень беспокоят опасности, связанные с плаванием под российским зеленым флагом, ибо на борту «Юстуса» имеется четырнадцать пушек. Так же обстоят дела и с караваном: караван – хорошая приманка для капера. Одиночное же судно с опытным штурманом может иметь больше видов на успех. Бернхард Бюргер удовлетворенно кивнул – количество пушек как нельзя лучше убедило его. К тому же ему нравился капитан-россиянин, еще пребывающий в прекрасном возрасте, какой латиняне обозначали одним словом – adulescentia[22], – в коем честь и жизнь часто значат одно и то же и в коем многоразличные хитрости и корысти и стремление к собственному благополучию всеми правдами и неправдами имеют под собой гораздо менее оснований, чем в возрасте более почтенном. Юный россиянин производил впечатление человека уверенного, умного и образованного…
Манфред Клюге с удовольствием потирал руки и предлагал гостям хорошего вина; трактирщика радовало, что он способствовал встрече полезных друг другу людей.
Отказавшись от вина, Бюргер продолжил разговор. Дня через два-три – к тому времени, наверное, развеется непогода – «Юстус» должен принять груз, который не заполнит всего пространства трюма, но оценивается дорого. Это – первосортная шерсть, красная кожа (rot-lasch), прекрасное любекское сукно (cappelakene), а также немного изделий из янтаря. Все грузы в Нарве будет ждать человек из круга Строганова, persona inter-posita[23] по имени Кемлянин. С ним и будет произведен расчет либо продолжена сделка. А именно: этот Кемлянин загружает судно пенькой, дегтем и воском, и «Юстус» следует в Данциг, где его уже дожидается Готфрид Наин, купец из Фареркомпании. Наин принимает груз и либо производит окончательный расчет, либо, по желанию господ-россиян, дает новый груз, совсем небольшой – два-три ящика янтаря для цехов Бернхарда Бюргера, который, как вы верно понимаете, будет с нетерпением ожидать вас в городе Любеке, где и произойдет окончательный расчет и, возможно, заключится новая сделка. На этом круг замыкается, и в середине его остается Ostsee[24], или Sinus Codanus, как говорили римляне, – дарящий янтарь.
Здесь Иван Месяц счел необходимым заметить Бюргеру, что данное плавание, если осуществится, сведет концы и еще одного круга: начинался он с дающей руки Кемлянина Игната, а закончится его принимающей рукой; иными словами – к доброму человеку и малая ладейка возвращается кораблем, а щедрому воздается еще большей щедростью; сегодня кому-то поможет от доброты душевной, а завтра это к нему непременно вернется серебром или золотом; доброта – от Бога, она есть постоянная; зло сгинет, уйдет, как вода в песок, а доброта, будто пыльца с соседнего цветка, приведет к образованию завязи; кто ведет счет бескорыстию – неизвестно, однако же в Небесах этот счет ведет кто-то. Месяц сказал, что он сам и добрая половина его команды хорошо знают купца Кемлянина, а помимо того – может статься, что когг «Юстус» более принадлежит Кемлянину, чем кому бы то ни было другому; новый круг замыкается на том, что великолепный «Юстус» – всего лишь долг, который надлежит вернуть.
Такой поворот в деле обеспечивал едва ли не самые надежные гарантии и самые лучшие поручительства, ибо получалось, что «Юстус» – собственность одного из купцов Фареркомпании, а именно – собственность заслуживающего всяческого доверия, не раз испытанного и известного по всей Ганзе Игната Кемлянина. И потому Месяц с Бюргером очень скоро поладили и заключили сделку, скрепив ее рукопожатием. Манфред Клюге принес лучшего вина, и вчетвером распили его. Так за разговорами и питьем просидели в «Танцующем Дике» до полудня. Бернхард Бюргер поднялся первым и, расставаясь, пригласил молодых господ в тот же день к себе на маленькое торжество по поводу восемнадцатилетия дочери. Месяц и Морталис ответили согласием и покинули трактир вскоре за купцом, но предварительно они расплатились с Клюге, хотя тот и отказывался брать плату с полюбившихся ему речистых гостей. Также они разузнали у трактирщика, как проще разыскать Бюргерхауз в огромном Любеке.
Сразу от Клюге Месяц и Морталис направились к Кафедральному собору, возле которого вчера видели книготорговца. Но путь их был напрасен: у стен собора хозяйничал лишь ветер. Непогода согнала с насиженных мест многих торговцев; в ветер и дождь даже на Рыночной площади – сплошь пустые места. Разочарование Месяца было так велико, что отразилось у него на лице. И проходящий мимо горожанин заметил это и заговорил с Месяцем, а разузнав о причинах его «печали», показал молодым иноземцам книжную лавку, до которой было рукой подать.
В этой лавке Месяц купил себе целую бочку книг, среди которых добрая половина была из античных авторов: Геродот, Гомер, Платон, Лукиан, Вергилий, Гораций, Светоний – на латинском и греческом языках, а кое-что и переведенное на немецкий. Здесь были и совсем новые тома, изданные знаменитыми книгопечатниками Любека, и старые – Библия, например, в переводе Иеронима, изданная в Майнце более ста лет назад. Из голландцев Месяц предпочел книги досточтимого Эразма, из немцев – Конрада Цельтиса, сатиры и диалоги Ульриха фон Гуттена, полемические труды Лютера, сборни