— В Великую Отечественную пацаны тоже воевали, — хмуро сказал Козма. — Мой дед в партизанах с четырнадцати, ранен дважды…
Иоаким в ответ только вздохнул.
— Чем тебя Сеиф угощал? — спросил после недолгого молчания. — Видел, видел…
— Самогонка какая-то местная. Сивуха. Горло дерет…
— Покажи!
Козма достал баклагу. Иоаким без лишних слов вытащил пробку и приложился к горлу.
— Я для Ги брал! — возмутился Козма.
— Хватит тут Ги, — примирительно сказал Иоаким, возвращая баклагу. — Еще с литр… — он прижмурился, оценивая ощущения от напитка, громко срыгнул. — Действительно — сивуха. Из фиников гнали. Или прямо из пальмы. Может, из кактуса… Вкус такой. Но все равно хороша. Что это Сеиф расщедрился? Он мужичок прижимистый; видел, как они покойников обдирали — до голого тела?
— Все тут такие. Нас с тобой продали за пару сапог.
— Продешевили… Сейчас локти кусают. Мы с тобой — ого!
— Сивуха подействовала?
— Забирает!.. Так откуда баклага!
— Сеиф подлизывался. На службу просится.
— К тебе? — захохотал Иоаким. — Служить?
— Ночная вылазка обошлась без потерь, если не считать рану Ги. Добыча большая. На Востоке любят удачливых. Так что нечего смеяться.
— А ведь правда! — хлопнул Иоаким по плечу друга. — Наберем ватагу, захватим замок — их тут полно почти бесхозных по военному времени, оградим земли от чужаков и станем феодалами. Все будут нам кланяться, а мы на них плевать. Житуха!..
Козма вместо ответа привстал на стременах. Роджер впереди призывно крутил плетью над головой. Затем свернул вправо. С высоты своего роста Иоаким различил в той стороне развалины на высоком холме.
— Пора и закусить, — сказал он радостно. — Да и задницу стер до крови. Не люблю я этот вид транспорта! — он похлопал по шее коня. — Воняет потом, газы пускает… Что не по нему, укусить может! Тварь! Машина лучше…
Козма туго перетянул обнаженную руку Ги чистой тряпицей у самой подмышки, обмотал повязку ремешком и закрутил палочкой. Пощупал пульс на запястье и удовлетворенно кивнул. Ги застонал и открыл глаза.
— Выпей!
Козма поднес к губам оруженосца баклагу. Тот глотнул и закашлялся.
— Пей! — приказал Козма. — Будет не так больно!
— Не чувствую руку, — слабым голосом сказал Ги.
— Я жгутом ее перетянул. Как отпущу — почувствуешь!
Оруженосец стал послушно глотать из баклаги. Затем обессилено растянулся на кошме. Козма расстегнул на юноше полукафтан, и приложил пальцы чуть ниже шеи. Ги стал затихать. Козма поднял взгляд. В шагах двадцати от него один из туркополов, подвесив зарезанного и ободранного барана на каменную стену, ловко потрошил тушу.
Козма вздохнул и приподнял веки Ги. Затем придвинул к себе глиняную миску и вылил в нее сикер из баклаги. Бросил в миску пилку, нож, иглу с прочной ниткой, затем смочил в жидкости тряпицу и стал вытирать ею больную руку Ги: от жгута до распухшего, почерневшего локтя. Сидевший в сторонке на корточках Сеиф смотрел на его манипуляции с неподдельным любопытством. Примостившийся рядом Иоаким, — со скукой. Закончив с тряпицей, Козма подложил ее под руку оруженосца и смочил в миске ладони. Кивком приказал Иакиму сделать тоже.
— Только добро переводим! — сокрушенно сказал Иоаким, но послушался.
Козма взял нож из миски, прицелился и вдруг ловким круговым движением разрезал мышцы на руке возле самого жгута. Струйка крови брызнула на тряпицу, но тут же утихла.
— Тяни! — велел Козма Иоакиму, указывая. Тот послушно сдвинул мягкие ткани, обнажив белую кость. Козма выхватил пилку из миски, приложился… Ги замычал.
— Станет дергаться, сядешь ему на грудь! — приказал Козма, не переставая пилить. — Только руку не отпускай!
Но Ги утих, и Козма быстро закончил пилить. Отбросив отрезанную руку в сторону, достал из миски иглу с ниткой. Знаком дав знать Иоакиму убрать ладони, стал ровными стежками зашивать огромную рану, пряча под пластами мышц и кожи обрезанную кость. Сеиф даже привстал, чтобы лучше видеть, зацокал языком. Закончив шить, Козма туго забинтовал культю полоской холста и отпустил жгут. Повязка быстро набухла красным на месте раны, но вскоре кровь на холстине стала подсыхать. Козма сел рядом с Ги, опустив на колени окровавленные руки.
— Наловчился ты кости пилить! — одобрительно сказал Иоаким, присаживаясь рядом. — Буду держаться подальше.
— Тебе б другое отпилил! — ответил по-русски Козма. — С большим удовольствием! Здесь евнухов ценят.
— Бессердечный ты человек!
— Я очень добрый.
— Видели… Пока ты баб сарацинских щупал и с евнухами миловался, кто-то камни на стройке таскал!
— Тебе полезно… Смотри! — Козма взял ампутированную руку. — Типичная гангрена, как на картинке в учебнике. Который уже раз вижу.
— Убери! — поморщился Иоаким. — Не люблю мертвечину!
— Надо похоронить! — прервал их Сеиф, вставая. Он забрал отрезанную руку. Кровь капала из нее на жухлую траву. — Нехорошо, если собака найдет…
Козма молча кивнул. Сеиф, держа мертвую руку за запястье, пошел к костру. Друзья невольно проводили его взглядом. Туркопол, свежевавший барана, давно закончил работу; на костре в казане кипела вода с кусками мяса, рядом суетилась Стелла. Утром Роджер велел ей переодеться в мужскую одежду и даже подобрать кольчугу; в слишком больших для нее шароварах и халате, девчушка выглядела забавно.
Сеиф подошел к своим головорезам, возлежавшим вкруг костра в ожидании обеда, и показал отрезанную руку. Туркополы закрутили головами в знак удивления. Сеиф приложил палец к губам и подкрался к Стелле. Та, повернувшись к голодным воинам спиной, его не видела. Сеиф из-за плеча сунул мертвую руку со скрученными пальцами девчушке в лицо.
Стелла взвизгнула и отпрыгнула в сторону. Туркополы захохотали, повалившись на свои кошмы. Сеиф тоже смеялся, ощерив зубы.
— Дитя природы! — заключил Козма, сплевывая. — Сначала посмотрел, как руку живому человеку отпиливают, потом решил с ней поиграть. Хорошо, что в котел не бросил. Для навару…
— Он два дня тому с десяток живых зарезал, — меланхолично заметил Иоаким. — Что ему рука! Простые времена, простые нравы…
Сеиф, ужасно довольный своей шуткой, скрылся за каменной стенкой — видно все же пошел хоронить руку. Стелла, плюнув ему вслед (это вызвало у туркополов новый взрыв смеха), принялась раскатывать тесто на плоском камне.
— Понимаю так, что помыться нам никто не даст, — заключил Иоаким, вставая. Он поднял лежавший неподалеку бурдюк и вытащил пробку. Друзья вымыли руки и обтерли их о холстину, извлеченную запасливым Козмой из мешка. Ополоснули лица. Козма протер мокрой тряпицей свой инструмент и спрятал его в сумку.
— Как там Ги? — спросил Иоаким, когда они снова уселись на кошму. Козма приложил пальцы к шее оруженосца, подержал.
— Пульс слабый, но стабильный. Пока все нормально.
— Надо выпить за его здоровье!
Иоаким взял миску, где еще совсем недавно лежали пилка и нож. Взболтнул ее, словно замеряя количество оставшейся жидкости. И жадно припал к краю.
— Пей! — протянул миску Козме.
Тот молча осушил емкость.
— Куда это Роджер подевался? — задумчиво спросил Иоаким, откидываясь на кошму. — Как приехали, взял свои сумки и скрылся в развалинах. Прятать пошел?
— Может, молится? — предположил Козма. — А в сумках у него иконы. Он человек богомольный. Зарежет врага — и сразу Бога благодарить! Праведник!
— Что-то не похож. Не желал бы встретиться с ним ночью лицом к лицу.
— Не ты один. Четвертый день в пути, и уже шесть десятков трупов. Что будет, когда доедем? Кому-то он сильно насолил.
— Или наперчил! — ответил Иоаким, зевая. — Отдохну чуть. Разбудишь на обед!
Иоаким растянулся на кошме, вытянув ноги в сапогах на редкую траву, пробивавшуюся меж камней, и тут же заснул. Козму тоже клонило в сон, но он решил не сдаваться. Энергично растер ладонями лицо, да еще хлопнул по щекам ладонями. Ги завозился рядом.
— Облегчиться хочешь? — догадался Козма. Он развязал гульфик на шоссах оруженосца, повернул его набок. Дождался, пока желтая струя перестанет истекать на камни. Снова завязал гульфик и уложил Ги на спину.
— Я умру? — тихо спросил юноша.
— Надеюсь, что нет, — ответил Козма, щупая его лоб. — Лихорадка спадает. Спи! Скоро обед, подкрепишься.
— Рука болит.
— Главное, что живой, — философски заметил Козма, проводя ладонью по лицу Ги. Тот закрыл глаза и ровно задышал.
Стелла тем временем закончила печь лепешки из пресного теста, сложила их стопкой на чистой тряпице. Туркополы дружно встали и пошли к костру. Каждый брал лепешку из стопки, ножом вылавливал из казана куски вареной баранины, бросал их на хлеб и отходил в сторону. Неожиданно из развалин появился Роджер. Он тоже взял хлеб с мясом и сел есть. Стелла выхватила из кипящего бульона часть бараньей ноги, завернула ее в лепешку и понесла Козме. Он принял, поблагодарив.
— А Иоаким? — спросила Стелла, кивая на спящего.
— Успеет, — хмыкнул Козма. — Или не хватит?
— Хватит!
— Присядь! — пригласил Козма и перекинул еду из одной руки в другую. — Пусть остынет.
Стелла покосилась на Иоакима и присела.
— Ты ловко управляешься! — похвалил Козма. Он отщипнул кусочек мясо, бросил в рот. — Вкусно!
— Мама научила, — вздохнула девушка.
— Готовишь, сочиняешь стихи, играешь на сазе, — стал перечислять Козма. — Что еще? Читать умеешь?
— И писать.
— На латыни?
— Еще греческом и армянском. Мама моя армянкой была, а папа — лангобард. Первый муж мамы был грек, мои братья от него. Муж умер, и мама вышла замуж за папу, его земли рядом были. Он только приехал селиться. Увидел маму… Это папа меня Стеллой назвал, говорил, что утром, когда я родилась, в небе стояла большая звезда. Папа учил меня стрелять из лука и арбалета, даже мечом владеть. Говорил, пригодится. А братья смеялись… — Стелла всхлипнула.
Козма осторожно привлек ее и погладил по голове. Стелла уткнулась ему лицом в грудь.