— Кто знает наперед, как лучше, — сказал Иоаким. — Не останется здесь Стелла. Или плохо знаю женщин!
Он тронул бока коня каблуками и поскакал по узкой улице, с гиканьем махая плетью над головой.
8
Дервиш в грязной рубахе до колен ковылял к воротам Аскалона, тяжело опираясь на толстую папку. Нечесаные космы седых волос торчали из-под тряпки, отдаленно напоминающей чалму; свисающим концом ее старик время от времени вытирал лицо, размазывая по нему грязь и пыль.
— Что-то зачастил, — лениво сказал один из стражников, скуки ради наблюдая за вихляющей походкой дервиша. — Два дня тому его видел. Повадился…
— Где ж ему за городом прокормиться? — набожно ответил напарник. — Селяне разбежались или попрятались, другие в город перебрались. Здесь спокойней и сытнее. Путь проходит, божий человек.
— Пусть! — согласился первый стражник и оскалил зубы: — С нас не убудет!
Дервиш словно услыхал разговор. Проходя мимо, тряхнул посохом, с навешенными на него колокольчиками и несколько раз повернулся волчком.
— Алла акбар! — выкрикнул хрипло.
— Алла акбар! — послушно отозвались стражники.
— Аллах видит верных и неверных… — забормотал старик. — Магомет избрал Юсуфа Несравненного мечом своим… Трепещите неверные, пришел вас час!.. Изгонят вас в ад, и ангел с огненным мечом станет на страже… Тех, кто помогает неверным… Тех, кто пьет вино и ест мясо нечестивых животных… Кто блудодействует с чужими женами и дочерями, а также кладет в ложе свое мужчин…
Дервиш удалялся, бормоча и отплевываясь, стражники долго смотрели ему вслед.
— Слышал, что он сказал? — сказал благочестивый стражник. — А мы вчера вино пили! Потом к женщинам пошли…
— Ну и что? — хмыкнул первый.
— Дервиш сказал: ад ждет и ангел — с огненным мечом!
— Что еще он может сказать? Слаб на голову…
— Нельзя так говорить! — возмутился благочестивый. — Мы и без того грешники, а ты…
— Грехи свои мы искупили, участвуя в джихаде. Мулла говорил перед битвой, что коли погибнем, так попадем сразу в рай, коли кровь прольем, грехи до конца дней своих искупим.
— Мы не пролили своей крови!
— Но были готовы!
— Считаешь, этого достаточно?
— Аллах уберег нас от меча и стрелы по милости своей. Разве мы виноваты в том?
Благочестивый стражник не нашелся, что ответить и задумался надолго. А дервиш тем временем вышел на базарную площадь и подошел к духану — единственному, который пока открыл свои двери в покинутом христианами и разграбленном ими же Аскалоне.
В духане было многолюдно. С десяток мамлюков, рассевшись на подушках, шумно пировали. Раскрасневшиеся лица и громкий смех красноречиво свидетельствовали о нарушении воинами заветов пророка Магомета. Дервиш остановился у входа и призывно звякнул своими колокольчиками.
— Заходи, старик! — воскликнул немолодой воин с красным, обветренным лицом, сидевший на почетном месте. — Поешь с нами!
Дервиш не тронулся с места. Воин нахмурился.
— Прости его Абдулла! — подскочил юркий духанщик. — Святой человек, как он может зайти? — духанщик выразительно посмотрел на кувшин с вином, стоявший перед мамлюком.
Абдулла пожал плечами.
— Тогда вынеси ему что-нибудь!
Духанщик бросил на глиняное блюдо пару лепешек и кусок вареной баранины, вынес старику. Тот сел прямо на землю у входа в духан, прислонил к плечу посох и принялся за еду.
— Помолись за нас, дервиш! — пьяно крикнул один из мамлюков. — Чтобы не задели нас стрелы и копья нечестивых, избежали мы их клинков, а пуще всего миновал нас гнев господина нашего, Салах-ад-Дина, Несравненного Повелителя!
Старик не ответил. Продолжая есть, указал пальцем в небо.
— Что это он? — полюбопытствовал Абдулла.
— Говорит, что бояться надо только Аллаха, — пояснил духанщик.
— Все его боимся! — обиделся пьяный мамлюк. — Пусть он помолится, чтоб Аллах не гневался.
— Ты хочешь, Али, купить милость Аллаха за лепешку и кусок баранины? — засмеялся Абдулла.
— Я могу заплатить! — насупился Али и полез в кошель за поясом.
— Дервиш не берет денег, — сказал духанщик. — Ему пробовали давать, но он бросает серебро на дорогу. Святой человек…
— Что ж ему дать?
— Подари свои сапоги! — засмеялся Абдулла. — Видишь, босой?
— И подарю! — не отступил Али. — Духанщик, у тебя есть сапоги для дервиша?
Духанщик убежал в глубь лавки и скоро вернулся с парой поношенных, но еще крепких сапог. Поставил их на землю рядом с дервишем. Старик отложил блюдо на ступеньку у входа, взял сапоги, рассмотрел. Затем ловко натянул на свои босые и грязные ноги.
— Теперь Али обеспечено место в раю! — заключил Абдулла под громкий смех мамлюков.
Дервиш, обувшись, не спеша, доел баранину, вытер пальцы о свою рубаху, затем аккуратно сложил лепешки в полотняную суму, висевшую у него через плечо. Но не ушел. Оперся руками на посох и опустил на них голову. Задремал. Пирующие, забыв о нем, вновь зашумели, поднимая оловянные чаши с красным вином.
— Когда возьмем Тир, Абдулла? — спросил Али, сыто срыгивая воздух. — Сколько можно осаждать? Второй раз приступаем!
— Не возьмем, — вздохнул Абдулла.
— За полгода Несравненному сдались десятки городов и крепостей! Аскалон, Акка, Сидон, Бейрут, Джебайл… Они падали нам в руки, как финики с пальм!
— Крепости было некому защищать. Франков из гарнизонов убили под Хаттином или взяли в плен. Почти никого не осталось. В Тир успел приплыть из-за моря франкский атабек Конрад с войском. Он укрепил город и зажег сердца жителей отвагой. Сам Тир, да поразит его Аллах! это город шайтана, который никогда не сдается на милость нападающих, франки всегда укрывались в нем от превратностей судьбы. Жизнь мусульман там легка и спокойна, поэтому они не помогают нам, как в других городах. В городе только двое ворот: одни с моря, другие с суши. Морской вход стерегут две грозные башни и цепь, а сухопутные ворота защищают три укрепления с башнями. Как мы до сих пор брали города? Выбирали ровное место, саперы под охраной войска доставали камни из стены, заменяя их бревнами. Потом разжигали костер, бревна прогорали — и стена падала! Так мы захватили Эль-Кудс, святой город, которые франки называют Иерусалим. Но к стенам Тира не подойти! Мы несколько раз приступали, но только уносили своих убитых и раненых…
— Несравненный снимает осаду?
— Пока стоит. Но войско недовольно. Мамлюки устали — многие полгода в походе, одежда на людях прохудилась, плохо с едой. Когда эмир послал меня поручением в Аскалон, все завидовали. Этого у них нет! — Абдулла повел рукой над скатертью, уставленной блюдами.
— Зато добыча богатая! Золото, серебро, кони, оружие…
— Добычу проедаем. Подвоз припасов плохой, все дорого…
— Не прибедняйся! — со смехом воскликнул один из пирующих. — Угощаешь хорошо.
— Для друзей не жалко! — усмехнулся Абдулла. — Ешьте, пейте! Случись франкская стрела или дротик, в раю не подадут.
— Там будут гурии! И райский сад!
— Никто из живущих не видел гурий, — вздохнул Абдулла. — И некому рассказать, чтоб мы обрадовались.
— Слава Аллаху, что Несравненный тебя не слышит! — воскликнул Али. — Султан строг в вере.
— Молится пять раз в день, не пьет вина, соблюдает посты, — подтвердил Абдулла. — За это, говорят, Аллах и дарует ему победы. Но я думаю, что одних молитв мало. Несравненный необыкновенно умен, хитер и отважен. Армянскому курду из незнатного рода страшно и помыслить стать султаном, а Юсуф стал. За что я преклоняюсь перед ним больше, чем за ревность к вере.
— Ты смеешь называть его Юсуфом?
— Я звал его так, как тебя зову, Али. Было время… Двадцать лет тому Юсуф взял меня в войско, мне было шестнадцать…
Абдулла прикрыл глаза и начал рассказывать. Подвыпившие друзья внимали ему, будто слышали это впервые. Даже духанщик застыл в углу, забыв о хлопотах. Всем хотелось услышать историю невиданного возвышения курдского мальчика, отец которого был крещен как Иов в армянской церкви, затем стал Айюбом-мусульманином и подарил миру сына, прославившего истинную веру.
Дервиш неслышно поднялся и побрел прочь. Никто не остановил его в воротах: прежняя стража сменилась, а новая едва удостоила его равнодушным взглядом. Дервиш выбрел на дорогу и пошел на восток, ступая по песку крепкими подошвами подаренных сапог. Стены и башни Аскалона постепенно исчезали вдали; и, чем дальше они становились, тем тверже становился шаг нищего. Когда последние очертания города скрылись вдали, дервиш сунул свою палку под мышку и зашагал свободно и широко. Он миновал виноградники, высаженные на склонах холмов взамен уничтоженных франками при взятии Аскалона тридцать лет тому, вступил в рощу молодых олив, раскинувших свои цепкие ветви по обеим сторонам узкой дороги. Здесь дервиш прошел совсем немного. Двое оборванцев в лохмотьях, но с мечами за поясами, выскользнули из-за деревьев и преградили ему путь.
— Что у тебя в суме, старик? — грозно спросил разбойник с рябым лицом, кладя руку на рукоять меча. Рябой говорил на смеси французского, латыни и арабского, обычной для жителей Леванта.
Дервиш молча снял с плеча суму и протянул ее второму грабителю, совсем еще юному, с румянцем на щеках. Рябой забрал суму у товарища, запустил в нее грязную лапу и с радостным возгласом извлек две лепешки. Оба разбойника тут же набросились на еду, не обращая внимания на дервиша. Тот не воспользовался удобным моментом, и остался стоять, с любопытством наблюдая как оборванцы жадно расправляются с его подаянием.
Лепешки исчезли почти мгновенно. Рябой на всякий случай пошарил в пустой суме и с вздохом швырнул ее на дорогу. Окинул внимательным взглядом продолжавшего стоять дервиша.
— Сапоги на нем крепкие, — сказал удивленно. — А ну, сымай!
— Зачем они тебе? — вступился молодой. — Оставь старику! Еду у него отобрали…
— Сарацины опять подадут! — возразил рябой. — А нам кто? Сапоги где-нибудь на хлеб сменяем. Одна лепешка — это не еда, я б еще десять съел. Сымай, я сказал!