Она соскользнула с кровати, сдернула с шеи платок — ту самую тряпицу с изображением венецианского золотого льва, подошла к новгородцу.
— Позвольте помочь вам, синьор Габриэло. У вас эмораджия.
— Что у него? — испугался Бурцев.
— Кровотечение. Но это не страшно. Я виновата перед вами, синьор Габриэло, и я облегчу ваши страдания. Чем смогу.
В голосе Дездемоны вновь слышалось многообещающее воркование. Венецианка обрабатывала платком пустяковую рану, Гаврила млел от удовольствия и пожирал «медсестричку» обожающим взглядом.
— Лепота, Экий зверюга, а! — Алексич разглядывал окровавленного крылатого льва в руках венецианки. Дездемона намек поняла — протянула платочек новгородцу:
— Он ваш, синьор Габриэло…
Сотник расплылся в улыбке, сунул платок за пазуху, пообещал пылко:
— Буду носить его у самого сердца!
Ну надо же! Неуклюжий богатырь быстро приобретал рыцарские манеры, и что-то подсказывало Бурцеву: следующий визит Гаврилы в спальню «ореола святости» пройдет более удачно. Бедный рогатый Джузеппе!
Дверь скрипнула. В опочивальню Дездемоны осторожно заглядывали. Ага, синьор купец… Легок на помине, хоть и прибыл с запозданием!
— Что случилось, синьоры?
Сарацинский мешочек гостей уже висел на поясе Джузеппе.
— Ничего страшного, — усмехнулся Бурцев. — Хана твоему зеркалу за шестьдесят восемь тысяч ливров.
Купец охнул так, что Бурцев испугался — не плохо ли с сердцем у несчастного. Но, наверное, хуже было с головой: толстяк как стоял, так и рухнул на колени. Прямо в блестящие осколки. Схватился заволосы. Дернул. Вырвал — ого! — приличный клок.
Рядом — на расстоянии вытянутой руки — Дездемона любезничала с Гаврилой, но Джузеппе не замечал никого и ничего. Джузеппе гладил кусочки стекла, как любящий сын в последний раз гладит голову покойной матери.
— Разорен! Я ра-зо-рен! — сказано это было с таким чувством, словно в разбитом зеркале, действительно, таилось средоточие всех богатств венецианского купца.
— Да ладно тебе, Джузеппе. — Бурцев попытался успокоить беднягу. — В моем кошеле, который хватит, небось, на новое зеркало.
— Не хватит — всхлипнул Джузеппе.
— Хватит-хватит, — заверил Бурцев. — Не обманывай Хранителей Гроба — дольше проживешь. Так что кончай ныть.
Вздох расстроенного купца сильно смахивал на стон.
— Да будет так! — произнес Джузеппе тусклым бесцветным покорным голосом. — Коль это угодно синьорам Хранителям.
Влажные глаза купчишки говорили иное. «Не Хранители, а сто рублей убытка!» — кричали глаза.
Джузеппе утер слезы. На скорбном лице страдальца появилась размазанная кровь. Блин! Этот скряга так рьяно гладил битое стекло, что изрезал все пальцы. Пухлые, обтянутые тесными штанами колени тоже набухали красным.
«Эмораджия, однако», — подумал Бурцев.
Но Джузеппе не чувствовал боли.
— Нуподумаешь, зеркало разбилось… Считай, что это — знак свыше. А что?! Синьор Моро — в темнице. Венецианские стеклодувы тоже в опале. Вряд ли им сейчас до торговли. В общем, Джузеппе, пора переходить со стекла на другой товар.
— На какой? — воздел очи горе безутешный купец.
— Ну, не знаю… мало ли… Из тебя бы, к примеру, получился неплохой торговец оружием. Еще можно тканями заняться, или пенькой, какой-нибудь. Знавал я одного легницкого пенькового магната из Силезии. Ирвином его кличут. Так вот он, вроде, не бедствует.
— Пенька? — Джузеппе задумался, — Хм? Пеньковые канаты — ходовой товар. Любому кораблю нужны хорошие канаты. Синьор Базилио, не сочтите за труд, сведите меня с синьором Ирвином.
Бурцев улыбнулся. Вот ведь брокер хренов! Вот проныра! Да, что ни говори, но у этого Джузеппе, бесспорно, имелась коммерческая жилка. Жилища целая — крепкая и необрываемая ни при каких обстоятельствах…
— Сведу, — пообещал Бурцев.
Джузеппе повеселел немного, стал деловит, собран:
— Мы так и не закончили наш разговор о боевом снаряжении, синьор Базилио. Вы не сказали, какое именно оружие вас интересует.
— Лично меня — меч, но чтоб не очень длинный и не очень тяжелый… — сделал заказ Бурцев. — Ну, щит там, кольчугу полегче, шлем покрепче… Гаврила, у тебя есть пожелания?
— Булавушку бы мне, — попросил Алексич, — Чтоб побольше, чтоб м-м-м подержать было за что…
Гаврила не отводил глаз от роскошной груди прекрасной венецианки… Вот уж, действительно, где было за что подержать! Похоже, новгородский сотник нашел себе даму сердца. Дама сердца смущенно рдела.
— Оружием займемся завтра, — решил Бурцев. — Сразу после «Золотого льва». Завтра вообще у нас будет много дел. А сейчас — спать. Ночка выдалась не из спокойных. И, кстати, Джузеппе, верни, пожалуйста, деньги. Рановато ты их цапнул. Сделаешь дело, тогда и получишь награду.
Гаврила остался в опочивальне Дездемоны. И пробыл там до вечера — пока в дом не начали сходиться слуги. И ночью тоже тихонько проскользнул туда же. Зачем? А чтобы «ореолу святости» не было страшно. Присутствие мужа венецианку почему-то от страхов не излечивало. «Синьор Габриэло», видимо, справлялся с этой задачей лучше.
Джузеппе не возражал… Джузеппе был весь в мыслях о «сарацинском мешочке» с золотом.
Глава 49
Вышли по настоянию Бурцева утром — не слишком рано, дабы не привлекать внимание на безлюдных сонных улочках, но и не слишком поздно, чтобы не терять времени понапрасну. Точнее, не вышли — отплыли. Как объяснил Джузеппе, до припортовых кварталов проще добраться по воде.
В путь отправились вшестером: Бурцев, Гаврила, двое слуг-гондольеров, сам венецианский купец и его благоверная. Дездемона уговорила-таки супруга взять ее с собой. Это оказалось не трудно: отказать «ореолу святости», да в присутствии двух «Хранителей Гроба» Джузеппе не посмел.
Две небольшие, ярко разукрашенные гондолы, принадлежавшие купцу, покачивались на воде неподалеку — среди других лодок победнее и целого леса полосатых причальных шестов. На одной разместились Джузеппе и Бурцев, причем, под тяжестью шагнувшего с берега толстяка-венецианца гондола едва неопрокинулась. Вторую лодку заняли Гаврила с купеческой женушкой. Ну и по гондольеру на корме.
Алексич больше не скромничал и ничуть не стеснялся молчаливых слуг Джузеппе. Дездемона — и подавно. «Ореол святости» пристроилась на коленях новгородца. Утренний ветерок трепал роскошные черные волосы, омытые — бр-р-р! — львиной мочой. А их миловидная обладательница часто и заливисто смеялась. Гаврила тоже оглушительно взгогатывал. Эти двое неплохо спелись за ночь. Бурцев был рад за товарища, вот только мысли об Аделаиде омрачали эту радость. Ему-то на колени сейчас сажать было некого!
Джузеппе никак не реагировал на подозрительное веселье жены. Сам, будучи в возбужденно-приподнятом настроении, он радостно поторапливал слуг. Те, наконец, опустили весла в воду.
Лодки отчалили…
К глубокому удовлетворению Бурцева в день церемонии обручения с морем на венецианских улочках было многолюдно. А каналы буквально кишели пестрыми гондолами. Праздник… И даже унылолицым тевтонским братьям, даже грозным Хранителям Гроба его не испортить.
Гондольеры Джузеппе виртуозно провели лодки по узким проливчикам, ловко протиснулись среди множества таких же легких суденышек с беззаботными пассажирами. Потом в лицо дохнуло свежестью, прохладой и близким морем.
— Большой Канал! — торжественно объявил Джузеппе. — По его водам мы доберемся до самого центра Венеции. К ее вратам — к порту…
Туда, впрочем, стремились не только они. У Бурцева сложилось впечатление, будто все население венецианской республики спешит сегодня поглазеть на торжества по случаю венчания Венеции с Адриатикой. Ладно, то, что они сейчас не выделяются из общей массы — это даже хорошо. Бурцев, пользуясь случаем, наслаждался видами средневековой Венеции. Все равно ведь ничего другого не оставалось.
При дневном свете город выглядел иначе, не то что ночью. А может, облик его просто изменялся по мере приближения к центру. С обоих сторон Большого Канала высились дворцы местной знати и просторные дома богатеев-нуворишей вроде Джузеппе. И вновь в глаза бросалось безумное количество крылатых львов. Бурцев смотрел… Мысли текли столь же неторопливо, как вода за бортом.
Тринадцатый век — суровое время. Естественные водные преграды и частая сеть каналов не гарантировали венецианцам безопасной жизни, а потому приличный участок города опоясывали крепостные стены, нужда в которых отпадет еще не скоро.
Однако защищать приходилось не только сушу. Большой Канал — тоже. Эта некогда главная артерия Венеции, рассекала город надвое гигантской — почти в четыре километра — синусоидой. Глубина, если верить словоохотливому Джузеппе, здесь достигала пяти-шести метров, расстояние между берегами — от тридцати до семидесяти метров. В общем, вполне достаточно для прохода вражеских кораблей.
Чтобы не пропустить в город с моря незваных гостей — пиратов, а также заклятых врагов и извечных соперников республики — генуэзцев, венецианцы с заходом солнца перегораживали канал цепями. Сейчас над водой виднелись лишь их концы — ржавые массивные звенья, свисавшие с огромных береговых воротов. Сами цепи лежали где-то на илистом дне.
Кроме оборонительных цепей берега Большого Канала соединял единственный пока мост Риальто — хлипкое деревянное сооружение, годное, однако, для прохода пешеходов, проезда всадников и груженных телег. М-да, выглядел этот хваленный Риальто в тринадцатом столетии поскромнее новгородского моста через Волхов.
— Посмотрите сюда! Палаццо Фарсетти! Дворец, воздвигнутый великим дожем Энрико Дандоло, который с помощью крестоносцев взял Константинополь![59]. — Джузеппе, желая угодить спутникам, вел себя как услужливый гид. — А вон там — Палаццо Лоредан! А вот и жемчужина Венеции — главная площадь города пьяцце де Сан Марко с базиликой, также носящей имя Святого Марка. Эта золотая базилика[60]