— Хи, хи! — невольно вырывается у Здися, но он тут же сдерживает себя, потому что понимает: хоть он и младше всех, но только он может дать необходимые пояснения этим городским девчонкам.
— Они едят только траву, сено и листья… И ещё соль лижут…
— Соль? — удивляется Данка. — И в магазин за нею ходят?
— Нет, она у них вот тут в ящичке.
Ящичек укреплён на высоком столбе. Чтобы заглянуть в него, надо высоко приподняться на цыпочках. Сверху там можно увидеть сухие сосновые иглы, а под ними — розовую застывшую массу.
Здись выковыривает кусочек и показывает его, держа на ладони.
— Это соль?
— Такая красная?
— Соль. Можете лизнуть.
— Дай… Фу, горькая, нехорошая.
Азор крутится возле самых ног, нетерпеливо скуля.
— Ты тоже хочешь попробовать? На!
Пёс лёг, зажал кусочек соли между передними лапами и, скривив морду от отвращения, начал его облизывать. Соль ему не больно-то понравилась, однако он, по-видимому, считал, что проявит великую мудрость, если станет делать то же самое, что и дети.
— Азор, глупый, не ешь, горько ведь!
— Может, ему это вредно? Дай-ка сюда!
— Э, нет. Оставь. Пусть учится на собственных ошибках!
Ребята поддразнивали Азора, смеялись над ним, пока со стороны тропинки не донёсся спокойный, низкий голос:
— Что там у вас?
Медленным, размеренным шагом к ним подходил самый младший из Пятёрки Сорванцов — Андрейка. Степенный, гладко причёсанный, в отпаренных брючках и белой «бобочке», он был элегантен с головы до пяток. На розовом, хорошо отмытом лице виднелись только два чёрных пятнышка — Андрейкины глаза.
— Что там у вас? — повторил он ещё раз.
— Здесь кормятся серны.
— А вы что ели?
— Соль. Хочешь? Азор, отдай! А ну, отдай, живо!
— А эта соль сладкая или солёная?
— Солёная и горькая.
— Тогда не хочу. Пусть её ест наш друг Азор. Он худой, ему надо.
Однако и пёс Азор уже отказался от дальнейшего исполнения роли серны.
Он помчался в кусты следом за какой-то пичугой. Та взлетела на голый сосновый сук и негромко вскрикнула, склонив набок свою лысую головку. Если бы кто-нибудь знал сорочий язык, то мог бы перевести её слова на польский так: «Совет Лесных Зверей поручил мне опеку над детьми, а ты, Азор, глупое создание, вот и всё».
Но Азор ничего не понял.
Он щёлкнул зубами, пытаясь поймать бабочку, а потом облаял муравейник. В это время туча наползла на солнце, и сразу резко потемнело.
— Пхожнавлка, — заметила Кристя.
— А здесь есть волки? — огляделась по сторонам Данка.
— Есть, — утвердительно кивнул головой Здись. — Прошлую зиму выли по ночам под самыми окнами. Но ты не бойся. У меня палка.
— Пойдёмте лучше, — предложил Андрейка. — Они твою палку сожрут. Папа мне говорил, что нельзя дразнить животных палкой…
Никто не возражал, и ребята двинулись в обратный путь. Шли быстро, пока в конце просеки не увидели красные черепичные крыши. Потянуло далёким дымком, и сразу все мысли о волках куда-то испарились.
Андрейка присел, вглядываясь в траву.
Большущий изумрудный жук, раздвигая пружинистые травинки, пробирался к дорожке. Он наткнулся на палец, преградивший ему путь, удивлённо пошевелил рожками, однако не повернул вспять, а храбро влез на неожиданное препятствие и в ту же секунду увидел прямо перед собой курносый нос и пару чёрных любопытных глаз.
Несколько секунд жук и Андрейка испытующе глядели друг на друга, а потом жук двинулся в путешествие по пальцу. На ногте он, однако, поскользнулся и перевернулся вниз головой.
Андрейка шагал последним, вытянув вверх руку и распевая Великую Песню о жуке:
Жучок ходит-бродит у меня по пальцу,
Он ползёт всё вверх да вверх.
У меня по пальцу жучок ходит-бродит,
Он ползёт все вниз да вниз.
Тра-ля-ля!
Рам-пам-пам!
Это последнее «пам» прозвучало особенно громко и победоносно, и потому Андрейка повторил ещё раз:
Жучок пам-пам-пам! Пам-пам-па-ам!
— Не вопи, как дикарь, — попросила его Данка. — А то ничего не слышно.
— Чего тебе от меня надо? Я же пою о жучке.
— Данка! Кристя! — донеслось со стороны домов.
— Ого! Ужозно. Тязвёт, — перепугалась Кристя. На её скороговорном языке это должно было означать: «Уже поздно. Тётя зовёт».
— Нет, ещё рано, — буркнула Данка. — Просто мама, наверно, хочет покататься на яхте и приготовила ужин пораньше. И вечно вот так.
Обе девочки бросились бежать, Здишек за ними. Андрейка тоже попытался сделать несколько решительных шагов, но испугался, что потеряет свою драгоценную ношу, и медленно поплёлся в хвосте.
— И так и этак — всё равно нам попадёт, — громко сказал он жучку. — Ведь они — взрослые, а у нас на ногах ссадины, и руки выпачканы в смоле. Да ты вот ещё тут у меня…
Андрейка еле передвигал ноги. Но, смирившись с судьбой, которая всегда устраивает так, что взрослые кричат на детей и не любят разводить у себя дома жуков, снова запел:
Жучок ходит-бродит у меня по пальцу… Рам-пам-пам!
Данка была права: сразу же после ужина взрослые взяли из сарая паруса и отправились к озеру.
Следом за ними поползло и солнце, спускаясь всё ниже и ниже к воде. Тень старой липы протянулась наискосок от калитки через весь двор, и можно было, не влезая на дерево, попрыгать по самым большим его сучьям. В доме стало тихо и пустынно.
Когда стемнеет, надо будет пойти в комнату, посмотреть на часы; если уже восемь, — лечь спать. Ну, а пока можно делать всё что угодно, можно бегать, шуметь, кричать. Здишек засунул два кирпича в ржавую железную трубу и пустил её по ступенькам крыльца с криком:
— Внимание! Все в убежище! Летит атомная бомба!
Труба с адским грохотом ударилась о бочку, разбрызгивая по сторонам струи чёрной сажи. Данка свистнула и убежала, делая вид, что ужасно боится.
А Кристя запела:
Тиха вода бжеги рве,
И милицья о тым ве…[2]
Андрейка сломанным удилищем выгоняет с огорода кур, которые проявили явно враждебные намерения в отношении его жучка.
Азор лает без всякой необходимости.
Иначе говоря, одновременно вершится сотня таких дел, о которых даже и помышлять нельзя, когда старшие дома. Никто из ребят не видит, однако, что за ними внимательно следит одна пожилая крылатая особа — делегат Совета Лесных Зверей, увенчанная сединами и умудрённая житейским опытом Сорока. Она сидит на заборе и понимающе смотрит на шумную беготню, время от времени прищуривая то один, то другой утомлённый старческий глаз.
Понемногу небо окрашивается в багряный цвет, дневное светило прячется за лес, а ребячьи забавы постепенно утихают и прекращаются вовсе. Наконец все рассаживаются во дворе, там, где нет травы, но зато есть песок и в нём можно копаться сколько угодно.
— Они уже далеко отплыли, — напоминает Данка.
— Нвернадргойберг, — добавляет Кристя.
— Не на другой берег, а наверняка дальше. Нас — так они берут с собой редко, да и то только тогда, когда ветер слабый и плавают у самого берега.
— Давайте сделаем себе озеро.
— Из воды?
— Нет. Из песка.
Четыре головы склоняются одновременно, и четыре пары рук приступают к делу.
Вот берег, отделённый от «воды» валом. На песчаной воде вырастают песчаные волны. На берегу — лес из папоротников, пещера из консервной банки, а из неё выглядывает негритёнок. Он видит, как плывёт по «озеру» парусник из куска коры, как разрезает «волны» щепка-пароход. Резиновый крокодил своими размерами напоминает скорее кита. Кристя выкладывает из камешков великолепное шоссе, а Андрей выпускает из спичечного коробка жучка, чтобы он погулял немного в папоротниковой роще…
Старая Сорока перелетает с забора на вишню, туда, где листва погуще, садится поудобнее у самого ствола и дремлет.
Солнечный багрянец на горизонте бледнеет, на землю опускаются сумерки, однако это даже и лучше, потому что всё теперь кажется настоящим — и песчаное море, и пароход, и шоссе из камешков.
Кто-то пищит.
— Это негритёнок? — спрашивает Кристя.
— Нет, это моя сестрёнка, — поясняет Андрей.
Данка идёт успокоить малышку. В комнате совсем уже темно. Она склоняется над коляской, чтобы рассмотреть лицо ребёнка, и говорит:
— Не плачь. Все ушли. Мы одни тут только и остались.
Сестрёнке Андрея нет ещё и года, однако, кажется, она всё понимает, потому что сразу же умолкает, начинает играть ленточкой и сосать пальцы собственных ног.
Данка, осторожно ступая, выходит из комнаты, но по пути прихватывает с собой какой-то предмет, который лежит на столе и тускло поблёскивает в последних лучах света, ещё проникающих в комнату. Она старательно прикрывает за собой дверь и двумя огромными прыжками выскакивает на двор.
— А забыли, а забыли! — в восторге кричит она.
— Что? О чём?
— Забыли взять бинокль. Он лежал на столе. Вот уж теперь-то мы в него поглядим — так поглядим! Вдоволь!
— Это моего папы, — поясняет Андрей. — Если узнает, он оттаскает тебя за уши.
— А ты наябедничаешь?
— Нет, не наябедничаю. Если дадите мне посмотреть, то не наябедничаю.
— Ну, погоди. Я первая.
Данка знает, какую сторону бинокля взрослые обычно прикладывают к глазам, но она подносит бинокль к глазам другой стороной. По крайней мере не надо наводить на резкость, и когда смотришь в него, так всё представляется таким маленьким, словно специально уменьшилось для детей, приняло их масштабы. Смотришь в бинокль, и кажется, стоит тебе сделать лишь один шаг, и ты уже перемахнул через озеро, сел на крышу сарая, а дом… дом выглядит таким маленьким, будто он кукольный.
— Ну, давай же! А то наябедничаю.
— Погоди. Сейчас Здись, потом Кристя, а ты — под конец. Как самый младший.