Он молча покинул дом, оседлал коня, выехал за ворота и, не оглядываясь назад, двинулся в сторону городских стен. Оказавшись в Тире, рыцарь первым делом отправился на постоялый двор, где поговорил с несколькими бедными крестоносцами, ночующими по безденежью прямо во дворе, под открытым небом. После бесславного завершения похода город был полон крестоносцев, примкнувших к императору в расчете на трофеи. Десятки рыцарей и сержантов сидели в Тире без гроша в кармане и, ради того чтобы вернуться домой, были готовы нести службу просто за прокорм и фураж для лошадей. Сговорившись с семью ломбардскими копейщиками, он приступил к поискам корабля, который должен был доставить его в Европу.
В портовой таверне, где по давней, заведенной еще со времен финикийцев традиции собирались левантийские судовладельцы, капитаны стоящих на рейде галер и купцы, желающие найти перевозчика, было шумно и многолюдно, как это бывает всегда перед началом весенней навигации.
— Скажи-ка, любезный, — заняв отдельный столик и отгородившись от зала охраной, спросил Жак у мигом подлетевшего к нему хозяина, который, несмотря на более чем скромный наряд, безошибочно определил в нем состоятельного сеньора, — какая из галер в ближайшее время будет отправляться в Венецию?
— Вряд ли вам удастся покинуть город, господин, — ответил тот, сметая полотенцем несуществующие крошки и опуская на деревянную поверхность пинтовую кружку доброго вина. — В Акре стоит императорский флот, и все негоцианты, изгнанные из столичной гавани, слава Фридриху, перебрались в Тир. Однако они предупреждены, что до убытия его величества никто, под страхом смерти, не может удаляться от побережья в сторону Кипра. Хотя один марсельский неф вроде бы собирается в путь — его капитан рассчитывает пробиться в Италию не напрямик, а в обход, вдоль побережья. Не желаете ли, чтобы я позвал его сюда?
Жак, отхлебнув из кружки вина, коротко кивнул головой, выражая одновременно одобрение напитку и желание поговорить с капитаном. Вскоре, опасливо косясь на грозных и воинственных от затянувшегося безденежья охранников, к нему чуть не подбежал невысокий человечек с оттопыренными ушами и огромной проплешиной.
— Если вы желаете как можно скорее отплыть, сир рыцарь, то вам несказанно повезло, высокородный господин! — Он начал говорить, находясь еще в нескольких шагах от возможного пассажира. — Король Венгрии добился от императора Фридриха особого соизволения на доставку предназначенных ему грузов — пряностей и тканей из Сирии, которые повезет мой неф. Груз уже на борту, все бумаги в порядке, так что завтра на рассвете «Акила» поднимет якоря и, двигаясь вдоль побережья через Триполи и Атталию, пойдет в Фессалоники.
— Значит, помощник… нет, прости, уже капитан Понше, память у тебя и вправду девичья, — улыбнулся, глядя на опешившего моряка, Жак. — Своих бывших пассажиров ты уже не признаешь.
Узнав сидящего перед ним человека, достопочтенный Понше из Арля застыл как громом пораженный.
— Неужели это ты, виллан?! — воскликнул он и, одновременно, цепким оценивающим взглядом боящегося продешевить купца, окинул рыцаря от макушки до золотых шпор. — Ой! Ради всего святого, простите меня, сир рыцарь. Вы уж не велите казнить, однако и впрямь признать в столь грозном воине того виллана, что, едва сойдя на берег в Акре, остался без гроша в кармане, мудрено. Вижу, что ваш крестоносный обет исполнен, да так, как многим и мечтать не приходится. Милости прошу на борт! Ради такого случая велю, чтобы неф подвели к пирсу, чтобы ваших коней не пугать, перевозя их на барках.
«Что же, пожалуй, это судьба», — подумал Жак, а вслух спросил:
— Надеюсь, у тебя найдется для меня местечко в трюме?
— О чем вы говорите, сир? — воскликнул Понше. — Выбирайте на свой вкус — лучшая носовая каюта или отдельный палубный шатер. Ежели вам и эти апартаменты покажутся убогими и недостойными вашего звания, готов поступиться капитанской каютой. Времена нынче непростые, дорога дальняя и опасная, так что для вас, как для доблестного воина, будут обеспечены все условия и предоставлены самые низкие расценки.
— Что же, — подзывая рукой хозяина, усмехнулся Жак, — Фессалоники так Фессалоники — оттуда совсем недалеко до фиванских земель. А в Фиванском мегаскирстве у меня имеются кое-какие дела. Не возвращаться же, на самом деле, домой рыцарем, не имеющим титула. Давай-ка я угощу тебя обедом, капитан, а потом отправимся на пирс и будем готовиться к погрузке.
Жак особо не удивился, когда у самых портовых ворот ему навстречу шагнули две знакомые фигуры, зато Понше, едва завидев Хора и Папикия, немедленно спрятался у него за спиной.
— Вот что, сир рыцарь, — смущенно вертя в руках колотушку, произнес Хор. — Нам господин приказал, если понадобится, помогать его друзьям. По чести сказать, истомились мы в Акре от безделья. Возьмите нас с собой — лучшей охраны, чем мы, и не придумать.
— Это точно, монсир, — добавил Папикий, — уж мы будем служить на славу, главное, чтобы кормежка была…
— Ну что, Понше, ты не против взять еще двоих пассажиров? — спросил Жак.
В ответ капитан лишь мрачно кивнул и, продолжая опасливо коситься на колоритную парочку, изобразил на лице подобие улыбки и жестом гостеприимного хозяина протянул руку в сторону высящегося над пирсом нефа.
На следующее утро «Акила» вышел из гавани и двинулся на север вдоль побережья Сирии. Поглядев, как скрываются в дымке стены и башни Тира, Жак вернулся в свой шатер, достал из шкатулки полученное в Акре письмо и заскользил взглядом по строчкам.
«Сын мой, Жак, который для твоего первого духовника, отца Брауна, навсегда останется любознательным крестьянским мальчиком, открывающим для себя великий и необъятный мир положенного на бумагу слова!
Денно и нощно возношу молитвы Всевышнему, дабы это послание, направленное мною почти без надежды, все же настигло тебя.
Однако некоторые, пусть хоть и весьма хлипкие, основания для того, чтобы направить пергамент именно в Акру, на имя Жака из Монтелье, брата ордена Святого Гроба, у меня имелись. Дело в том, что еще на Троицу в нашей обители останавливался на ночлег возвращающийся из святой земли пилигрим — лионский купец, исполнявший крестоносный обет за неведомые мне прегрешения, который хорошо знал твоего отца. Он-то и рассказал мне о том, что, посещая патриархию, видел тебя среди орденской братии. Однако не будучи уверен в том, что узнал тебя, и зная нелюдимость рыцарей и сержантов этого малоизвестного и загадочного братства, не рискнул заводить разговор. Позже, на обратном пути в Марселлос, некий капитан Турстан, вскоре геройски погибший во время неожиданно налетевшей бури (его смыла волна в то время, как он, в одиночку управляя рулевым веслом, пытался удержать корабль на курсе), разрешил его сомнения и рассказал все, что знал о паломнике Жаке, который, прибыв на святую землю, сначала стал оруженосцем у некоего арденнского рыцаря, затем выслужился в конные сержанты и вступил в привилегированное крестоносное братство.
Теперь к делу, сын мой, сколь ни прискорбно мне писать, а тебе читать о свершившемся, — строчки, которые я вывожу на пергаменте, кажутся мне сейчас кровью, замешанной напополам слезами.
Речь идет о твоей жене, бедняжке Зофи. Все, о чем я тебе пишу, сам я узнал уже после свершившихся событий, когда единственным моим участием в ее судьбе могла быть разве что заупокойная молитва.
Глубокой осенью, через полгода после известных событий, которые потребовали от тебя принятия крестоносного обета, настоятельница монастыря августинок в окрестностях Дижона, преподобная Элиния, принявшая столь деятельное участие в судьбе твоей многострадальной семьи, на шестьдесят третье лето своей подвижнической жизни отдала Богу душу. Ее преемница, едва будучи рукоположена в сан, немедленно начала проводить в монастыре крутые преобразования, в результате которых Зофи, в обществе двух десятков других послушниц, родственники которых были не в состоянии вносить в монастырскую казну пожертвования, оказались выставленными на улицу. Дело в том, что незадолго до этого скончался и ее батюшка, живущий в Лионе, а все его состояние досталось дальнему родственнику, который, не будучи исполнен истинного христианского человеколюбия, наотрез отказался тратить деньги на содержание незнакомой ему троюродной племянницы, ко всему еще и замужней.
С негодованием отвергнув подруг по несчастью, которые, для того чтобы не умереть с голоду, стали торговать телом в окрестных постоялых дворах, она, не имея ни сил, ни теплой одежды, столь необходимых, чтобы добраться до далекого Лиона, где она могла рассчитывать на пусть холодный, но родственный прием, отправилась прямиком в Монтелье.
Но на бывшей вашей земле к тому времени уже распоряжался управляющий, поставленный графами Колиньи-ле-Неф. Узнав, кем на самом деле является нищая оборванка, босиком по снегу пришедшая в селение, он, памятуя о причине учиненного тобой и твоим покойным отцом бунта и желая выслужиться перед своими господами, снарядил сани, взял двух дюжих приказчиков и лично доставил ее в Гренобль. Нужно ли говорить, какой прием ее ожидал в стенах графского замка.
Все, о чем я тебе пишу далее, известно мне со слов гренобльского кюре, принимавшего у Зофи последнее причастие.
Граф объявил во всеуслышание, что право первой ночи, которое у него было якобы незаконно отобрано тобой, требует удовлетворения и позволяет, во искупление преступлений твоих и твоего убиенного отца, взять Зофи пожизненно в сервы. Однако бедняжка простудилась, была очень больна и еле держалась на ногах, так что граф Гуго, глядя на нее, отложил исполнение своих обещаний и приказал определить ее, дочь лионского ремесленника и жену вольного виллана, в дворовые девки.
Зная нравы гренобльских Колиньи, несложно предположить, что ей была уготована роль наложницы самого графа или рабыни для всеобщих утех.
Прошло примерно полтора месяца. Зофи поправилась и выполняла в замке самую грязную и тяжелую работу. Нужно ли говорить, что в ожидании, когда мстительный и распутный сеньор осуществит свою угрозу, каждый день ее превратился в ад.