Из унизительного ступора Лену вырвал звонок мамы Михаила.
Маму, в отличие от Лены, никакая рефлексия не отвлекала от спасения сына, и она со свойственной ей энергичностью проделала работу, результатами которой спешила поделиться. Мама напрягла огромное количество народу из дальнего и ближнего круга, и трубный глас о помощи наконец вывел ее на какого-то мальчика-первокурсника, внука подруги близкой подруги ее подруги, который очень хорошо соображал в компьютерах.
Гениальный мальчик просидел у компьютера несколько суток и откопал такое, что Лена не поверит, когда услышит.
— Что он откопал? — спросила Лена.
В этом-то и заключалась небольшая загвоздка.
Мальчик, как мама уже говорила, учится на первом курсе, к сожалению, не на бюджете. Родители едва сводят концы с концами, денег в семье нет, поэтому совершенно разумно и справедливо, что мальчик хочет продать информацию. Всего-то за двадцать тысяч рублей. Мама — пенсионерка, у нее таких денег нет, но у Лены ведь наверняка есть, правда?..
Лене было жалко двадцать тысяч, к тому же бесполезные псы вдруг заскулили, намекая, что мама — старая маразматичка и не стоит доверять ее изысканиям. Но и мама не ослабляла хватки.
— Леночка! — звенел ее голос в трубке. — Ну что такое двадцать тысяч в наше время? И ты пойми! Если бы это были мои знакомые, ни о каких деньгах речи бы не шло, но это подруга близкой подруги моей подруги! У нас шапочное знакомство! Все-таки мальчик сделал доброе дело…
А как ты думала, Лена? Добрые дела должны вознаграждаться. Такое оно, добро, — с тяжелыми, каждый по десять штук, кулаками. И Лена сдалась — перевела мальчику на киви-кошелек двадцатку, а взамен в ее электронный ящик упала стыренная из архива Морозовской ДГКБ карта Софьи Олеговны N., 2012 года рождения.
Жизненный путь Софьи Олеговны оказался недлинным: в 2013 году она скончалась в реанимации упомянутой ДГКБ, куда была доставлена с набором диагнозов, постичь смысл которых Лена не смогла.
Мама, которой она все это зачитала по телефону, — тоже.
Во врачебном заключении, написанном крайне скверным почерком, говорилось о коагуляции кровоточащих пиальных сосудов, об области проекции средней оболочечной артерии и ее ветвей, а также там содержалась рекомендация проводить краниотомию путем расширения диагностического фрезевого отверстия.
Тут уж пришлось Лене поднимать знакомства.
Она позвонила маникюрше Карине, которая за полировкой ногтей и срезанием кутикулы частенько вдавалась в подробности жизни своего отца, угробившего жизнь на то, чтобы сначала выучиться на хирурга, а потом работать по профессии в краснодарской больнице. Основная претензия Карины к отцу заключалась в том, что и ее он заставил поступить в мединститут, который она быстро бросила — уехала в Москву, обучилась на курсах и стала зашибать невиданные для краснодарских хирургов деньжищи, разъезжая по клиенткам с рюкзаком, в котором звенели гели-лаки и тренькали щипцы.
Карина вызвалась переслать хирургическое заключение и через каких-то сорок минут отправила Лене в вотсап аудиофайл.
— Ребенок получил травму черепа остроконечным агентом — возможно, отверткой, — реанимационные действия… суть которых вы вряд ли поймете, не привели к успеху, и ребенок скончался. Вот и все… — произнес глубокий мужской голос, в котором явственно различались нотки иронии.
Лена все еще не могла взять в толк, что такого невероятного в украденном из архива Морозовской ДГКБ медицинском заключении и как травма черепа маленькой Софьи Олеговны может спасти Михаила?
Мама от ее вопросов лишь отмахнулась. Заплатила двадцать тысяч — и хорошо, а проводить ликбез для каждой идиотки у мамы ни сил, ни нервов нет.
14
К вечеру Николай Бурцев и Сайгон вышли к ручью и двинулись вдоль него. Тревоги Сайгона как будто рассеялись, и он трусил по берегу, влекомый невидимой людям дорожкой запахов. Николаю идти было тяжелее. Он старался не упускать из виду пса, потому что, с одной стороны, полностью ему доверял, а с другой — выглядывая Сайгона, он мог не смотреть по сторонам, не видеть леса. Плоские валуны в беретах мха казались ему выпавшими из рюкзака Сашкиными тетрадками в клетку, галька на дне ручья белела клочками ее школьной блузки. Николай сознавал, что прошло пятнадцать лет, что природа поглотила и переварила все, что было связано с Сашкой, да и ее саму, но его не покидало чувство, что дочь до сих пор здесь. Что она зовет его.
Внезапно впереди, метрах в тридцати по течению ручья, призывно залаял Сайгон. Николай поспешил к нему, и лайка с гордостью показала хозяину свою находку. Носки. Скрученные, влажные носки с черной галочкой на резинке. Совсем коротенькие, такие носят модные девушки, чтобы мир любовался их тонкими изящными щиколотками.
— Молодец, мальчик! Хороший пес! — похвалил Николай Сайгона, и тот прыгал вокруг него, радуясь, что сумел угодить.
Уже почти стемнело, и Николай занялся обустройством ночлега.
Нужно было собрать хворост для костра, приготовить нехитрый ужин для себя и собаки.
— Охраняй, — приказал Николай, положив на землю рюкзак и ружье.
Он углубился в лес в поисках сухих веток, а когда вернулся, Сайгон встретил его, восторженно виляя хвостом. Николай сходил за второй партией дров, но когда вернулся с третьей — собака исчезла.
Николай свистнул, позвал пса по имени, Сайгон не возвращался. Разозлившись, Николай решил не кормить его, разжег костер, набрал воды в ручье и поставил варить кашу.
В заказнике стемнело окончательно, крупа сварилась. Николай открыл банку тушенки и для очистки совести еще раз крикнул:
— Сайгон! Ко мне!
Он поужинал, вымыл котелок, снова позвал собаку, и пес снова не вернулся. Липкая, мучительная тревога охватила Николая Бурцева, ему хотелось броситься на поиски Сайгона, но он уговаривал себя, что пес пошел по следу зверя или спугнул птицу. И вообще сам виноват, что остался голодным.
Николай устроился на ночлег, но заснуть не удавалось, он вслушивался в звуки ночного леса, надеясь, что Сайгон вернется.
И действительно вдруг послышался треск веток, ворчание и слабое повизгивание. Николай сел, темно было так, что он не видел даже собственных рук.
— Сайгон! Мальчик, иди ко мне, — позвал Николай, простирая в темноту невидимые руки.
Лес словно стоял в нескольких метрах от Николая и ждал. Огромные сосны, дубы и болотные березы, серебряные мхи, грибы с маслянистыми шляпками, черничные кустики и заячья капустка — все они будто сошли со своих мест, чтобы окружить в темноте Николая.
Чего они ждут? О чем так неразборчиво шепчут? И почему с каждой секундой их шелест все больше похож на ропот? В чем они обвиняют Николая Бурцева? За что осуждают?
Николаю хотелось сказать им, что они ошиблись, что он ни в чем не виноват, даже, скорее, наоборот, он — жертва. Что он потерял двух человек, которых любил, что у него отняли дочь. Разве так он хотел жить? Разве мечтал он о том, чтобы пятнадцать лет подряд, каждый день, видеть дергающуюся в предсмертной конвульсии ногу Антона Зуева, ощущать во рту рвотную желчь? Снова и снова смотреть в остановившиеся слепые глаза жены и слышать ее голос: «Нет, спасибо»?
Или это и есть правильный ответ, подумал Николай в ужасе. Лес сдавливал его, царапал корой, сек по лицу острыми осоками, ранил шипами. Николай закричал, ему почудилось, что вот-вот древесные корни обовьют его ноги, уволокут под землю, но внезапно все затихло, и он услышал шаги.
Шаги приближались, и на какую-то секунду Николай поверил, что это Сайгон, но это, конечно, был не он. Слишком тяжелы эти шаги для его лайки, и веяло от них не дружеской преданностью, а холодным ужасом.
Точный и внезапный удар снес набок его череп, словно влепляя его в правое плечо. Шепот перешел в визг, а визг оборвался аплодисментами. И деревья разошлись, как расходятся зрители после представления, расползлись в стороны кустарники и мхи, и еще какое-то время над ручьем разносился смешок:
Нет, спасибо! Нет, спасибо! Нет, спасибо.
15
Следующим утром Катя проснулась в недоумении, она не сразу вспомнила, кто этот волосатый мужик рядом с ней. Легкое чувство брезгливости, паника, и вот уже шагают, шагают, стуча энкавэдэшными сапогами, страшные мысли об упущенной контрацепции.
Михаил спал, распространяя запах перегара. Катя тихо встала и укрылась в душе. Она стояла под обжигающими струями воды, словно силясь смыть с себя случившееся, хотя отлично знала, что такое водой не смывается.
Куда бежать теперь, Катя? На каком чердаке спрятаться? Как все это объяснить? Есть ли у тебя еще жирок лицемерия и ханжества, чтобы назвать твой пьяный трах с Михаилом началом отношений? Или, может, даже молнией, которая вас пронзила? Уверяю тебя, если захочешь, если настоишь, он с тобой согласится, ему не впервой. Он уже был должен маме, потом его выбрала Лена, а ты, просто поверь, гораздо лучше Лены — и в социальном плане, и по внешним данным.
Если сделать над собой совсем небольшое усилие, спрятать естественное отвращение, еще можно сказать, что у всех так начинается большая любовь. Ты как, готова?..
Слезы ползут по Катиным опухшим щекам, она мотает головой, словно маленькая девочка, которую заставляют есть кашу.
Мысль о том, что Михаил мог проснуться и теперь хочет в туалет, отрезвляет ее, словно пощечина.
Какой кошмар, она ведь уже семь минут занимает санузел!
Катя быстренько выключает воду.
Она вылезает из ванны, хватает полотенце и начинает торопливо вытираться, как вдруг ловит в помутневшем от пара зеркале свое мелькнувшее отражение.
Катя замирает с мокрым, скомканным полотенцем в руках, она словно во сне, возле мутного пруда, где таится что-то странное и пугающее, и нужно преодолеть страх, подойти и заглянуть в вязкую стоячую воду.
Что-то там, за дыханием горячего пара, хочет проявиться, хочет быть увиденным, обрести резкость.
Не в глазах Кирилла, не в глазах Михаила, а в твоих глазах, Катя.