— Ей же нравится мой компьютер, правда? — сказал он. — Зачем ей свой, если она лезет в мой?
Вернувшись из роддома с маленькой Сонечкой, Ира словно не заметила исчезновения ноутбука, зато начала войну против Рюрика.
Если раньше ему было позволено летать по всему дому и сидеть у Марты на плече, где бы она ни находилась, то теперь Ира панически боялась его.
Она убеждала отца, что попугай опасен для ребенка, и это косвенно подтверждал некий болезненный интерес, который Рюрик к младенцу испытывал. Марта понимала, что попугай просто встревожен и желает разобраться, не угрожает ли ему это новое существо, но Ира отказывалась познакомить попугая с ребенком.
Все это привело к предсказуемо психопатической атмосфере в доме: Рюрик крушил комнату Марты, откуда его нельзя было выпускать, Ира орала, что от попугая надо избавиться, а Марта, в свою очередь, орала, что никогда не отдаст его.
Когда ребенку исполнилось полгода и он уже проявлял некоторую осмысленность, Марта предприняла роковую вылазку.
Воспользовавшись тем, что Ира прилегла отдохнуть, поручив ей следить за Соней, она выпустила Рюрика из комнаты. Попугай мгновенно оказался на бортике детской кроватки. Марта стояла тут же.
— Это Соня, видишь? — сказала она.
Рюрик недоверчиво смотрел на Соню, а та силилась приподняться на ручках, чтобы получше его разглядеть.
— Соня хорошая, — добавила Марта.
Ира вошла в комнату в тот момент, когда Рюрик медленно спускался к Соне по деревянным прутьям на бортике кровати. С истошным воплем она схватила диванную подушку, рванулась к кроватке и со всей силы ударила Рюрика.
Соня зарыдала.
— Зачем?! — крикнула Марта.
Ира взяла Соню на руки и, пообещав все рассказать отцу, вылетела из комнаты.
Марта, словно повторяя действия Иры, взяла на руки оглушенного попугая, и впервые в жизни он больно, до крови, укусил ее.
— Марта! Марта! — Она пришла в себя от того, что девочка дергала ее за волосы. — Проснись!
Марта открыла глаза. На болото медленно, но неумолимо опускались сумерки. Она почти ничего не видела, кроме пятна белой блузки в коричневых разводах.
— Пойдем, — сказала девочка, — надо идти.
— Я не знаю куда, — возразила Марта.
— Я знаю, — девочка тянула ее за руку, — я выведу тебя.
Марта встала — сначала на колени, потом, опираясь на сосну, поднялась на ноги.
Несколько секунд она стояла, прикрыв глаза, чтобы унять тошноту, чтобы утих салют, взрывающийся перед глазами. Девочка всунула в ее ладонь посох, как у пилигрима, одной рукой Марта опиралась на него, а другой то и дело подтягивала спадающие джинсы.
— Может, поешь немного морошки? — спросила девочка.
Марта поморщилась, ей больше не хотелось есть.
Они шли в густом сумраке, по самой топи, но девочка действительно знала путь и указывала Марте на надежные кочки. Болото чавкало, его дыхание стелилось над черной водой белесым туманом, и Марта вдруг заметила, что девочка не касается кочек, не касается воды, ее ноги переступают по рваной ткани тумана.
Они шли час, потом еще час, туман становился гуще, плотнее, он уже доходил Марте до пояса, а девочке и вовсе до шеи, еще раз прикрыть глаза, еще один зевок — и туман займет весь мир, захватит его. Марте никогда из него не выбраться, если она не доверится девочке.
Слезы катились по щекам Марты, она уже не видела девочку, только чувствовала ее ледяную ладонь в своей, она потеряла счет времени, но постепенно из тумана то тут, то там начали выступать низкие изможденные кусты, потом деревья, и вдруг деревьев стало так много, что Марта догадалась: они снова в лесу.
Туман рассеивался, уплывал обратно, в болото, словно добрый провожатый, убедившийся, что путники вышли на столбовую дорогу.
— Ну вот. — Девочка гордо посмотрела на Марту: — Я же говорила!
— Так ты знаешь этот лес. — В голосе Марты проступили заискивающие нотки.
— Знаю, — ответила девочка.
— А ты поможешь мне выйти из него?..
Девочка сокрушенно вздохнула.
— Я не могу.
— Почему?
— Только папа решает, кто выйдет из леса. Но я… — она оживилась, — я могу отвести тебя к папе!
Марта опустилась на землю.
— Я боюсь.
Девочка села рядом и почти нежно провела пальцами по щеке Марты.
— Не бойся. Он все равно тебя найдет… Он тебя знает.
— Откуда?
Девочка хихикнула.
— Это же он убил ту птицу?! — прошептала Марта. — И мне он сломает шею?..
— Я больше ничего не могу для тебя сделать. — Девочка встала.
— Но я сама смогу.
Девочка улыбнулась:
— Конечно, сможешь.
— Подожди!
— Дождись утра и ступай по тропинке зверей. Нижние ветки вдоль нее примяты, ты увидишь. Если все будешь делать правильно, то выйдешь к ручью — в том месте, где ты встретила медведя. Набери из ручья камушков побольше и выложи ими круг на земле. Сядь в него и жди. Он придет.
— Что?.. — в ужасе перебила Марта. — Ты совсем спятила?..
— Тебе нужно много камушков!
Девочки рядом не было.
Марта вскочила, готовая сорваться с места, найти ее, но вокруг — тьма, и Марте некуда бежать.
Через несколько часов она очнулась от шагов. Этот звук ни с чем было не спутать. Кто-то ломился через заросли прямо к Марте.
Он все равно найдет тебя!
Кто-то не боялся и не таился.
Он тебя знает!
Кто-то подошел вплотную и остановился. Марта слышала хруст веток, чувствовала дыхание. Запах сырого мяса и хвои.
Она знала, что он видит ее, хотя сама она не видела ничего. В последние дни ее жизни древнее, звериное и забытое было важнее и нужнее всего человеческого, и она отвергала человеческое, пренебрегала им, чтобы выживать. Но в ту ночь Марта поняла, что рядом с ней не зверь, не человек, а нечто иное.
Инстинкты, проснувшиеся в ней, помогали бороться за жизнь, но не осмыслить ее.
Ужас, что сковал Марту во тьме, в железном запахе крови и остром аромате смолы, могли выразить только слова.
И Марта заговорила.
— Не убивай меня, — шептала она, — пожалуйста, не трогай меня! Я ничего не сделала тебе… Уйди, оставь меня, мне страшно, я боюсь тебя…
Она говорила и говорила, потому что не знала, к чему приведет молчание.
Потому что, пока он ее слушал, она оставалась живой.
Марта этого не сознавала, но в ту ночь она научилась молиться — без подсказок, без зубрежки, без мертвых слов, значения которых она не понимала.
Суть молитвы — не взыскание долга, не попрошайничество, а просьба — оставить в живых, и это последнее, что доступно тебе, когда твоя власть над собственной жизнью заканчивается и начинается власть кого-то другого.
Он выслушал Марту и оставил ее.
Он ушел в темноту, и земля дрожала под тяжестью его шагов, а на стволах деревьев, которых он касался, оставались глубокие следы когтей.
Марта больше не смогла уснуть. Она лежала, приникнув к холодной земле, охваченная новым для нее чувством — смирением.
Я больше ничего не могу для тебя сделать.
Но я сама могу.
Конечно, можешь.
Когда пришел рассвет, Марта съела всю оставшуюся морошку, пописала и пошла по тропинке, ориентируясь по примятым нижним ветвям деревьев.
Она раздвигала ветки своим посохом, она шла и шла, как вдруг уловила знакомый гул, который когда-то приняла за рычание моторов, а на самом деле это вода двигала камни в ручье.
К ручью Марта вышла в полдень.
Не думая, не задаваясь вопросами, она принялась выволакивать из обжигающей ледяной воды камни и складывать их на берегу. Когда становилось совсем невмоготу, она садилась рядом с грудой камней и смотрела на лес. А потом снова шла к ручью и продолжала таскать камни.
Солнце катилось в ущелье, как новенькая монета в раскрытый кошелек, когда у самой кромки леса появилась лиса.
Это была крупная лиса с роскошным хвостом, с желтыми изящными лапами, которые переступали на месте, словно под ними была не трава, а раскаленный песок африканской пустыни.
Лиса смотрела на Марту; ее высокие, с черным кантом уши нервно подрагивали.
Как только Марта сделала шаг, лиса исчезла.
Марта подошла к тому месту, где стояла лиса, опустилась на корточки и руками раздвинула траву. На земле лежала полуобглоданная кость странной прямоугольной формы. Кость заканчивалась серым острым наконечником, и через миг Марта поняла, что это отгрызенный человеческий палец с ногтем.
Марта двинулась в заросли, и ее чуть не сбил с ног вязкий сладкий запах гниения, сопровождаемый остервенелым жужжанием мух. Вскоре она увидела тело — человек лежал на животе, и мухи покрывали его живым черным саваном.
Марта зажала нос пальцами и подошла ближе — к Николаю Бурцеву, 1958 года рождения, ранее судимому, но это знаем мы с вами, а не она.
Марта разглядывала сапоги в разводах многолетней грязи, брезентовую куртку, вывернутую кисть левой руки, над которой потрудилась лиса.
Рядом лежало ружье, по стволу деловито сновали муравьи, безразличные к чужим драмам. Марта толкнуло тело, перевернула и увидела лицо: синие распухшие губы, помутневшие, словно высохшие глаза, нос с аристократично заострившимся кончиком.
В правом кармане брезентовой куртки Марта нашла патроны, в левом — пачку дешевых сигарет, коробок спичек и кольцо с двумя ключами.
У отца была такая же куртка, да и у кого на территории нашей родины такой не было?
Марта осторожно, словно опасаясь потревожить Николая, расстегнула молнию на куртке и увидела потайной внутренний карман слева, у самого сердца. Оттуда она вынула сильно выцветший полароидный снимок девочки-подростка.
Знакомой девочки.
На фотографии девочка сидела на залитом солнцем крыльце и улыбалась в камеру.
По обе стороны от крыльца сияли золотые шары.
— Я желаю тебе оказаться с ней, — сказала Марта и провела рукой по щеке Николая Бурцева.
Потом она закурила сигарету из его пачки, затянулась, и ей почудилось, что она теряет сознание, но ощущение тут же прошло.