— Для вас — в праведной борьбе, а для нас… в постоянной заботе о вашем боевом духе, без притязаний на жирный кусок, — грустно пояснил Бэрин.
— А кто же у нас ест жирный кусок? Постного-то не всегда всем хватает, — сокрушенно покачал головой Рюрик.
Они говорили, казалось, от всей души, но Бэрин чувствовал, что князь не полностью раскрывается перед ним. «Уж слишком неожиданно затеял я такой горький разговор с этим отчаянным риксом и чувствую, что смятение одолевает его не только потому, что германцы теснят и Аскольд вонзился в сердце пиявьим укусом. Что-то еще терзает его. Но что?..» — тревожно подумал жрец и пристально вгляделся в сосредоточенное лицо Рюрика. «Верцин говорил мне, что князь терзается, сомневаясь в наших богах, и христианству пока не может внять… И не надо бы силить его душу, ведь не все так просто, — вздохнул Бэрин и вдруг взбодрился. — А это хорошо, что он наших богов так легко не предает забвению… Это хорошо», — решил жрец, с пониманием и сочувствием взирая на князя.
— Мой отец всегда мечтал о жирном куске, — сознательно растерянно произнес Бэрип, надеясь на полное откровение князя, но тот в ответ сказал только одно:
— А мне не хватает моего отца.
— …Этого я не подозревал, — искренне растерялся жрец. — Я думал, ты рад владеть дружиной один, — осторожно предположил он и осекся: не обиделся бы Рюрик…
Но князь не обиделся.
— Вначале да, был рад, — сознался он и не смутился: откровенность за откровенность, — но по ночам постоянно снился отец, и это меня стало… страшить. Тогда я и женился на Руцине… — И, чтобы больше не бередить рану, Рюрик быстро спросил: — А что еще чуждо было тебе в твоем отце?
Жрец ответил не сразу. Он внимательно вгляделся во вновь посеревшее лицо молодого предводителя, понял, что враз все высказать невозможно, да и незачем, но то главное, что должно было произойти рано или поздно, а именно — признание необходимости друг для друга — произошло, и Бэрин был счастлив от этой мысли. Но глухое одиночество души человека, привыкшего постоянно скрывать свои мысли, сегодня, словно прорванная плотина, не могло сдержать порыва безудержного откровения. Бэрин и злился на себя, и пытался остеречь себя, не распускаться перед сыном своего бывшего соперника, но не высказаться уже не мог. Ему давно нужен был такой собеседник, и вот случай свел их. Святовит видит все!
— Каждый раз, когда мой отец придумывал новые «солнечные» сказания и молитвы для того, чтобы «просветить» головы своих параситов, меня поражала его способность обходить стороной виденное зло, — жестко проговорил жрец, глядя на Рюрика. Тот вопросительно вскинул брови и сосредоточенно ждал продолжения.
— Никто другой не умел так лихо переплетать «советы» солнца и друидов-параситов, как мой отец, — продолжал Бэрин резким голосом, заставляя Рюрика живо внимать себе. — И все верили ему, даже твой дед и отец Верцина! — горячо воскликнул Бэрин и удивленно повторил: — Верили! Ты же знаешь, что у самых умных и достойных людей племени были свои сомнения и тайны, и мой отец умел этим пользоваться. Он не лечил их душевные раны, а, наоборот, бередил их, заставляя их искать успокоения не столько в трудах и боях, сколько в вере… И они всей душой верили действиям его молитв! — с широко раскрытыми глазами тихо воскликнул жрец.
— Я это знаю, — подтвердил Рюрик.
— Но мой отец… видел, как с каждым годом зрелости во мне растет сопротивление его хитростям, — горько продолжал Бэрин, едва кивнув князю в ответ на его замечание. — Я восторгался твоими дедом и отцом, видел их раны и боевые награды, и мне было стыдно за своего отца. Месяцами я не разговаривал с ним, не стремился запоминать его сказания и молитвы, но жадно внимал сказаниям о жизни великих греков, римлян и предков наших племен славян и кельтов. Однажды отец попросил меня сочинить речь перед одной из самых больших в то время битв с данами. Я просидел всю ночь и написал ее без единого упоминания о божествах. В ней я рассказал о героических подвигах наших предков: знаменитого Амбиорига, легендарного Бренна, и о славных битвах галлов в первой галльской войне с гельветами и тигуринами, и о доблести царя Ариовиста.
Я горел лихорадочным огнем, когда писал эту речь, а наутро потребовал от отца, чтобы он позволил мне самому произнести ее перед войском. Отец долго обдумывал мое требование и наконец согласился. Я помню это утро, как будто оно было вчера, — сознался верховный жрец, и голос его дрогнул. — Я трепетал, когда надевал на себя обрядовые одежды друида солнца, и волновался, как греческий жрец перед посвящением в тайны храма Гелиоса, но, когда поднялся на высокий помост, сооруженный для жрецов, и окинул взором огромное войско соплеменников, готовых по-гиб-нуть за свою землю и за землю своих предков, страх покинул меня, и я воскликнул: «О славные воины! О люди солнца, земли и воды рарогов! Вы идете биться за правое дело! И нет человека, который бы не желал вам полной победы и возвращения домой!..» Затем я перечислил псе подвиги знаменитых людей нашего племени и еще раз пожелал воинам быстрой победы, — возбужденно проговорил жрец, и глаза его повлажнели.
— Твой отец… — Бэрин проговорил эти слова быстро, и при этом настороженно бросил взгляд в сторону князя, будто спрашивал: «Ты ничего не заметил? Ну и хорошо… Пока не надо…» — Твой отец был добр, — как бы вспоминая что-то, проговорил жрец и пояснил: — Он сказал, что воины после моей речи стали сильнее духом и в бою были тверже, чем обычно…
Рюрик, с неподдельным вниманием слушавший жреца, кивнул ему.
— Да, они победили, и даны тогда года три не показывали к нам носа, задумчиво проговорил друид солнца и, усмехнувшись, добавил: — Мой же отец после той речи очень долго молчал, а потом грозно молвил, что если бы я не был его сыном, то он высек бы меня за такую речь. «Нельзя подрывать авторитет жреческой касты», — изрек он тогда и напомнил, что кормят жрецов за молитвы-советы, а чтобы их сотворить, надо знать и божье откровение, и дух своего народа. «Не будет пророчества, — сказал он, — не будет и боевого духа у воинов. А ты нынче обидел наших богов, и они вряд ли тебе это простят». Но я был тогда молод, как ты, самонадеян и отцу, конечно, не поверил. Но великий Гавел был терпелив и на прощание мне посоветовал: «Если хочешь убедиться в благосклонности к тебе бога, то попробуй, начни жить только праведным трудом, — сказал он и пояснил: — Паши, но не молись никаким богам, и ты изведаешь все!»
— И ты… изведал?! — скорее утверждая, чем вопрошая, сказал Рюрик, глядя на убогое убранство жилища жреца.
— Изведал! — яростно признался он. — Я пахал, не молясь и не заходя к Камню Одина на исповедь — и у меня не вырастали ни хлеб, ни овощи. Дождь или град уничтожали у меня плоды моих трудов, и я голодал.
Рюрик согласно кивнул головой. Он тоже не представлял, как можно обойтись без молитв перед битвой. Так и должно быть: если забыто божество, покровительствующее тебе, то какое же дело без его благословения могут принять земля или небо?
— И тогда я понял, — словно отвечая на кивок князя, проговорил жрец, пахать не молясь — это одно, а пахать тому, кто должен молиться за всех, кто пашет и воюет, — это другое! Я пробовал пахать и молясь, но бог все так же беспощадно наказывал меня за отступничество.
Рюрик удивленно вскинул голову.
— Не удивляйся! Бог покарал меня однажды, и теперь я смиренно выполняю его волю. Я жрец бога солнца и твердо знаю, что первая моя забота — это молитва, обращенная к богу солнца о твоей победе над германцами, вторая молитва за тех, кто сеет и пашет, охотится. А вот как быть с третьей заботой? — как-то загадочно проговорил жрец и пытливо заглянул в глаза рикса.
— Не понял, — мотнул головой князь.
— Заговор друидов может вспыхнуть в любое время, — пояснил Бэрин и, не дав что-либо сказать Рюрику, продолжил: — Я решил отступить от заветов нашей жреческой касты и не женюсь ни на одной из их дочерей. Но друиды хотят, чтобы и у меня был сын, иначе…
«Не понимаю, — подумал Рюрик. — Я ведь уже дважды женат, имею дочь… Почему же Бэрин упорствует? Ведь у него есть наложницы, и он может дать полные права их детям». Он хотел сказать это жрецу, но не успел, так как тот вновь заговорил:
— Рано еще мне попадать в ловушку параситов. Арестом Аскольда я их несколько озадачил, но… это ненадолго… И я… боюсь собственных слуг… Я все время настороже, как гонимый лис, — глухо, монотонно пробормотал жрец, не глядя на князя и не ожидая уже от него сочувствия.
Рюрик выслушал и это признание жреца и наивно предложил:
— Надо все это поведать Верцину и всем вместе помешать друидам, раскрыть их злые козни. Бэрин в ответ грустно улыбнулся.
— Не было еще такого в жизни племени, чтобы вожди спасали жрецов! Верцин признает наше влияние, но не любит нас. Ты ему и понятнее и ближе, хмуро воскликнул он и взмахнул рукой. — Довольно об этом! Ведь тебя тревожит только волох по имени Аскольд! — огорченно произнес жрец и посмотрел на князя.
Обида, прозвучавшая в голосе главного жреца, неприятно поразила Рюрика, но смущение свое князь скрыл:
— Ты мне столько поведал нынче, что я невольно забыл о нем, — тихо возразил он и с честью выдержал недоверчивый взгляд друида солнца.
Бэрин понял ход мыслей князя и подавил вздох. «Хорошо еще, что хоть соврать сумел, — подумал он и тут же обругал себя: — Старый пень! С чего это ты решил, что этот задира захочет понять тебя!»
Рюрик видел, как жрец уходит в себя, пожалел, что не смог, не сумел удержать его доверие, и вдруг услышал:
— Значит, волох тебе не нужен? — обманчиво простодушно спросил его верховный жрец.
— Аскольда надо немедленно вернуть в дружину, которой я сам объявил о своей ошибке в учебном бою, — тихо возразил Рюрик, сдерживая рвущееся наружу сожаление.
— Я знаю все, — с досадой ответил Бэрин, — но сам хотел понаблюдать за ним. Я увидел в его поступке повадки шакала и испугался за тебя. — Его голос вновь зазвучал по-отцовски нежно. Выдержав удивленный взгляд князя, друид про себя подумал: «Ты же сто раз прав! Все мы должны жить только твоими делами!»