Руцина тряхнула рыжеволосой головой, представляя себя вместе с Рюриковной в их новом танце. Но это будет не тот танец, о котором просил Бэрин. Хотя… может, именно на богатую выдумку Руцины и понадеялся верховный жрец, когда послал Эфанду к старшей своей сопернице…
Рюриковна выглянула в маленькое оконце и подняла глаза на солнце. Дневное светило стояло еще высоко и еще жаром обдавало новгородскую землю. За окном желтели березы, краснели осины, пылали яркими гроздьями рябины и тихо шелестели разноцветной листвой задумчивые клены…
На обрядовой поляне уже приступили к жертвоприношению в честь Святовита, и длинной вереницей потянулись рароги-варяги с дарами к параситам верховного жреца. Первым вышел в центр поляны Рюрик — он вел на поводке бурого скакуна с завязанными глазами.
— За победу впереди, за победу позади прими, Святовит, дар от князя рарогов! — медленно сказал он и передал драгоценную уздечку параситу Кору…
А в другой клети княжеского дома готовилась к вечернему выступлению Хетта. Смуглолицая стройная кельтянка с распущенными черными волосами, облаченная в красный сарафан и коричневую кожаную сустугу, плотно облегавшую ее стройную еще фигуру, сидела на маленьком стуле с кантеле в руках и, перебирая короткие струны, тихонько напевала древнюю кельтскую песню. Она не давала пока еще волю своим чувствам, а лишь перебирала в памяти множество легенд, положенных на собственную мелодию, и искала среди них ту, которая больше всего отвечала бы пожеланию Бэрина. И вот в памяти Хетты всплыл поздний вечер и бабка-кельтянка, напевающая легенду о Руге, смелом и отважном витязе, предводителе кельтов, попавшем на чужбину и тосковавшем по родным степям, о том самом Руге, который нашел в себе силы собрать на чужбине новое войско и пробраться к себе на родину. «Да, — решила Хетта, надо пропеть Рюрику эту легенду, но не всю…» — и стала думать, какие четверостишья включить, а какие не пропевать, чтоб не ввергнуть князя снова в ненужное смятение…
И только Эфанда, сидя в своей клети, никак не могла решить: повеселить ей Рюрика своим даром или нет. Она перебирала лежавшие на одре свои наряды и в грустной задумчивости переводила взгляд с одного платья на другое. Она не верила, что праздник сможет изменить состояние души её повелителя. Она не смотрела в оконце, не слушала вести, которые приносили слуги с обрядовой поляны, где пока присутствовали только мужчины племени, принося жертвы великому божеству. По цветам в маленьком кувшине она определяла, пора собираться на вечернюю часть торжества или можно еще подождать. Вот она посмотрела на цветы, на их подтянувшиеся кверху лепесточки и вдруг вся подобралась, вытянула вверх одну руку, затем другую, изящным движением изогнула пальцы, и вот из ее рук получился прелестный букет цветов… Она встала, прошлась легкой, мягкой походкой по клети, затем вновь вскинула руки вверх и… улыбнулась. Голова ее сама величественно и нежно поворачивалась то на север, то на юг, увлекая за собой умелые, послушные руки, и Эфанда ожила! Да, она станцует ныне для своего единственного любимого танец цветов! Только бы не забыть предупредить Хетту, чтобы она успела подобрать ей на кантеле подходящую мелодию…
Закончилась первая часть торжества, и все население нового города с особым воодушевлением приступило ко второй, более веселой и любимой части праздника. Настал час потех, военных состязаний, игр и хороводов. Но не все сразу. Вначале будут состязаться меченосцы, затем секироносцы, потом стрелки из лука и только потом… Но стоп! На обрядовой поляне появились судьи: Рюрик, Бэрин и Гюрги.
Парасит-глашатай приказал всем присутствующим отойти от центра поляны как можно дальше и объявил:
— Сейчас перед вами два знаменитых дружинника князя Рюрика будут оспаривать звание первого меченосца.
Все заволновались, задвигались, загудели, а глашатай назвал первого из соперников:
— Дагар!
Толпа восторженно заликовала, приветствуя любимого военачальника.
— Кьят! — выкрикнул глашатай имя соперника Дагара, и толпа вновь приветственно закричала.
На самом удобном месте на поляне на меховых шкурах восседали жены и наложницы князя рарогов с детьми и настороженно наблюдали за приготовлениями знатных дружинников к короткому, но трудному состязанию. Всего по пять ударов должны были нанести соперники друг другу, и кто из них опередит, тот и получит звание первого меченосца и будет обладать им весь следующий год.
Глашатай ударил копьем о железный щит, и бой начался. Меченосцы разъехались в разные концы поляны и, развернув коней, устремились к означенному для боя месту. Взметнулись мечи, раздались первые удары.
Руцина сидела спокойная, уверенная в победе своего возлюбленного. Хетта же забыла обо всем на свете. Она стиснула кулаки так, что на пальцах побелели ногти, а губы закусила до крови. «Ну же, Кьят, ну! — шептала она. Не поддавайся! Изловчись, не давай себя в обиду! Увернись!» — командовала она все громче и громче, пока Руцина не успокоила ее, взяв за локоть.
Хетта вздохнула, ослабила спину и покраснела. В это время раздались еще два резких удара, и по ним было трудно определить, кто же из соперников ловчее. Народ восхищался, как умело владели мечом оба всадника. Да, зрелище было достойное внимания.
Рюрик, вначале хладнокровно взиравший на состязающихся, после двух ударов соперников заинтересовался действиями Кьята. Он знал давно этого зрелого кельта, всегда был уверен в его поддержке, но не ожидал, что Кьят достиг равного мастерства с Дагаром.
Начались уловки соперников: кто кого обведет. И опять было трудно определить, на чьей стороне преимущество. Кьят — сын Геторикса, изгнанного свыше тринадцати лет назад ильменскими словенами, упорно шел удар в удар и уловка в уловку со знаменитым меченосцев Это было красивое зрелище: ни один из всадников не выказывал, друг другу ни злости, ни ненависти, каждый признавал в другом равного по силе, знающего воина.
Еще одна блистательная уловка Кьята и последующая за ней не менее удачная обводка Дагара убедили Рюрика, что оба воина достойны звания первого меченосца… И вот последний удар, — оба мужа скрестили тяжелые мечи и, стремительно отразив нападение, остановились… Вместо восторженного вопля присутствующих, который неминуемо бы раздался в случае явной победы одного из соперников, на поляне царила мертвая тишина. Зрители настороженно смотрели в сторону судей и ждали решения трех главных людей племени.
Меченосцы поклонились зрителям, судьям и оба остались в центре поляны, ожидая слова князя.
Рюрик поднялся и торжественно направился к своим гриденям. Пурпурная накидка, скрепленная на правоплече массивной фибулой, красиво развевалась на ветру; тяжелая серебряная цепочка глухо позвякивала в такт размеренному движению его тела; седовласая голова чуть-чуть наклонена вперед; довольный, счастливый взгляд князя пробегал то по одному, то по другому меченосцу.
Рюрик встал между дружинниками, поднял их руки вверх и громко молвил, глядя на зрителей:
— Оба соперника достойны звания первого меченосца!
Зрители закричали: «Ура! Молодец, Рюрик! Верно!» — захлопали в ладоши, но, видя, что князь не уходит из центра поляны, решили, что он хочет еще что-то объявить.
Рюрик выждал, пока все успокоились, и снова торжественно объявил:
— Отныне Дагар будет командовать полком правой руки, а Кьят — полком левой руки!
Зрители с новой силой закричали «ура», а князь невольно глянул на женщин и увидел счастливые лица своих жен. Они вновь увидели своего повелителя величественным и справедливым…
Коротким, но интересным было соперничество и секироносцев; и их бой был оценен по-доброму. А когда объявили о состязаниях лучников, то удивление зрителей и судей вызвал юнец, смуглолицый и быстроглазый, который был признан самым метким стрелком. Он упорно не хотел сдвигать самовязку на затылок, а тем более вовсе снять ее и показать свое лицо. Рюрик не выдержал такого неподчинения, восстановил взмахом руки тишину на поляне и направился к строптивому лучнику. Тот стоял, маленький, худенький, с низко опущенной головой и неизвестно чего ждал. Княжеского гнева? Или…
Рюрик подошел к стрелку, резким движением снял самовязку с его упрямо опущенной головы, и все ахнули: лучшим стрелком года оказалась… его вторая жена, Хетта! Князь засмеялся, крепко обнял ловкую обманщицу, расцеловав ее в обе щеки, чем вызвал всеобщее ликование зрителей, и отпустил жену с драгоценным подарком на место.
Но вот все зашевелились, задвигались, круг зрителей стал еще теснее, и Бэрин объявил о другом состязании: кто лучше споет, спляшет и веселее проведет хоровод. Первой вышла в центр круга знаменитая жрица Оршада и низким грудным голосом спела мелодичную, но короткую песню рарогов об их новой жизни среди ильменских слопен. Грустных событий она не поминала, перечислила лишь добрые, связанные с крепостью Ладога, да с богатыми урожаями, да с позором норманнов.
Рюрик прослушал новую песню Оршады не хмурясь и не волнуясь. Он понял благие намерения старой жрицы и был благодарен ей. Оршада поклонилась слушателям и отошла в сторону. Зрители теплыми словами проводили старую жрицу и притихли в ожидании следующего зрелища.
Раздались звонкие звуки кантеле, и в центр поляны выбежала старшая жена князя рарогов. Начался страстный танец солнца. Волосы Руцины, руки Руцины, ее стройное, извивающееся тело двигались с такой стремительностью, что люди позабыли обо всем на свете. Взгляды присутствующих были сосредоточены на стремительно танцующей женщине, на выразительных жестах ее рук и ног, на ее огненных, реющих, как пламя, волосах.
Рюрик вспыхнул. Вот они — жаркие, пылкие руки его бывшей любимой жены. Они, словно горячие лучи солнца, обволакивают тебя, согревают и пьянят твою остывшую кровь. «Пробудись! — говорят зовущие глаза. — Проснись! — зовут страстно протянутые руки. — Оживи! — взывает манящее тело Руцины. Смотри! — потребовала она широким жестом руки. — Сколько тепла и света дарю я всем! Сколько радости от меня всему живому! Живи и ты! — приказала Руцина-солнце и грустно напомнила: — Ведь я не вечна! Видишь, сумерки наступают, я уже не грею, ухожу с небосклона, а на мое место сейчас взойдет другое светило», — и Руцина в страхе указала на юное стройное существо, облаченное в платье с образом луны на груди. Все восторженно зашептали, узнав в плавно выступающей девушке дочь своего князя. Рюрик дрогнул. Словно невидимая рука сдавила его шею. Он поперхнулся, почувствовав как тяжелый ком подкатил к горлу, и вскинул голову. Подавив волнение, он попытался беспристрастно наблюдать за танцем двух дорогих ему существ.