Дело в том, что и при жизни Василия III боярские и дворянские кланы постоянно конфликтовали друг с другом, желая быть поближе к государю и получить больше богатств. Все споры и пересуды вертелись вокруг двух вещей: кому какую должность распределят и как будет получаться «зарплата». Первое решали по системе местничества, а для второго была система кормлений. Разберёмся по порядку.
Когда при Иване III началось масштабное присоединение соседних княжеств к Москве, то количество бояр и слуг при дворе государя стало бесконтрольно расти. Присоединил княжество – получи десятки местных боярских родов к себе в подчинение; умер родственник, и его удел достался тебе – получи ещё несколько десятков местных бояр и дворян. А ведь на рубеже XV–XVI вв. к московскому князю постоянно перебегали на службу православные литовские князья со своими владениями и регалиями. Вся правящая прослойка гордилась своим происхождением и быстро начала меряться друг с другом знатностью своего рода, чтобы претендовать на самые важные должности княжеских воевод и наместников. Споры по поводу того, чей род «старше», а чей «младше», перерастали даже в мелкие военные стычки и погромы. Для пресечения подобного со временем сформировался принцип местничества – занятия должностей в зависимости от знатности рода. Принцип был простой: чем более знатной была твоя семья, тем более высокую должность ты мог занять. Вскоре появились целые разрядные книги, в которых списками перечислялись все знатные семьи и их представители, расположенные в нужном порядке – от самых знатных до менее достойных. Учитывали и степень родства, и заслуги предков, и пожелания государя, и количество владений, и предыдущие должности – короче, система была ветвистой и сложной настолько, что разборами местнических споров занимались отдельные дьяки-чиновники, а порою и сам великий князь. Чаще всего споры возникали во время военных сборов, ведь должности воевод считались одними из самых престижных. И тут начиналось что-то в духе: «мои предки никогда не командовали ничем меньше, чем полк левой руки в войске, а значит и я не должен командовать маленькими отрядами» или «наместником в Тверь должен быть назначен я, а не мой двоюродный племянник, так как с предыдущим наместником у меня родство ближе, и вообще моя семья всегда служила верно государю». Весь этот местнический кошмар имел одно неоспоримое преимущество – на тот момент это был лучший способ упорядочить тысячи знатных бояр и дворян в единую систему, где можно было отследить, кто «главнее». С другой же стороны, в расчёт редко брались личные качества кандидатов на должности. Могло получиться так, что сын нынешнего воеводы оказывался нерешительным и трусливым, но все равно претендовал на должность и имел на это полное право. Часто московские князья решали такие трудности подбором аналогичного по знатности кандидата из другой семьи, но так получалось не всегда, и порою на важных постах сидели не самые подходящие для этого люди.
Не стоит думать, что даже государь был всесилен в своих решениях. Мало того, что надо учитывать местнические порядки, так ещё и боярство с дворянством подчинялись московскому князю и искали у него службы по одной простой причине – обогащение и карьера (но чаще всего обогащение). В те времена ещё не придумали такую штуку, как регулярная зарплата, а потому своим содержанием каждый боярин и видный дворянин должен был заниматься сам. Представим, что некого условного боярина Афанасия великий князь назначил наместником в Муром, управлять городом и окрестностями от имени государя. Наш Афанасий приезжает на место, показывает местным грамоту с печатью и сообщает, что теперь-то он присмотрит за всеми и везде наведёт порядки. Но за такую важную и тяжелую работу Афанасий попросит выделить ему отдельные палаты, слуг и регулярную долю от всех налогов и всего урожая. Простые обыватели мало что могли возразить на такие запросы – всё-таки Афанасия прислал сам государь, да и негоже вредить такому знатному человеку. Поэтому несколько раз в год (обычно в праздники) к наместнику свозили продукты и дары. Получалось, что местное население фактически кормило княжеского наместника: отсюда и название системы содержания чиновников – кормление. Если что, кормления практиковали еще владимиро-суздальские князья, но именно в XV–XVI вв. система «служу государю, а он меня за это кормит» расцвела пышным цветом. На все новоприсоединенные территории тут же из Москвы назначались управители, которые быстро «откармливались» на должности. Преимуществом этой системы была лояльность боярства к московскому князю – земли много, кормленщика никто и ничто не ограничивает в аппетитах, пока в казну исправно идут налоги. Спойлер: правда, все издержки несли простые люди, но они ещё не знали, что через полвека их ждёт крепостное право. Отсюда вытекал и главный недостаток – произвол кормленщиков, которые могли бесконтрольно грабить население, что приводило к бунтам и разрухе. Московские князья сообразили в грамотах наместников регламентировать предел кормления, который нельзя было превышать; но это было скорее временным решением. За постоянно растущим государством трудно было уследить.
Теперь, понимая все политические тонкости того времени, попробуйте представить, как с управлением боярством и делами в стране мог управиться опекунский совет из тех же самых бояр. Почти мгновенно начались настоящие «игры у престола» со смертельным исходом. Иронично, что первый ход в этой борьбе сделал сам регент – Елена Глинская. В потенциале она могла стать второй правительницей страны после княгини Ольги. Мужскому боярскому окружению даже не приходило в голову, что у женщины, тем более вдовы, вообще могут возникнуть претензии на власть. Бо́льшая часть опекунского совета полагала, что Елена будет и так довольна формальной ролью регента и не будет мешаться. Вышло ровно наоборот – выросшая в Литве Глинская собиралась активно вовлечься в политику. Её опорой в Боярской думе и в столичных кругах стал князь Иван Фёдорович Овчина-Телепнёв-Оболенский. Обладатель этого длиннющего имени состоял в достаточно близких отношениях с Еленой (кстати, будучи женатым), а оттого и получал большие полномочия. Такие любовно-политические союзы историки называют фаворитизмом. Через своего фаворита Елена собирала компромат на бояр-опекунов и втиралась в доверие москвичам.
Первым под раздачу в 1534 году попал родной дядя Елены Михаил Глинский. Он попытался осудить дочь за тесные связи с Телепнёвым-Оболенским после смерти мужа, за что быстро оказался в тюрьме вместе со своей семьёй, где и умер от голода. Глинская била по своим родственникам-перебежчикам из Литвы, чтобы самостоятельно решать, как дальше бороться за власть, – типичная тактика «бей своих, чтобы чужие боялись». Почуяв, чем запахло, Семён Бельский, брат одного из опекунов, князя Дмитрия Бельского, с частью бояр эмигрировал в Литву к Сигизмунду I. Елена могла бы без проблем обвинить и Дмитрия в сговоре и казнить за измену, но не хотела терять хорошего воеводу, ограничившись посадкой в тюрьму другого его брата.
За происходящим уже давно следили в Литве. Князь Сигизмунд решил, что настало отличное время реванша за прошлые конфликты, а потому выдвинул ультиматум вернуться к прежним границам и отдать обратно Смоленск. В Москве на такое никто не собирался соглашаться, а потому началась очередная русско-литовская война 1534–1537 гг. Как и в прошлые разы, бои шли с переменным успехом – то литовцы русскую крепость захватят, то московские полки разорят окрестности литовской столицы. Литве мешала слабая система организации войска (поэтому литовцы постоянно обращались за помощью к полякам), а русским – аресты некоторых воевод, которых Глинская подозревала в измене (поэтому приходилось долго собирать войска). В конце концов было заключено перемирие, по которому обе стороны обменивались небольшими территориями. Так, России передали важную крепость Ивангород на границе с Ливонским орденом. Неприятный осадочек остался от жестокости поляков и литовцев при захвате города Стародуб – там после долгой осады разгоряченные воины истребили почти всё десятитысячное население. Но худой мир всегда лучше хорошей войны. Вдобавок удалось и договориться со Швецией, которую попросили в случае новых войн не помогать ни Литве, ни Ливонскому ордену. На том и разошлись.
К концу войны у Елены Глинской и её соратников появилась проблема посерьёзнее – конфликт с Андреем Старицким. Этот член опекунского совета являлся живым сыном ещё Ивана III, то есть он приходился братом покойному Василию III. В предыдущей главе уже упоминалось, что Андрей Старицкий оставался чуть ли не единственным самостоятельным удельным князем с крупными владениями. Сразу после того, как Елена стала регентом, Андрей пытался выпросить у неё часть наследства, чтобы увеличить свой удел, но получил предсказуемый отказ. Тогда в 1534 году Старицкий перебрался из Москвы в свои владения и стал собирать вокруг себя недовольных Глинскими. Отношения между Еленой и Андреем стремительно портились. Усугубило ситуацию и то, что по приказу Глинской в тюрьме скончался ещё один сын Ивана III Юрий Васильевич, – со стороны казалось, что вдова собирается устранить всех родственников покойного князя, кроме сына Ивана. Общение между Старицким и Глинской происходило через другого боярина-опекуна Василия Шуйского[45], который бегал то в Москву, то в Старицу передавать сообщения. Так продолжалось до 1537 года, пока не появились слухи, что князь Андрей собирается то ли перебежать в Литву, то ли собрать войско и захватить себе Новгород. На самом деле он уже давно опасался за свою жизнь и любыми способами избегал явки в Москву, то притворяясь больным, то передавая на службу свои войска московским воеводам в знак покорности. Но на перехват Старицкого уже отправился фаворит регента Иван Фёдорович Овчина-Телепнёв-Оболенский (да, автор хочет каждый раз писать это роскошное имя полностью), который предложил князю всё-таки вернуться в Москву и получить прощение. Наученные предыдущими главами читатели понимают, чем заканчиваются такие обещания, –