Против такой политики выступил митрополит Афанасий и сложил с себя полномочия в знак протеста. Царю нужна была хотя бы формальная поддержка церкви, и Иван обратился к старому знакомому, Филиппу Колычёву, игумену Соловецкого монастыря, и предложил ему митрополичий сан. Тот выставил главным условием прекращение опричнины и разделения страны на две части. После короткого спора Грозный приказал ему замолчать и через опричников и духовенство смог уговорить Филиппа стать новым митрополитом. Наверное, тот рассчитывал образумить царя, заняв высокий пост. Вскоре к царю явилась делегация из трёх сотен знатных мужчин от земщины, просившая прекратить опричную политику. Вместо внятного ответа их уже традиционно обвинили в измене и подвергли пыткам и казням – кого отхлестали кнутами на площади, кому отрезали языки. От смерти многих смог спасти Филипп, отговоривший Ивана от кровопролития.
Другое кровопролитие предложил прекратить уже Сигизмунд II, король польский и князь литовский. Он был согласен поделить Ливонию пополам с Иваном, установив границу по месту текущего расположения войск. Вроде как царь даже созвал специальный Земский собор, чтобы посоветоваться с подданными. Запуганные бояре и дворяне поддержали желание Грозного отказаться от мира и воевать до победного конца. Опричники тоже хотели продолжения Ливонской войны – их опричное войско могло продолжать разорять земщину, пока сами земские полки воюют с литовцами и шведами где-то далеко на границе. Так Россия потеряла свой предпоследний шанс выйти из Ливонской войны победителем.
Между тем опричный террор спустился с уровня бояр и дворян до купцов, ремесленников и крестьян. Опричники безнаказанно грабили и насиловали простых людей, обвиняя их в измене. Против кого или чего – царя это мало волновало. За возражение, а уж тем более сопротивление опричнику всё равно следовала казнь. Выходки опричников начали выходить из-под контроля, но царь Иван Грозный и не собирался их останавливать – наоборот, с его молчаливого одобрения или прямого приказа, сказанного посреди молитвы, отлавливались нелояльные воеводы-дворяне, родовитые бояре и даже их слуги. Под пытками из них выбивались любые показания и признания – все сознавались, что на самом деле служат Сигизмунду, крымскому хану, шведскому королю или самому антихристу. Особенно ярко себя проявлял в жестокостях тот самый Малюта Скуратов, родственник Бельских, ставший правой рукой царя в деле отлова несогласных. По свидетельствам некоторых историков, и государь лично принимал участие в кровавых допросах и казнях. Свои действия царь объяснял богоизбранностью, очищением мира от грешников и изменников. Выглядит, как будто царь окончательно свихнулся, но дочитайте до конца главы – там всё не так просто.
В таких условиях всё большую поддержку получали Владимир Старицкий и митрополит Филипп. И если первый не пытался сопротивляться и старался сохранить жизнь себе и своей семье, то второй решил бороться с опричниной в силу своих полномочий. Сначала Филипп пытался в разговорах один на один убедить царя не казнить, а миловать подозреваемых в измене, но Грозный перестал с ним видеться. Тогда в своих публичных молитвах митрополит стал просить Бога о прекращении кровопролития, чем ещё больше раззадорил царя. В марте 1568 года царь явился в Успенский собор со своей прислугой в чёрном обличье для благословления от митрополита. Однако Филипп умышленно не замечал Ивана, игнорируя его просьбы. После того как бояре стали мешать вести службу, митрополит обратился к царю с речью, где попытался запугать его перспективой оказаться вовсе не в раю за свои опричные дела. На что царь рассвирепел и прокричал: «Я был слишком милостив к тебе, твоим сообщникам, … но я заставлю вас жаловаться». Начались облавы на сторонников Филиппа, но те даже под пытками не давали какого-то явного компромата на митрополита.
Иван Грозный стал искать официальный повод начать смещение митрополита, который пользовался народной поддержкой и не давал разгуляться царским планам полностью[57]. В ноябре 1568 начался официальный церковный суд над Филиппом, которого его бывшие коллеги по цеху обвиняли не то в колдовстве, не то в неправильном соблюдении обрядов. Весь этот цирк надоел митрополиту, и, сняв с себя мантию, он предпочёл самостоятельно сложить с себя сан, чем потерять его в судебной постановке. Опричники во главе с ещё одним новым любимцем царя, Фёдором Басмановым, объявили простому люду о низложении митрополита, переодели его в рваное тряпье и изгнали в монастырь под стражу. Царь подумывал сначала сжечь бывшего главу Русской православной церкви живьём или скормить его голодному медведю, но решил отправить его в вечное голодное заточение в далёкий монастырь. Участь Филиппа была печальна: в 1569 году в его келью зашёл за благословлением на очередной опричный поход тот самый Малюта Скуратов. Получив отказ, он задушил бывшего митрополита. Официальная версия: в комнате Филиппа было жарко и душно, тот и не выдержал. Почти все историки уверены, что Скуратов действовал по указке царя, не желавшего лично марать руки.
Малюта Скуратов и заключённый Филипп в «душной темнице»
Настал черёд Владимира Старицкого. Он уже передал свой крупный удел в опричнину и был отправлен под Астрахань оборонять границу. Путь князя лежал через Кострому, где население встретило его торжественно и радостно – приезд любого знатного человека, не связанного с опричниной, уже становился праздником. Об этом донесли царю, и тот вызвал Старицкого к себе в Александровскую слободу. По пути туда его окружили отряды Малюты Скуратова и ещё одного видного опричника Василия Грязно́го. У тех на руках были показания царского повара (полученные под пытками, само собой) о том, что Старицкий хотел отравить царя. Князя заставили принять яд, а его семью позднее жестоко казнили. Так царь избавился от ещё одного мнимого конкурента.
Иван Грозный обложил земщину долгом в 100 тысяч рублей за свои неудобства с переездом в Александровскую слободу – такие деньги невозможно было бы собрать и за целый век, а потому земщина все больше становилась похожей на опричнину: и там, и там боярство переставало играть значимую роль, а все важные решения принимались одним государем, мнившим себя наместником Бога на земле. Ах да, и не забывайте, что параллельно всё ещё шла Ливонская война.
Для получения преимущества в Ливонии Иван Грозный пошёл на необычный внешнеполитический трюк. Из оккупированных русскими территорий он соорудил марионеточное государство – Ливонское королевство. Во главе был посажен датский принц Магнус. У Дании и Швеции были свои тёрки в Балтике, а потому Иван хотел вбить клин между ними и через Магнуса управлять Ливонией. Для пущей верности Магнуса женили на дочери уже покойного Владимира Старицкого – так принц породнился с Грозным. Местное население обрадовалось – формально ими теперь управлял не грозный русский царь, а сын европейского короля, цивилизованный человек (который, правда, полностью подчинялся Москве). Ожидалось, что датский король, брат Магнуса, выделит помощь в борьбе со шведами, но датчане не захотели связывать себя союзом с Иваном, так что Магнус с юридической точки зрения действовал как бы сам по себе.
А тут ещё как раз удачно в Речи Посполитой умер король Сигизмунд II. Что ещё за «Речь Посполитая»? А это скрещённые в 1569 году Великое княжество Литовское и Польское королевство. Две страны давно шли к слиянию в одно целое. Внимательный читатель помнит, как ещё при московском князе Дмитрии Донском литовский князь Ягайло женился на польской королеве Ядвиге. Тогда две страны стали находиться в постоянном союзе. Теперь же по новому специальному документу-соглашению, Люблинской унии, две страны превращались в одну – Речь Посполитую. Само название с польского означает что-то вроде «общего дела», и ничего общего с разговорной речью тут нет. Для удобства автор будет время от времени эту новую страну всё равно называть Польшей. Почему? А дело в том, что весь процесс Люблинской унии – это уламывание польскою знатью литовских князьков войти в состав единой страны, чтобы их не поглотил русский царь. С созданием Речи Посполитой литовские земли оказались ещё больше подвержены польскому культурному и религиозному влиянию. Поэтому вместо страдавшей Литвы Иван IV получил на своих границах очень крупную Польшу, готовую продолжать войну. Но, как мы уже поняли, внезапно помер Сигизмунд, и в Речи Посполитой наступил период бескоролевья. По закону нового короля должен был избрать специальный орган – Сейм. Причём королём мог стать вообще любой человек знатного рода из любой страны (это вам не засилье Рюриковичей в России). Настолько любой, что одним из ведущих кандидатов поначалу был сам Иван IV Грозный. Его поддерживала некоторая часть литовской знати, считавшая, что тогда русский царь не разграбит их земли, а наоборот щедро наградит. Другими кандидатами были: француз Генрих из династии Валуа и Эрнест из династии Габсбургов (их поддерживали католики) плюс ещё с полдесятка польских воевод. Исход выборов оставим на потом, так как они затянутся на несколько лет. Думаю, вы уже догадались, что победит там вовсе не русский царь.
Одной из причин этого стало продолжение опричнины Иваном IV. После расправы с отдельными личностями и семействами ему была нужна рыба покрупнее. «А что насчёт целого города?», – наверняка предложил кто-то из ближайших опричников, намекая на Новгород, бывший свободолюбивый город, так долго когда-то сопротивлявшийся Москве. По официальной версии на имя царя пришёл донос от какого-то бездомного, что новгородская знать во главе с архиепископом Пименом задумала посадить на царский престол Владимира Старицкого, а потом передать Новгород и Псков под власть польского короля. Наверное, это один из самых абсурдных поводов начать репрессии в отечественной истории – Владимир Старицкий был уже на тот момент мёртв; какой был смысл передавать земли под власть польского короля, если ими должен быть править Старицкий; да и польского короля на тот момент вообще не было, так как в Речи Посполитой были выборы. Но Грозному сгодилась и такая ахинея, чтобы