– Не советую, дружок, – он скосил на меня глаза. – Я здесь главный, понял? До меня здесь не было Повелителя Боли. Слои Лимба были мягкими, податливыми… Я подчинил их себе, пробравшись в самое сердце тьмы. Самое грязное и страшное, что ты можешь вообразить… я делал здесь. Поэтому мне все здесь подчиняется.
Я вспомнил мальчика с пробитым горлом. Расчлененную медсестру. Девочку-модель с выдавленными глазами. Безногую наркоманку. Вспомнил гомункулов пищеблока и штабеля сливовидных тел. И наконец вспомнил вытаращенные от ужаса (“Или удовольствия?” – содрогнулся я) глаза Дениса на экране. И спросил, унимая дрожь:
– Где. Мой. Брат.
– Сыграем в игру, – бросил Ульфрик, переключая вкладку. На экране снова возник Денис. – Выполнишь одно простое задание – и я отдам тебе брата и отпущу вас обоих.
– Идет, – процедил я, глядя в монитор.
Ульфрик кивнул в сторону дивана.
– Специально для тебя я приготовил вот эту замечательную Тушу. Оттрахай ее. Давай, выеби ее в любую дырку, если хочешь, можешь проделать новую – ножик у тебя есть. А я подрочу. Все просто. Ты заслужил уважение, дойдя досюда.
Я обернулся к дрожащему на диване обрубку. Исполосованное шрамами туловище без рук и ног, без ушей и волос мелко трясло головой. Лицо, кожа на котором была то ли содрана, то ли обварена, спеклось в один сплошной безглазый шрам с круглым провалом рта и ассиметричными дырками ноздрей. Несколько кровоточащих надрезов на животе были явно предназначены для ебли. Признаков пола у этого существа не было.
Туша… Так он ее назвал.
Денис на экране начал раскачиваться на своем стуле. Звука не было, но я уверен, что он выл. Что бы ни было в этой комнате, но оно причиняло ему боль. Брата нужно было спасать… А еще эти надрезы выглядели невероятно заманчиво.
– И все? – спросил я. – В чем смысл?
– Попробуй, – улыбнулся Ульфрик, продолжая себя поглаживать. – Я уверен, что ты вернешься.
Я почувствовал прилив крови внизу, звериное возбуждение прокатилось волной по телу, в глазах зарябило. Новый приступ приближался.
Сперва я проник в рот Туши. Как я и догадывался, зубов у нее не было. Она попыталась сжать мой член челюстью, но я ударом кулака сломал ее. За хрустом послышался визг, а потом – улюлюканье Ульфрика. Все, что оставалось Туше – дергать шеей, но я надежно зафиксировал ее. Все эти шрамы, кровь, беспомощное верещание слепоглухонемого обрубка, улыбка Повелителя Боли и багровые искры в глазах – о, это все едва не вывернуло наизнанку мои мозги. Мне показалось, они начали поджариваться от кайфа.
Когда я проник в свежий разрез чуть выше аппендикса и стал щекотать членом кишечник Туши, на меня накатило ни с чем не сравнимое блаженство.
Здесь, на последнем ярусе Лимба, где никакого бога не было и нет; где только боль и удовольствие в обнаженном до мяса естестве; здесь я содрогался в самом ярком в жизни садистском оргазме, и сперма Ульфрика брызнула на меня и Тушу, и я увидел на… увидел… на мониторе…
Денис кричал. Он трясся, рвался изо всех сил, прикованный к стулу, плакал, размазывал о плечо идущую носом кровь, пытался выплюнуть надкушенный кусок языка, болтающийся на розовом лоскуте, закатывал глаза и мотал головой так, будто хотел ее оторвать.
Озаренный догадкой, я перевернул Тушу на живот. Чуть ниже затылка в голове обрубка находился странный разъем, из которого торчал провод. А потом я перевел взгляд ниже. На левой лопатке перечеркнутое парой белесых шрамов темнело родимое пятно, в котором смутно угадывались очертания Франции.
Я ударил Тушу по лицу. На экране голова Дениса мотнулась из стороны в сторону. Багровые искры в мозгу разогнались до сверхсветовых скоростей. Я прокрутил в голове все сказанное Ульфриком.
А потом подобрал с дивана нож и вспорол Денису горло.
Алая струя брызнула на мои колени, еще не опавший член затвердел снова, и пока горячая кровь еще хлестала по вспоротому горлу, я уже воткнул туда член.
Повелитель Боли хохотал и ублажал себя все быстрее и яростнее, явно наслаждаясь тем, что сломал меня и обрел новую игрушку-марионетку. Я уже догадался, что два изуродованных санитара были друзьями Дениса. Наверное, они сами согласились подчиниться, когда увидели, что произошло с ним…
Но я – нет.
Поток крови иссяк, и что-то начало неуловимо меняться. Я увидел, как зрачки Ульфрика расширились; он вскочил на ноги, но не успел. Он больше не был Повелителем Боли.
– Убить, – бросил я.
Санитары схватили бывшего хозяина за плечи и вгрызлись ему в шею. Он закричал, на месиве шрамов, что когда-то было его лицом, отразился ужас – десятикратный от того, что это существо уже отвыкло его испытывать.
Я увидел, как на экране компьютера меняется картинка. Светлая, чистая больничная палата, лежащий на ней изможденный, но живой Денис, монитор жизнеобеспечения и рыжеватая медсестра…
Потом увидел, как оторвали Ульфрику обе руки мои слепые слуги. Как они порвали ему челюсть, как выскребли тонкими скальпелями глазницы. Как располосовали член, разрезав вдоль, и он раскрылся цветком на четыре лепестка.
А потом меня сбила с ног убийственная усталость. Я попросил у одного из санитаров скальпель и вспорол себе горло.
***
Очнулся я в больнице. Самой обыкновенной, светлой и чистой. Когда я шевельнулся, рядом присела медсестра. Улыбнулась приветливо и чуть тревожно, мягкие ямочки залегли на пухлых щечках, из-под медицинской шапочки выбилась прядь волос цвета темной бронзы.
Так похожа на мою бывшую жену.
– Как самочувствие? – прощебетала медсестра. – Я сейчас позову докто…
– Брат… – выдохнул я.
– М-м-м… – она вскинула брови, стрельнула глазами в сторону. – Он здесь, в этой палате. Пришел в себя за минуту до вас…
– Он не умер?
Я не верил ушам. Денис был жив! Все это черное безумие и погружение в глубины ада было не зря. Мы вырвались из Лимба. Мы оба спаслись!
Я понимал, что брат слишком многое пережил в Лимбе и вряд ли вернулся прежним. Но надеялся, что он забудет этот кошмар, как те дети, когда проснутся… Но ведь я же не забыл.
Хотя… Я же достиг самого дна. Самого сердца тьмы. Я стал там самым главным…
– Ваш брат жив. С вами все будет хорошо, – улыбнулась медсестра, поправляя рыжую прядь. – Я позову доктора.
Скрипнула дверь. Обмотанный датчиками и скованный капельницей, я не мог заглянуть за спинку кровати. Но слышал грузные шаги.
– Кто вошел? – спросил я.
– Что? В смысле? – медсестра вскинула брови, озираясь. Поправила шариковую ручку в нагрудном кармане халата. Улыбнулась обезоруживающе, погладила меня по руке. – Никого нет, в палате только вы и брат. Все хорошо, отдыхайте.
Я сжал ее руку, она ответила пожатием – теплым и мягким. Кожа на ее ладони была твердой, но не грубой. Я улыбнулся, глядя сквозь медсестру на вошедших гостей. Она проследила за моим взглядом, пожала плечами.
– Схожу за доктором?
Она не видела стоявших за ее спиной двух огромных санитаров с зашитыми глазами. Розоватый пот струился по их серой коже, желтый гной запекся на нитках. Треугольные зубы скалились над ее головой.
Я стиснул руку медсестры сильнее, она встревоженно глянула на приборы, стала гладить меня по щеке, успокаивая. Дыхание участилось, в глазах зарябило…
Никто не возвращается прежним из нижних слоев Лимба.
Совершенно отрешенно я смотрел, как моя рука выхватывает шариковую ручку из кармана медсестры и втыкает с размаху ей в глаз. Это было хорошо. Да. Мне понравилось.
Понравилось, как влажно чавкнула эта новая дырка. Ямочку на щеке залило кровью, рот распахнулся в немом крике, медсестра задергалась в агонии. Я ковырял ее глазницу, ковырял, скребя по кости, ковырял, ковырял, дырочка должна быть шире…
Я ковырял, охваченный новым приступом.
А слепые санитары за спиной мертвой медсестры кивали и улыбались.
Евгений Долматович – «Пустырь»
Шаркая чуть позади, я оголодало наблюдаю, как сочно переваливаются ягодицы Рыжули, обтянутые тугой джинсой. Внезапно она оборачивается, колет меня искристым взглядом, обжигает лучистой улыбкой. И сердце в груди колотится как ошалелое – неистово-неистово, разогнанное бушующим юношеским гормоном. Я облизываюсь, в лицо бьет пылью, в носу свербит от аромата духов, срываемого ветром с тонкого девичьего тела, с ее распущенных, пламенного цвета волос.
– Далеко еще? – спрашивает Рыжуля.
Жалкая потуга взять себя в руки: осматриваюсь. Вдали, в ржаво-желтой дымке, вспарывают апатичную синеву «человейники» – уродливые постройки без конца и начала, разросшиеся опухоли, поглотившие столько жизней. Дома-надгробия, дома-могилы. Прижизненные могилы. А чуть левее тянется бетонный в грязных потеках мост, по которому лениво ползут запылившиеся автобусы, везущие все ту же пыль – мучнистые физиономии, задымленные глаза. Душа истлела, остались угли и дым. Остервенело сигналят машины. И воздух над мостом преломляется – там жарко, нечем дышать. Нас же с Рыжулей ощупывает вязкая стылость надвигающегося вечера, тени хранят в себе грядущую осеннюю промозглость.
Мне хочется трахаться. Сглатываю, цепляясь взглядом за упругие ягодицы…
– Так че – далеко?
Насилу возвращаюсь к ее лицу, к ее озорным глазам – плавлюсь, будто ком пластилина на огне, булькаю пузырем озабоченной невнятности:
– Ну так…
Рыжуля хмурится, раздумывает о чем-то.
– А где вообще твоя общага?
– Ну там…
Я тычу пальцем в зыбкое марево за мостом, в воплощенную неопределенность. Затем щурюсь, стараясь понять, а правильно ли мы идем? Оглядываюсь, выдыхаю горячей сухостью рта, ищу сигареты в карманах. Хочется покурить. И сожрать что-нибудь. И, разумеется, потрахаться. А после скинуть на пол испачканные в молофье простыни, включить на ноуте какую-нибудь бестолковую киношку и забыться. Выпасть из времени – или, правильнее, из остопиздившего безвременья моего существования – в уютное пространство отупения, в небытие. И пусть через неделю кто-нибудь ткнет меня палкой, а то и пнет, скажет, мол, пора снова жить. И я буду жить дальше…