— Не смей так говорить! — я топнула ногой, невольно покосившись на Ее Светлость, которая, как мне показалось, меня даже не узнала, до сих пор не оправившись от потрясения. — Я не хотела, чтобы ты его убивал вовсе не поэтому. Я… я просто не ждала…
— Как можно было не ждать того, что я его убью, после того, как щенок слышал твое новое имя и видел меня? — искренне удивился Хорвек, и я прикусила язык, поняв, что выставляю себя в его глазах редкой тупицей.
— Ваша Светлость, — я встала на колени перед госпожой Вейденой, не решаясь дотронуться до нее, ведь раньше это было бы непомерной дерзостью. — Не бойтесь! Вы узнаете меня? Это я… — тут что-то заставило меня запнуться, и я поняла, что так действует заклятье, лишившее меня прежнего имени. — Я была раньше Фейнеллой…
— Фейнелла? — в ужасе переспросила госпожа Вейдена, подавшись назад. — Ты ведь колдунья?! Не смей касаться меня! Я не позволю причинить тебе вред этому ребенку!
— Ох, — я в досаде закусила губу. — Но Ваша Светлость, вы не можете в это верить! Если вы защищаете Харля, то знаете, где на самом деле прячется зло. Харль! Харль, ты слышишь меня? Скажи, что я не ведьма!
Мальчишка услышал меня не сразу, но немного погодя все-таки отнял руки от перекошенного лица. Должно быть, ему не понравилось то, что он увидал, поскольку голова его вжалась в плечи еще больше.
— Фейн? — наконец спросил он неуверенно. — Это и взаправду ты?
— Я, а кто же еще? — нетерпеливо воскликнула я, понимая, что времени на разговоры у нас почти что нет. — Неужто ты не признал меня, после того, как целыми днями околачивался в наших с дядюшкой покоях? Провалиться мне на этом самом месте, Харль! Мы же едва не породнились! Ну хоть ты-то знаешь, что дядя Абсалом не наводил порчу на господина Огасто? И что я никогда не промышляла колдовством?.. — тут у меня над ухом как будто прошептал кто-то недобрый: «До недавнего времени», и я умолкла, не в силах побороть смущение.
— Еще один твой родственник? — нарушил тишину Хорвек, который, не теряя времени даром, уже оттащил мертвого оборотня в сторону и вернулся, вытирая окровавленные руки. — Сколько их у тебя?
— Да чертова прорва, — пробурчала я. — Однако спасать из них, к счастью, нужно немногих.
— Кто это, Фейн? — с испугом спросил Харль, вцепившийся в госпожу Вейдену, словно она и впрямь могла его от чего-либо защитить.
— Гм! — сказала я, пребывая в затруднении. К счастью, все в городе, кроме меня, господина Огасто и колдуньи были уверены, что демон из подземелья мертв, поэтому о худшем — то есть, о правде, — Харль и госпожа Вейдена не догадывались.
— Это мой друг, — наконец сказала я, косясь на Хорвека. — Очень славный и честный… ну, по большей части честный… человек. Да, определенно человек. Он взялся помочь мне.
— Помочь тебе — в чем? — с опаской произнесла господа Вейдена, чья враждебность, как мне показалось, пошла на спад.
— Вы должны это знать, раз прячете Харля! — мне надоело ходить вокруг да около. — От кого вы его спасаете, Ваша Светлость? От меня ли? Кто искал его? Чего вы боитесь?!
На красивом лице госпожи Вейдены отразилось смятение, и мне подумалось, что вот такой — взволнованной, отчаявшейся — она кажется еще прекраснее. Раньше, когда она убивалась по охладевшему к ней супругу, мне думалось, что она ненамного живее картины, около которой терзался господин Огасто — слишком уж однообразными и тоскливыми были ее жалобы. Но теперь я поняла, что в этой юной женщине таилась сила духа, о которой я не догадывалась, и мне впервые стало по-настоящему стыдно за то, с какой легкостью я вычеркивала ее из своих размышлений о счастливом будущем с Его Светлостью.
Внезапное движение заставило меня вздрогнуть — Хорвек опустился на одно колено рядом со мной, протянул руку к герцогине, и не успела я что-либо сказать, как он с почтением поцеловал дрожащие пальцы Вейдены и помог ей подняться.
— Мы не причиним вам вреда, Ваша Светлость, — произнес он так вкрадчиво и проникновенно, что у меня по спине пробежала дрожь. Но на госпожу Вейдены его интонации оказали благотворное влияние: она, немного замешкавшись, слабо улыбнулась, и даже коснулась рукой волос, словно проверяя, в порядке ли они. Мое чувство вины перед нею тут же испарилось загадочнейшим образом, и я, засопев, принялась подавать знаки Харлю с тем, чтобы тот перестал прятаться за госпожой Вейденой.
— Иди сюда, паршивец, — сказала я, распахивая объятия, и мальчишка после некоторых раздумий покинул свой угол, безо всякого почтения истоптав подол платья Ее Светлости. — Я чертовски рада, что ты жив-здоров! Ну, рассказывай, как ты ушел от треклятой колдуньи?
— Да я и сам не знаю, — развел руками он, и его всего передернуло от неприятных воспоминаний. — Господина Рава, бедолагу, схватили прямо в его лаборатории, и я слышал, как он кричал, что ни в чем не виноват… да только кто ж его послушал?
— А где был ты? — хоть я и знала, что дядюшка в руках колдуньи, однако сердце мое заколотилось, как сумасшедшее, когда я представила, какой ужас испытал дядюшка Абсалом, поняв, что его собираются арестовать по чьему-то злобному навету.
— Я успел спрятаться в один из шкафов, где стояли остатки лекарств, — Харль потер нос, в котором уже начало снова что-то хлюпать. — И когда слуги той дамы принялись обыскивать лабораторию — едва не помер от страха. Они непременно должны были меня найти…
— Но не нашли же? — я встряхнула его, приводя в чувство. — Ведь так?
— Так, так… — глаза Харля стали пустыми, как это частенько бывает у людей, повествующих о чем-то, что не до конца понятно их уму. — Странное там что-то творилось, я и госпоже Вейдене это говорил, — тут он покосился на герцогиню, пытавшуюся привести в порядок свое измятое платье, на подоле которого виднелись темные брызги крови. — Ее Светлость сказала, что меня уберегли милостивые боги… — он понизил голос. — Но мне сдается, что это вовсе не боги были, поскольку силам небесным вряд ли приходились по нраву мои шутки. Смотри, Фейн! — тут он показал мне темный пузырек, который до этого сжимал в кулаке. — Я нашел его в шкафу, и вспомнил, как твой дядюшка говорил, что эта дрянь отваживает всяческих недругов. Вот и положил ее себе за пазуху!
Тут я признала флакон, и скривилась от омерзения:
— Ох, Харль! Да ведь это же та самая пакость, что была в порченом яйце!
— Она самая! — ухмыльнулся мальчишка, начинавший походить на себя прежнего. — Правда, я не шибко-то верил, что она мне поможет. Но когда дверцы шкафа распахнули, то никто меня не увидал, хоть я сидел там, как на ладони и обливался седьмым потом от страха! Едва они ушли, я тут же бросился к добрейшей госпоже Вейдене и попросил ее о защите…
— Этот твой приятель не так уж бестолков, — заметил Хорвек, который, как оказалось, прислушивался к рассказу Харля. — Для слуг ведьмы ее собственное колдовство — как слепое пятно, и сопляк угадал верно, как спасти свою шкуру. Однако теперь бутылочку можно выбросить — раз оборотень почуял мальчишку, значит, чары выдохлись и больше ему не удастся спрятаться.
— Оборотень? Ведьма?.. — зубы Харля защелкали так громко, как будто кто-то принялся трясти детскую погремушку. Госпожа Вейдена, издав испуганный возглас, замерла на месте, уставившись на лужу крови, отмечавшую место смерти Эйде.
— Ну конечно же, ведьма! Неужто ты не разгадал, что здесь творятся богопротивные колдовские дела? — я постучала Харля пальцем по лбу, и он тут же хлопнул меня по руке.
— Я ничегошеньки не понял, если признаться честно. Но то, что всем, кто имел дело с тобой и твоим дядюшкой, придется туго — сообразил, не без этого. С чего это сестрица господина Огасто так взъелась на тебя, Фейн?
— Да никакая она ему не сестрица! — я сжала кулаки от бессильной злости. — Поганая ведьма, заколдовавшая Его Светлость — вот кто эта змея! Это из-за ее чар он сам не свой!
— Ведьма? — герцогиня теперь внимательно слушала меня. — Ты точно это знаешь? Она говорит, что это твое колдовство губит Огасто…
— Я бы ни за что, никогда не причинила вред Его Светлости! — воскликнула я с такой горячностью, что приободрившийся Харль присвистнул, Хорвек вздохнул, а госпожа Вейдена после некоторого замешательства нахмурилась. Я почувствовала, как щеки запылали, и опустила голову, упрямо пробормотав напоследок:
— Она все лжет, и даже имя свое украла…
Какой бы дерзостью не казалось то, в чем я себя только что выдала, именно это заставило госпожу Вейдену поверить нам.
— Зачем ты пришла сюда? — прямо спросила она, глядя на меня уже без испуга, но с тем неуловимым оттенком высокомерия, который показывал, что она верно истолковала мои слова, однако считает ниже своего достоинства обсуждать столь нелепые чувства.
— Мне нужен портрет, — хмуро сказала я, выдержав ледяной взгляд госпожи Вейдены. — Тот, что висит здесь на стене.
— Мой портрет? — недоуменно переспросила герцогиня, смерив меня еще более холодным взглядом.
— Это не ваш портрет, — произнесла я, ощутив в глубине души мстительное удовлетворение. Надменность герцогини уязвила меня куда больше, чем мне показалось сначала. Раньше я смиреннее принимала то, что по своему положению недостойна даже ревности со стороны Ее Светлости, сейчас же впервые подумала, что судьба не так уж справедливо разделила блага между благородными господами и простолюдинами.
— Что за безумные речи? — герцогиня гневно вскинула голову. — Там изображена я! Это понятно каждому, кто не ослеп или не сошел с ума!
— Что-то ты заговариваешься, Фейн, — не преминул влезть в наш спор Харль. — Я своими глазами видел ту картину! Она не так плохо нарисована, чтоб не узнать Ее Светлость! Да и с чего бы Его Светлости держать перед глазами портрет кого-то, кроме госпожи Вейдены?
— Я точно знаю, что там нарисована не госпожа Вейдена, — никогда я еще не осмеливалась так прямо и непочтительно говорить со знатной дамой, и, хоть обида подстегивала меня, разговор этот нравился мне все меньше и меньше. Мои глупые слова пока что оборачивались против меня, и я бы не удивилась, если бы к утру за мою голову давал награду не только околдованный герцог Таммельнский, но и его разгневанная жена. В растерянности я оглянулась на Хорвека, но тот, как будто потеряв всякий интерес к происходящему, отступил в тень, и замер там, предоставив мне самой объясняться с госпожой Вейденой. «Проклятие, да он испытывает меня, — подумала я обреченно. — Ему интересно наблюдать за тем, как я копошусь, силясь спасти себя. И стоит его разочаровать, как он исчезнет. Никакого слова он мне не давал. Впрочем, клятвы он нарушает безо всяких колебаний и поступает лишь так, как ему самому желается. Покажусь ему малодушной, да еще и более скудоумной, чем он полагал — и поминай как звали!..».