— Так я и знала! — просипела я, пытаясь забрать руку, но он крепко ее удерживал, словно не замечая моего копошения. — Я не буду мараться об колдовство!
— Йель, посмотри на меня, — кротко попросил он, вздохнув. Это обращение, столь непохожее на его обычную насмешливую манеру, заставило меня тревожно замереть.
— Смотрю, а как же! — пробормотала я то ли сварливо, то ли смущенно, ведь не могла взять в толк, чего добивается бывший демон — ничего нового в его лице не появилось, а взгляд желтых глаз с крошечными точками зрачков отнюдь не обладал успокоительным воздействием.
— Я слабею, Йель, — произнес он негромко. — Это тело ни к чему не годно, оно не способно выдержать то, чему я вынужден его подвергать. Пока что я стою на ногах, но время истекает, и я не знаю, как долго смогу хоть чем-то тебе помогать. К тому времени, как я окончательно превращусь в развалину, ты должна оказаться как можно дальше от ведьмы.
Теперь я поняла, что хотел показать мне Хорвек: даже в неверном свете лампы было видно, как он бледен, а глаза так глубоко запали, что, казалось, их обвели копотью. Дядюшка Абсалом, окажись он здесь, непременно заявил бы, что бродягу одолевает болотная лихорадка, и попытался бы продать бывшему демону пригоршню дрянных пилюль, которые, как он всегда говаривал, точно не повредят тому, кто и так одной ногой в могиле.
— Да какой же человек выдержит безо сна, еды и питья?! — в сердцах воскликнула я, тут же ощутив приступ непрошеной жалости. — А ты человек теперь, слышишь? Но изводишь себя так, словно хочешь побыстрее отправиться на тот свет!
— Ты ведь знаешь, о чем говоришь, пусть даже не понимаешь при этом и половины, — хмыкнул Хорвек. — Чем быстрее я себя прикончу, тем лучше для всех, а в особенности — для тебя. Точнее говоря, так было бы лучше, не сцепись ты с чародейкой, которая прожила на свете куда дольше тебя и знает много такого, чего в твою голову не вложить и за сто лет.
— И хвала премудрым богам за то, — перебила его я, не удержавшись. — Моя голова — не сточная канава при городском рынке, столько дряни не вместит. Но черт с нею, с моей головой! Мне совсем не нравится то, что ты хочешь себя уморить. Быть может, согласно вашим воззрениям в людском обличье жить совершенно невмоготу — людям и самим подчас не слишком-то нравится их жизнь! — но любые законы нарушаются, если на то половчее изыскать причины. Ты порой смахиваешь на безумца, но… Я тебя не боюсь, так и знай! Только что ты сам сказал, что убить меня не сможешь…
— Пока что — не смогу, но изменения неотвратимы, — отрезал Хорвек, наконец-то отпустив мою руку. — Скоро я не вспомню об этом разговоре. И о… о прочем.
— Ни в жизнь не поверю, — упрямо возразила я. — Кривить душой не стану, я не знавала демонов раньше, однако мне сдается, что ты не так уж похож на остальных. Ты был совестливым бесом, вот что я скажу, а достоинство это и среди людей не сыщешь днем с огнем. Может, тебе самому этого и недостаточно, но мне-то хватает с лихвой, и я не желаю, чтобы ты себя преждевременно загонял в могилу. Я свое слово держу, в отличие от тебя, и вот какой зарок я дам сейчас: ежели ты все-таки спятишь и решишь меня прикончить — перед смертью я не прокляну тебя и винить не буду, чтоб мне сквозь землю сейчас провалиться!..
— Йель, твоего ума не достает на то, чтоб понимать, насколько неосторожные обещания дает твой язык, — Хорвек начал проявлять признаки нетерпения; оборот, который принял наш разговор, ему очевидно не нравился.
— Ох, да и ладно! — вскричала я, ничуть не смутившись. — Послушать тебя, так большого ума вовек не захочется. От него, видать, одна маета на душе да тоска о том, что еще даже не случилось! Лучше уж жалеть о своей глупости, чем о подлости. Так вот: я соглашусь выполнить твои указания, сколько бы чародейской ереси в них не содержалось, но при одном условии…
— Неужто спасение прекрасного герцога стало недостаточно веской причиной для сделок с собственной совестью? — нарочито удивился бывший демон.
— Прекрати поминать господина Огасто каждый раз, как тебе захочется заморочить мне голову, — я скривилась, не вполне отдавая себе отчет в том, что мне и правда не хотелось сейчас слышать о Его Светлости. — Даже рыночные нищие придумывают новые жалостливые истории, когда прежние набивают оскомину! Я пойду к ведьме и украду у нее все, что скажешь, но только если ты прекратишь над собой измываться. Рехнешься ты или нет — одним богам известно, а вот с голоду помрешь непременно, если продолжишь отказываться от еды.
— Так ты обо мне волнуешься, Йель? — протянул Хорвек, неприятно улыбаясь. — Как неразумно. Лучше бы ты беспокоилась о своих друзьях.
— Ты мне тоже не враг, что бы в твою голову не втемяшилось, — возразила я, всем своим видом показывая, что не принимаю во внимание его недовольство. — Ну, говори, что я должна сделать?
Хорвек некоторое время молчал, то усмехаясь, то хмурясь, а затем, что-то решив в уме, поднялся, заставив встать и меня. Вновь моя ладонь очутилась в его руке.
— Как я уже говорил, ты войдешь в комнату ведьмы и возьмешь три предмета, которые первыми попадутся тебе на глаза, — сказал он. — И для этого тебе потребуется обойти нити охранного заклинания, которым, несомненно, опутана вся комната.
— Глазам моим нипочем его не разглядеть, — пробормотала я, чувствуя, как оживают мои прежние опасения, исчезнувшие было во время странного спора с Хорвеком.
— Зато его разглядят глаза оборотня, — и Хорвек вложил в мою руку маленький липкий сверток. Я приглушенно взвизгнула, но он зажал мне рот ладонью, и испачканными в крови пальцами провел по моим векам, оставляя влажный след. Мне показалось, что голова закружилась от дурноты, однако тошнота быстро прошла, а видела я все хуже — глаза слезились от щемящей боли.
— Зажмурься на некоторое время, — приказал мне Хорвек. — И запомни, что я скажу: это очень опасное колдовство, кровь оборотня — яд для человека. Тебе придется поторопиться, иначе навсегда ослепнешь. Но другого способа нет. Открой глаза, и присмотрись — видишь узор заклятия?
Я, сморгнув, попыталась присмотреться — все плыло перед глазами, двоилось и сливалось в сплошную темноту, лишь иногда озаряемую красноватыми сполохами. Но спустя пару мгновений я поняла, что вижу светящиеся нити, от сияния которых глаза болели, словно их резали острой сталью. Перегораживала вход всего одна полоса — на уровне груди. Я сказала об этом Хорвеку, обливаясь слезами, и он кивнул:
— Утром к ней должны вернуться ее слуги, чтобы рассказать о ночной охоте — она не станет запирать двери так, чтобы они не могли войти.
— А что там, внутри? — в памяти у меня всплыла гнусная паутина, которой была густо затянута комната бедняжки Лаурессы в монастыре. — Вдруг я не смогу обойти чары?
— Сначала войди туда, а затем уж рассуждай, — меланхолично заметил Хорвек. — Ты сама только что твердила, что не хочешь бояться того, что еще не случилось.
И действительно — именно это я и говорила, но теперь моя правота вовсе не казалась такой уж неоспоримой.
— Каждый раз, как ты подсовываешь мне свое магическое паскудство, — пробормотала я, с трудом разжав стиснутые от отвращения зубы, — то говоришь, что оно опаснее треклятой холеры. Ты нарочно подбираешь фокусы погаже, или мне просто везет?
— Волшебство — искусство хитрое, — Хорвек ничуть не пытался меня ободрить. — Пока ты слаба и ничего не умеешь, оно будет истощать твои силы и губить твое же здоровье. Если ты будешь ему старательно обучаться, то когда-нибудь сможешь колдовать, вытягивая силы из других людей. К этому должен стремиться любой человек, изучающий магию, иначе ему не суждено достичь чего-либо, кроме собственной преждевременной смерти.
— Вот оно что… — с отвращением пробормотала я, также не пытаясь изображать, будто мне пришлось по нраву это объяснение.
— Торопись, — напомнил Хорвек и подтолкнул меня ко входу в комнату чародейки. Руки так и тянулись потереть слезящиеся глаза, но я понимала, что размазывать ядовитую кровь по лицу не стоит. Руку, в которой я держала мерзкий липкий сверток, тоже начинало жечь. Нити заклинания я видела все лучше — стало быть, колдовство работало, как ему полагалось. Едва дыша от страха я поднырнула под плетение из заклятий, что запечатывало двери, и очутилась в покоях госпожи колдуньи. Петли негромко скрипнули, и мне показалось, что до моих ушей донесся чей-то далекий крик — недоброе предзнаменование!..
В огромной комнате, которую заняла ведьма, было куда светлее, чем в коридорах замка: толстые свечи, расставленные повсюду, еще не совсем догорели. Госпожа чародейка, должно быть, не любила ночную темноту: я никогда раньше не видела таких огромных свечей, сделанных из удивительного угольно-черного воска. От приторно-сладкого запаха, который заполнял комнату, меня немедленно затошнило, а от света, заливавшего покои, слезы хлынули из глаз в два ручья. Все слилось передо мной в единую смутную картину кроваво-красных оттенков, но колдовские нити ярко сияли, расчерчивая мир передо мной строгими линиями.
Я переступала их, дрожа от отвращения и испуга, и не могла взять в толк, что же мне следует делать. Хорвек говорил, что старая магия сама ведет человека, подсовывая ему нужные вещи, но я пока что не видела ровным счетом ничего, кроме красноватых бликов света. «Дьявольщина, не хочет ли это древнее безумное колдовство, чтобы я утащила с собой дубовое кресло или стол?!» — в немалом раздражении подумала я, различив впереди вышеуказанные предметы богатой обстановки. Но не успела я мысленно выругаться, как особенно яркий блик заставил меня зажмуриться.
Я заморгала, сгоняя слезы с глаз, и увидела, что на столе, выступавшем из красновато-черной мглы, словно камень из моря, лежит небольшой нож — таким обычно благородные господа вскрывают запечатанные письма. Бумаги были небрежно разбросаны по столешнице, но из-за слез я все равно не смогла бы разобрать ни единого слова — пусть даже умела бы читать так же хорошо, как бедный Мике.