— Хочешь сказать, что я глупо истрачу эдакое количество денег? — фыркнула я. — Уж сейчас ты излишне принижаешь мои умения! Да на что я их переведу в этой глуши?
— Готов побиться об заклад, что в следующий раз, когда ты полезешь в кошелек за монетами — ты оплатишь ими порцию отменных неприятностей, — ответил Хорвек уверенно, и я от досады окончательно передумала возвращать демону его деньги. «Вот увидишь, подлая бесовская душонка, я буду обращаться с этими монетами куда толковее, чем королевский казначей!» — думала я, с обидой косясь на Хорвека, который, напротив, не выказывал никакого расстройства из-за потери денег.
Рассовав по изгвазданным дорожным сумкам остатки нашего имущества, мы принялись спускаться вниз, в узкую бесплодную долину, по обе стороны которой возвышались каменистые холмы, поросшие лишь вереском, мхом, да низкорослыми кустами. Казалось, ни один разумный человек не решился бы здесь поселиться, однако, взобравшись на один из холмов, мы увидали вдали дымок, свидетельствующий о том, что где-то там, меж гор, прячется какое-то жилье, или же, по меньшей мере, путешественники, затерявшиеся среди этих неприветливых просторов, скрашивают себе привал добрым костром.
— Я слыхал об этой пустоши, — сказал Харль, растирая замерзшие руки. — Ее называют Сольгеровым полем, и местность эта кишмя кишит разбойниками. Этой дорогой не так уж часто пользуются — она ведет на северо-восток, где нет больших городов, однако сюда не желают забираться королевские слуги, и злодеи чувствуют себя привольно, выжидая случая, чтобы выбраться в земли доброго Таммельнского герцогства… Что за дьявол занес нас сюда? Наверняка это дым от разбойничьего костра!
Здесь, на вершине, разыгрался холодный ветер, и мы поторопились спуститься в низину, столь же неуютную, как и предыдущая. Вновь и вновь мы взбирались по валунам, которые становились все крупнее, и спускались по склонам, казавшимся мне все круче. Походило на то, что мы очутились в предгорье, но даже Харль не смог припомнить, что за края простираются за Сольгеровым полем, что уж говорить обо мне — ничего толком не знавшей даже о землях, входящих в Таммельнское герцогство. Оставалось надеяться, что нам не потребуется перебираться через какой-то хребет — горы испокон веков были прибежищем для множества хищных и злобных нелюдей, куда лучше приспособленных для жизни в ущельях и пещерах, чем наше человеческое племя. Мы устали, оголодали и измучились на холодном ветру, но Хорвек, самый слабый из нас, безжалостно подгонял меня и Харля, торопясь уйти от зловещего холма, где нас едва не заклевали вороны.
— Солнце еще не садится, — повторял он. — Мы остановимся ближе к вечеру.
— Ох, да что проку бежать со всех ног, если мы не знаем, куда идти? — возмутилась я вполголоса, но тут же получила суровую отповедь:
— Ты знаешь, кто тебя преследует — одного этого достаточно, чтобы бежать и день, и ночь до самого края света.
Обессилевший Харль тяжело дышал и помалкивал — одно это указывало на то, что он едва жив от усталости. В очередную долину мы скорее скатились, чем спустились, и замерли, переводя дух у небольшого ручья. В это время солнце скрылось за горой, нависающей над нами грозной серой громадиной, и Хорвек наконец-то объявил, что мы можем отдохнуть. Я вспомнила о том, что он говорил о картине, которой полагалось заговорить на закате, и со страхом уставилась на сумку бывшего демона, где лежал холст — меня терзало смутное опасение, что некий дух должен вот-вот появиться оттуда, стеная и плача, как это полагается призраку.
Но бывший демон, казалось, позабыл о своих словах, и приказал нам развести костер из жалких ветвей местного кустарника. Сам он уселся у большого камня, и я, едва не разразившись гневной речью, прикусила язык, поняв, что Хорвек едва жив от слабости — просто в отличие от нас он не позволял себе ее выказывать в пути, чтобы мы не замедлили и без того небыстрый шаг.
Даже жар, идущий от костра, не вернул на его лицо краски, свойственные живому человеку. «Ох, плохи его дела!» — подумалось мне. Я и сама была голодна, как нежить в полночный час, оттого сосредоточилась на том, чтобы состряпать какой-никакой ужин из тех небогатых остатков круп и сала, что у нас имелись.
— Не вздумай отказаться от еды, — грозно сказала я Хорвеку. — Если ты надумаешь отойти в мир иной, то только тогда, когда я буду знать, по меньшей мере, название местности, в которой мы очутились.
Бывший демон усмехнулся и покачал головой, показывая, что не собирается со мной спорить.
— Но тебе самой лучше ничего не есть, — сказал он, неотрывно глядя на угли.
— Ох, чтоб мне в гадючье гнездо ступить! — я едва не утопила ложку в котелке. — Никак это какое-то новое колдовство, еще гаже предыдущего? В прошлые разы от меня не требовалось урчать голодным брюхом! Эта магия мне не нравится еще больше, чем прежние трюки!
Харль, до сих пор безмятежно гревшийся у огня, походя при этом на бродячего щенка, задрожал всем телом, заслышав о чародействе. Я вспомнила, что еще недавно точно так же боялась любого упоминания магии, и вздохнула, испытывая одновременно и гордость из-за своей новообретенной храбрости, и сожаление — чем больше я узнавала о колдовстве, тем яснее понимала, отчего оно губительно и для тех, на кого оно направлено, и для тех, кто его использует.
— Если ты сейчас не спросишь у картины, куда подевался ее создатель, то вновь будешь идти наугад, и, возможно, удалишься от своей цели, вместо того, чтобы приблизиться к ней, — Хорвек, как всегда, был терпелив со мной, и объяснял то, что было и без того понятно.
— Страшно ли это колдовство? Кто отзовется на заклятия? — опасливо спросила я, невольно припоминая то острозубых водяных духов, то удар, расщепивший сосну, то ядовитую кровь оборотня, едва не выжегшую мне глаза. Ох, как же не хотелось вновь касаться темного запретного искусства — оно словно оставляло на мне невидимую грязную метку каждый раз, как я решалась к нему прибегнуть.
— Не бывает доброй магии, — ответил Хорвек, доставая из своей изодранной сумки остатки холста. — А эта… почти безобидна, поверь мне.
Не успели отзвучать последние слова, как он бросил в огонь испорченную картину, и едкий дым от сырой холстины заставил нас с Харлем закашляться. Мальчишка кубарем откатился в сторону и замер чуть поодаль, явно опасаясь не столько вони, сколько того разговора, что вели мы с бывшим демоном. Я же, вдоволь начихавшись и утерев слезы, напротив, бросилась к костру.
— Да ведь ты изничтожил картину! — вскричала я в немалой растерянности. Поплевав на пальцы, я попыталась вытащить обуглившийся сверток, но только обожглась лишний раз и зашипела от боли.
— Не беспокойся, я приберег кое-что, — Хорвек показал лоскут, на котором можно было рассмотреть руки и украшения на них. — Этого хватит для того, чтобы художник узнал свою работу. Но мастера еще нужно найти… Колдовство очень ревностно относится к дарам, которые ему приносят. Чем больше ты будешь скупиться — тем меньше оно тебе скажет. То, что я оставил клочок холста себе, непременно прогневает силу, к которой мы обращаемся, и она не даст прямого ответа. Придется довольствоваться лишь самыми общими указаниями — но даже это лучше, чем ничего.
— До чего же спесива и мелочна твоя магия, — недовольно заметила я, рассматривая свои испачканные копотью руки. — Обижаться из-за какого-то грязного лоскута!.. Ладно уж, буду надеяться, оно того стоит. Где искать те указания?
— Внутри твоей головы, — серьезно ответил бывший демон. — Сегодня тебе придется впустить в свой ум видения, которые пошлют духи огня. У твоего разума не получится принять их безо всякого над собой усилия, оттого придется немного ему помочь.
И в прежние времена я не слишком любила слушать о том, как неудачно устроен мой ум. Теперь же, услышав, что его нужно подвергать каким-то испытаниям, я и вовсе приуныла. Харль, настороженно прислушивавшийся к тихой речи Хорвека, подал голос:
— Он хочет тебя погубить, Йель! Помяни мое слово, его душевная хворь заразна, точно холера, и если ты его послушаешь — непременно лишишься остатков ума!
— Всего лишь на время, — Хорвек не стал отрицать, что в главном мальчишка прав. — Но иначе тебе не увидеть знаков. Подобный талант свойственен натурам впечатлительным, с живым воображением; тем, что способны безо всякого волшебства погружаться в размышления и мечты так глубоко, что другие миры начинают стучаться в их умы. Это не столь уж доброе умение, и тебе повезло, Йель, что голова у тебя устроена крепко и просто. Но… ясное мышление придется затуманить для сегодняшнего колдовства — иначе видения и знаки растают в нем, как ночные призраки тают в лучах солнца.
— Ясное мышление! — фыркнула я, без труда уловив запинку. — С чего это ты решил быть со мной вежливым? Скажи прямо, что для этого колдовства мой ум слишком груб! Я знаю, что делают с чересчур грубыми пальцами или пятками — их трут шершавым камнем, пока не выступит кровь! То же самое ты хочешь сделать и с моим разумом, раз уж он, по твоему мнению, не обладает достаточной деликатностью. Ладно, бес с тобой, я согласна. Другого выхода у меня все равно нет. Рассказывай, как провертеть в моей дубовой голове дыру, через которую туда попадут треклятые видения…
Хорвек выслушал меня с некоторым удивлением, словно не ждал, что я так быстро пойму, к чему он клонит. Временами в его взгляде мне виделось что-то вроде сожаления. Так, бывало, добросердечные люди смотрели на детей, которым рано пришлось повзрослеть, и я, признаться, до поры, до времени, не понимала причины этой грусти. Теперь же мне все чаще приходило в голову, что бывают горести, которые хоть и не убивают, однако же меняют человека, и изменениям этим подчиняется вся его дальнейшая жизнь… Мне думалось, что простецкое мое прошлое было наполнено радостью, которая нынче поблекла, однако я продолжала верить, что счастливые безмятежные дни когда-то вернутся.
Но что, если счастье ушло не из моей жизни, а из самой души, попорченной магией? Что если я никогда не смогу радоваться жизни так, как умела ранее?.. И все, чего я когда-то желала, вдруг утратит всякий смысл? Ведь случается, что тех, кому осталось поистратиться только на гробовую доску, не радует уже накопленное богатство… Ох, как страшно становилось мне от этих мыслей, но