Таким людям, как я, нипочем не найти туда дорогу без сильнейшего из ядов.
— О чем ты все время поешь, Уна? — донесся до меня голос Хорвека. — Я, кажется, слышал эту песню раньше, но не могу припомнить точно…
Я вздрогнула, возвращаясь в мир людей, хотя часть меня не желала уходить из сумрака видений. «Ты должна вернуться в лес, где спрятана душа Мике!» — повторял мне кто-то, а я соглашалась, но в то же время жадно вслушивалась в ответ Уны — отчего-то мне показалось, что он важен для нас всех.
— Это очень старая песня, — говорила она. — Про былые времена, когда колдовство правило этим миром. Моя старая нянька напевала мне ее, когда я впервые заболела, и никто не признавался, что со мной происходит. Сейчас мало кто помнит то наречие, да и саму легенду позабыли. Но ты должен ее знать! Послушай! Как-то старый мудрец-отшельник решил, что его знания не обретут славы, если ими ни с кем не делиться. Он объявил, что ищет себе учеников. Первым пришел тот, кого потом назвали Безумным, а вторым был Разумный…
—Так это она! — воскликнул Хорвек. — История о первых чародеях золотого века магии! Но ведь это не вся легенда, чародеев во времена расцвета было трое…
— Мне не нравится конец этой песни! — оборвала его Уна. — По мне, для торжества магии хватит чародея безумного и чародея разумного, а остальное приведет к упадку, как оно тогда и вышло. Посмотри на нас, Хорвек! Разве ты не заметил, что мы и есть те самые маги, что нужны для возрождения былой славы? Я — безумна, не знаю меры ни в мести, ни в ненависти, ни в иных страстях. Ты — разумен, и, напротив, всюду ищешь пределы, за которые не стоит переступать. Именно этого ждала магия столько лет!..
— Возможно и так, — согласился Хорвек. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы будем вместе, пока в силе клятва, примирившая нас. Я верю в пророчество Астолано, как и ты. Зачем вспоминать древний золотой век, если впереди нас ожидает нечто гораздо прекраснее и славнее?
— Да будет так! — вскричала ведьма, от полноты чувств хлопнув ладонями по столу, и, словно отозвавшись на этот звук, приоткрылись створки одной из дверей.
— Герцог и герцогиня Таммельнские! — объявил кто-то невидимый, а затем закашлялся, сорвав слабый голос.
Я широко открыла глаза, жадно всматриваясь в приближающуюся пару: они теперь казались мне диковиннее любых призраков — заколдованные принц и принцесса, игрушки злой колдуньи. Бледные и безжизненные, как восковые куклы, медленно и плавно плыли они к столу, словно ведьма тянула их за невидимые ниточки. Огасто выглядел изнуренным и слабым, в глазах не было блеска, как будто их подернул тонкий мутный лед. Его красивое лицо обрамляли смятые кружева воротника, и остальная одежда была в беспорядке, пыльная и перекосившаяся, но он ничуть не тревожился из-за этого, сохраняя истинно мертвецкое равнодушие.
Вейдену и вовсе словно только что привели прямиком из замковых подземелий: спутанные нечесаные волосы скрывали лицо, и драгоценная диадема, венчавшая ее голову, казалась чьей-то злой насмешкой, как и прекрасное платье из жесткой алой с золотом парчи. Она не поднимала взгляда, пряча лицо, и я, всмотревшись, вспомнила, как Уна говорила, что лишила принцессу прежней красоты. Левая щека была обезображена грубым, едва зажившим рубцом — самой малости ведьме не хватило, чтобы перерубить тонкую переносицу.
— Я рада видеть тебя, братец, — ласково пропела ведьма, обращаясь к Огасто, который не выказал никакого удивления из-за такого обращения, да и вряд ли вообще сохранил способность чему-то удивляться. — Присаживайтесь за мой стол, только вас и ждали. И ты, милая Вейдена, садись. Здесь собрались самые близкие люди, никто и не подумает насмехаться над твоим уродством.
Герцогиня вздрогнула, как от удара, однако гордый разворот ее плеч остался прежним — ведьме не удалось сломить ее, и я невольно испытала гордость за свою прежнюю госпожу.
— Я знаю, милая, как тяжело терять красоту, — продолжала Уна, не скрывая злорадства. — И если ты будешь послушна мне, то я помогу в твоей беде. Когда пожелаешь вновь стать прежней красавицей — просто выполни мои приказы, а я взамен подарю тебе чары, скрывающие этот ужасный шрам. Спроси у своего мужа, честно ли я выполняю условия сделок, держу ли слово? Если мы договоримся между собой, то никто и никогда не увидит тебя в таком жалком обличии. Я могла бы наслать на тебя колдовство, которые сломит твою волю, но, право же, нам куда проще условиться по-доброму, крохотное заклинание личины сотворить намного проще…
Однако Вейдена упрямо молчала, все так же глядя себе под ноги. Огасто, ничего не замечая, едва ли не насильно усадил ее рядом с Мике, а сам сел рядом со мной, рассеянно и бессмысленно улыбнувшись то ли мне, то ли кому-то невидимому за моей спиной.
— Поздравь меня, братец, — не унималась ведьма. — Я нашла себе жениха! И хочу, чтобы завтра мы все отправились к королю Горденсу. Мой будущий муж тоже королевских кровей и должен быть представлен ко двору. Милая Вейдена замолвит за нас словечко, не так ли?
Все молчали, точно воды в рот набрав, и лишь Огасто кивал головой, точно заведенный.
— Скучный, скучный праздник выходит! — воскликнула Уна, на самом деле ничуть не огорченная траурной тишиной. Эй, слуги! Где вы там прячетесь, ленивые мерзавцы?! Кому я приказала привести сюда узника из подземелья? Он давно должен быть здесь!
И изогнувшись так, чтобы видеть меня, она ласково пропела:
— Разве не желала ты встретиться с дядюшкой?
В тот миг я настолько ненавидела ведьму, что во имя этой ненависти желала бы не чувствовать сейчас ни капли горя или жалости, стыда или раскаяния, пусть даже это означало бы, что я вычеркнула из сердца всех близких мне людей. Уне тогда бы не досталось моей боли, до которой она была так жадна!.. В самом деле, что-то во мне омертвело — слова ведьмы поначалу показались далекими и непонятными, словно я не знала, о ком она говорит. «Так будет легче, — подсказывал хитрый тихий голос в моей голове. — Ты не сможешь вынести столько горя сразу, и поделать ничего не можешь, так не лучше ли оглохнуть и ослепнуть, раз уж онемела?..»
Мне хотелось его послушаться, ведь он обещал помочь — хотя бы немного! — в обмен на покорность и безволие. Но властно и громко звучал в ушах голос Хорвека, которому я все еще верила несмотря ни на что: «Требовать необходимо с должной силой!» — но не из отчаяния ли порождается такая сила? О нет, мне нельзя было избегать боли — напротив, боль должна быть такой нестерпимой, чтобы я не боялась больше ничего и никого!
«Помни, Йель, что это за твои ошибки расплачиваются дядюшка и Мике! Вейдена согласилась помочь тебе — и что с ней стало? А ведь ты хотела разрушить ее счастье и отобрать мужа, просто потому, что наглой служанке взбрело в голову, будто она этого достойна! Смотри и не смей отворачиваться, принимай последствия своих поступков честно!..» — так я кричала самой себе, ведь раны на живом сердце хоть и кровоточат, однако лучше жить с ними, чем с сердцем полностью оледеневшим, как у Рыжей Уны.
Дядюшка Абсалом, которого притащили и бросили к нашему столу точно куль с мукой, несколько пожелтел и исхудал в подземелье, однако ведьма, как могла, берегла его для нынешней ночи — он отнюдь не был на грани жизни и смерти, и даже сохранил некоторое присутствие духа, несмотря на цепи, сковывавшие его руки.
— Ваша Светлость! — возопил он, жмурясь из-за нестерпимо яркого для него огня свечей. — Умоляю! Я всего лишь жалкий шарлатан. Заточение в подземелье вашего замка — это слишком почетно для меня! Сами посудите, где это видано, чтобы какие-то аптекари становились узниками герцогских подземелий? Городская тюрьма — вот положенный мне уровень, да и то — достоин ли я пропитания за счет городской казны?.. Даже веревка за счет города — чересчур щедро для такого мелкого мошенника, всеми богами в том клянусь! Вышлите меня из ваших прекрасных владений, и ноги моей здесь больше не будет!..
Однако что мог ответить ему Огасто, нынче ночью только кивавший в такт словам рыжей ведьмы? Герцог только морщился и беспокойно ерзал на месте, словно не понимая, отчего к нему обращаются и почему слова эти причиняют ему беспокойство, словно кусачий клоп, невесть как пробравшийся в роскошные одеяния.
— Ох, какой же низкий негодный человечишко! — прошипела Уна, с презрением глядя на то, как дядя бьет поклоны и причитает. — Замолчи, ничтожество!
Дядя воззрился на нее, подслеповато моргая, но при этом безошибочно сообразив, что приказы нынче ночью отдает не герцог Таммельнский.
— Как скажете, госпожа, как скажете, — залебезил он, уткнувшись лбом в пол. — Готов молчать хоть до конца жизни, только пусть эта жизнь самую малость продлится!.. Я стар, я нездоров, это не жизнь, а сущие мучения. Прошу вас, обреките меня на них, и я за пару-тройку лет искуплю все свои прегрешения гораздо действеннее, чем на виселице!.. Сколько там тех страданий в петле? А подагра будет мучить меня и день, и ночь, не говоря уж об ишиасе!..
— Лучше бы я наградила проклятием немоты не твою племянницу, а тебя, несносный болтун! — вскричала разгневанная ведьма.
— Племянницу? — тут же с готовностью откликнулся дядюшка. — Знать не знаю никакой племянницы, провалиться бы всем племянницам в преисподнюю!.. — но все же смолк.
Уна, согнав с лица гневную гримасу, заговорила ласковым голосом, обращаясь теперь к Мике. Беспокойные руки колдуньи теребили и гладили его волосы, и я с отвращением подумала, что в этой навязчивой ласке тоже наверняка содержится какое-то колдовство, ломающее волю человека и лишающее его разума.
— Мой мальчик, — приговаривала она, сбиваясь на жаркий шепот. — Мой славный мальчик! Я создала тебя, я одарила так щедро, как только могла!.. Мне нужен слуга, способный заменить стаю жадных и неверных псов-оборотней; толпу слуг-людей, угасающих на моей службе так быстро, как дрянные свечи. Ты не чувствуешь боли, не знаешь жалости, и защищен от заклятий. Кинжал скользнет по твоей коже, не причинив вреда, стрела, нацеленная в твое сердце, собьется с пути, и нет яда, который сможет тебя одолеть. Но настоящую силу ты обретешь, только убив человека и попробовав кровь...