— Сдается мне, твоя магия — та еще бессердечная вертихвостка, — пробормотала я, внезапно ощутив к колдовству ненависть куда более сильную, чем прежние мои переживания. — Что за радость служить такой дрянной самовлюбленной силе?
— Она многого просит, но и платит тем, что дороже золота, — коротко ответил Хорвек.
— А как же рыжая ведьма? — вопрос пришел на ум неожиданно, словно кто-то шепнул мне его на ухо. — Ты говорил, она очень сильна. Значит ли это, что она сумела особенно угодить колдовским силам? Чем она пожертвовала?
— Зачем тебе это знать?
— Потому что это знаешь ты, а я ничем тебя не хуже, путь даже ты с этим и не согласен, — дерзко ответила я, неизвестно отчего распалившись. — Ведьма не только твой враг, но и мой. Расскажи мне о ней! Что она за человек? Где родилась и как стала колдуньей?
— Ты зря думаешь, Йель, что я знаю так много о госпоже чародейке, — ответил демон после долгого, усталого молчания. — Есть истории, которые не стоит рассказывать другим, а у магов почти вся жизнь — одна такая история. Единственное, что о них нужно знать — так это то, на что они способны здесь и сейчас. А прошлое… что ж, я слышал как-то старую сказку о маленькой рыжей девочке, запертой в холодной и высокой башне на самом краю мрачного, темного леса, почти всегда покрытого снегом и инеем. Так принято было в тех краях — наследников древней крови прятали от глаз людских, чтобы избежать порчи. Во многих детях из этой семьи отзывалось колдовство, а способность к чарам считалась в том королевстве страшнейшим из проклятий. Сила пришла к рыжей девочке очень рано, и она не желала от нее отказываться. Ее бросали в ледяную воду, проводили босой по углям, клали в гроб и хоронили заживо, как того требовали старые ритуалы, но девочка каждый раз говорила, что желает остаться прежней. Тот, кто чувствовал зов магии, знает, как тяжело ответить молчанием на него. Прогнать от себя колдовскую силу, отрекшись от ее даров в ясном уме и твердой памяти — опасно ровно так же, как и больно. Ты словно предаешь лучшую, особенную часть себя… вряд ли тебе под силу это понять, Йель.
— И как же она спаслась из башни? — я пропустила мимо ушей последние слова.
— Когда она поняла, что ее не отпустят, и нет способа сбежать оттуда, то впала в ярость, которую сложно вообразить обычному человеку, — Хорвек говорил отчужденно, чуть напевно, неуловимо напоминая Харля. — Она грызла себе руки, бросалась на стены, рвала свои яркие рыжие волосы… А затем согласилась отречься, произнеся нужные слова, и колдовство покинуло ее, оставив по себе тяжелую болезнь, изводящую девочку страшными болями, которые никто не мог облегчить. Но она терпела все без единой жалобы и ждала нужного часа. Однажды ночью, поднявшись из своей постели, рыжая девочка взяла в руки нож, который прятала у изголовья, а затем убила отца, мать и всех своих братьев — кажется, их было семеро. Колдовство сочло, что это достойная искупительная жертва, и вернулось к ней — вдесятеро сильнее, чем прежде. Нож бил точно и сильно, никто ничего не услышал. Рыжая девочка тихо растворилась в лесу, а снег быстро скрыл кровавые отпечатки ее босых ног. Говорили, что она долго еще жила среди сугробов, и детей пугали ее огненными волосами — их иногда видели издали, как огненные сполохи или лисий хвост. А затем она ушла в другие края, учиться чему-то новому. Тебе понравилась эта старая северная сказка, Йель?
— Признаться честно, нисколечки, — прямо ответила я.
Хорвек рассмеялся и сказал, чтобы я постаралась немного поспать.
— Я разбужу тебя, когда придет время, — мягко сказал он, проводя рукой перед моими глазами, и я тут же почувствовала, как они начинают слипаться. Конечно же, это было колдовство, но оно несло с собой покой и отдых, и я подчинилась сонной магии, тихо опустив голову на колени демону.
Странный сон привиделся мне в ту ночь. Я была не из тех людей, к которым часто приходят сны. Должно быть, для этого мне недоставало живости воображения, или же спала я из-за вечной бродяжьей усталости слишком крепко для того, чтобы запомнить что-то из картин, созданных моим освобожденным от пут разума сознанием. Но в этот раз моим телом и умом владели чары Хорвека, и оттого я видела перед собой искрящиеся снежные просторы далекой страны так явно, что вся остальная моя жизнь могла показаться в сравнении с ними бледной выдумкой. Снег был повсюду — он мерцал на солнце разноцветными искрами, вился в воздухе волшебной светящейся пылью, осыпался с ветвей огромных хвойных деревьев, терпко и пряно пахнущих смолой.
Я шла по безмолвному лесу, до боли в глазах вглядываясь в ровную снежную гладь.
Ярко-красные брызги! Кровь! Я увидела их, и дыхание перехватило от ужаса, потому что я знала, кому принадлежат крошечные следы босых ног, отпечатавшиеся на свежем снегу. Но некая сила заставляла меня идти дальше, наступая на кровавые пятнышки, россыпь которых становилась все гуще — хотя страх сковывал меня по рукам и ногам, и больше всего на свете я хотела сбежать из леса, закованного в снега и лед, потому что знала: это ее дом, дом рыжей ведьмы!..
Мороз усиливался; казалось, что руки и лицо у меня покрылись инеем, как хвоя древнего леса. Я растирала пальцы, хлопала себя по щекам, и перед глазами плыли яркие пятна. Оттого я не сразу увидела его — юношу, лежащего в снегу, густо залитом кровью. Он свернулся калачиком, словно из последних сил сберегая тепло, и лицо его, отчего-то чистое — было едва ли не белее здешних сугробов, утратив всякую общность с живыми человеческими чертами. Но я сразу узнала, кто передо мной, и поняла, что он еще не умер — ведь во сне многое происходит проще и быстрее, чем в действительности.
— Мике! — закричала я бросаясь к нему. — Мике! Вставай быстрее! Нам нужно уходить, пока она не вернулась!
Медленно, очень медленно он открыл глаза, ставшие от холода бледно-голубыми, и спросил, словно не веря:
— Это ты?
— Да! Да! Я пришла за тобой, — я пыталась поднять его, поскальзываясь на алом снегу. — Ты не должен здесь оставаться! Она близко…
Между деревьями мелькнуло что-то яркое, огненное. Я замерла, понимая, что опоздала. Тонкая, невысокая фигурка чарующе медленно плыла к нам, окутанная облаком рыжих волос. Ее рыжина не походила на мою, обыкновенную золотистую масть веснушчатых людей — волосы ведьмы оказались почти красными, и такими длинными, что их кончики почти касались снега. Зеленые глаза горели на узком белокожем лице, и я отстраненно подумала, что чародейка невероятно красива. Точнее говоря, ей предстояло быть красивой — но здесь, в лесу, она все еще оставалась худенькой босоногой девочкой, испачканной с ног до головы в крови своих родных.
Злые, ненавидящие глаза искали врагов, ноздри трепетали, вдыхая мой запах, но я вдруг поняла, что она не видит меня.
— Где ты прячешься? — низким, шелестящим голосом спросила она в пустоту, плавно поводя головой. — Я знаю, что ты сегодня здесь! Зачем ты пришла? Как смеешь играть со мной?
— Вставай, Мике! — прошептала я, вцепившись в паренька. — Я не знаю, почему, но могу спасти тебя! Я могу!
— Где ты? Где ты? — повторяла рыжая ведьма, водя окровавленными руками, словно ослепнув. — Я поймаю тебя! Тебе не уйти!..
И в тот миг, когда взгляды наши встретились, я закричала и проснулась.
— Тише, — шепнул Хорвек, удерживая меня, бьющуюся в собственном плаще, точно рыба, запутавшаяся в сетях. — Это всего лишь сон. К полуночи, в местах колдовской силы, страшные видения всегда приходят к людям.
— Там был Мике! — перед глазами все еще стоял северный лес, занесенный снегами. — Он замерзал в сугробе, а ведьма…
— Ты будешь время от времени видеть своего друга во снах. Все чаще и чаще тебе придется возвращаться за ним, проникая в тонкий мир. Этого требует связавшая вас магия. Но об этом лучше поговорить как-нибудь в другой раз.
— Но…
— Тише!.. — негромко повторил он чуть более повелительным тоном, и закрыл мне рот рукой, одновременно с тем поворачивая мою голову в сторону. — Смотри! Полуночный пир вот-вот начнется!..
Я сморгнула, не понимая, на что он хочет мне указать, а когда вновь открыла глаза — посредине захламленной бедной комнатки уже стоял нарядный стол, ярко освещенный множеством свечей. Его окружали многочисленные стулья. Пронзительно закричала ночная птица где-то под крышей, скрипнули подгнившие балки, и стулья сами по себе сдвинулись с места, словно невидимые слуги приглашали невидимых гостей занять места за столом.
— Пойдем, — промолвил Хорвек, поднимаясь с места и увлекая меня за собой. — Посмотрим, что за господин устраивает здесь по ночам званые ужины.
В комнате кроме нас не было видно ни души, но я чувствовала чье-то темное присутствие. Стол, появившийся из ниоткуда, вызывал у меня такой же страх, как зимний лес из моего сна: то было что-то чуждое обычному миру, всего лишь хитро притворяющееся его частью.
Хорвек, между тем, вел себя так, словно происходящее не было ему в новинку: он усадил за стол меня, любезно и ловко поддержав под локоток, а затем и сам уселся напротив.
— Запомни, Йель, — все так же негромко произнес он. — Тебе нельзя произносить ни слова. Но самое главное — не прикасайся ни к чему из того, что лежит на столе. Сейчас ты невидима для того, кто вот-вот придет сюда, но стоит тебе нарушить правила, как чары рассеются, и ты перейдешь в полную власть иного мира. Не бойся, и не отводи от меня взгляд, если вдруг почувствуешь, что страх побеждает.
— Но что будет с тобой? — прошептала я.
— Всякое может случиться, — ответил он, достав яблоко, ставшее, как мне показалось, еще краснее и сочнее, чем прежде. — Но судьба не может быть настолько милостива, чтобы оборвать мое существование так рано. А теперь молчи, и помни о том, что я тебе сказал.
И, произнеся это, он разрезал кинжалом-когтем яблоко пополам, положив затем одну половину на стол поодаль от себя. Бутылка с вином была поставлена посредине, так же как и хлеб. Все это проделывалось в полной тишине: даже ветер стих, поумерив свои завывания, и дождь не барабанил по остаткам крыши.