– Это всего-то обычное недомогание, дядя, – я попыталась улыбнуться. – Скоро все пройдет!
– Пройдет? – дядюшка Абсалом всплеснул руками. – Посмотри на свои косы, Фейн!
– А что с моими косами? – Я потянулась к волосам, отметив с досадой, что столь простое движение дается мне с большим усилием.
– Да у тебя же полная голова седины! – воскликнул дядя, не скрывая своего огорчения.
Я недоверчиво перекинула волосы на грудь, чтобы получше их рассмотреть. И впрямь – рыжие пряди теперь перемежались совершенно седыми полосами, серебрившимися на солнце. Я с опаской перебирала их, не в силах поверить, что так изменилась, и думала, что все-таки плохо представляла последствия своего решения.
Но, увы, это было не самым плохим известием. И к вечеру этого дня, и к утру следующего я так и не смогла подняться с постели – ноги отказывались мне повиноваться. Дядюшка сам осмотрел их несколько раз и вновь разразился огорченными вздохами – все признаки указывали на то, что если я и смогу когда-либо встать, передвигаться без костылей у меня не получится.
Как ни крепилась я, напоминая себе, что готова платить любую цену за ключ к тайнам господина Огасто, но, выслушав мнение опечаленного дяди Абсалома, разразилась горючими слезами и рыдала до той поры, пока не забылась тревожным, тяжелым сном. Проснулась я с криком – мне привиделось, что подземный дух вновь утаскивает меня в свой колодец. Но рассказать об этом я никому не могла, потому молча терла запястья, которые, как мне казалось, все еще кровоточили.
Весть о том, что племянница лекаря ночью повстречала домового и тот заставил ее танцевать, пока у нее не отнялись ноги, быстро разлетелась по всем углам. Жадные до чудес и страшных происшествий толпились у дверей дядюшки, желая хоть одним глазком посмотреть на жертву жуткого колдовства. Слухи обрастали все новыми подробностями, которые мне охотно пересказывал Харль, и вскоре я стала едва ли не главным предметом обсуждений среди горожан. Все сходились во мнении, что я сама виновата в своих несчастьях, поскольку часто бездельничала и слонялась по дворцу.
– Вот спала бы она ночью в своей постели – ничего плохого с ней бы не случилось! – повторяли на разные лады таммельнцы, которым уже поднадоело мусолить байки о пленнике-демоне и безумном герцоге. Возразить на это мне было нечего. Свою беду я выпросила у судьбы сама.
Сама госпожа Вейдена проведала меня, опасливо прикрывая лицо платком – ей, видимо, казалось, что моя болезнь может оказаться заразной, но слишком уж манили ее тайны духов, чтобы не прийти.
– Ты видела хранителя дворца, Фейн? – спросила она, глядя на меня со смесью ужаса и любопытства. – Каков он собой? Правду ли говорят, что у него крысиная голова?
Но я покачала головой, прикрыв глаза словно от усталости, – всем любопытствующим я говорила, что ничего не помню. «Колдовские штучки!» – понимающе переговаривались между собой мои незваные гости и сами придумывали, что же я видела той ночью в разрушенной башне. «Сам хранитель дворца играл для нее на своей дудочке из человеческой кости! – доносились до меня отголоски этих россказней. – А призраки с огненными глазами кружились вокруг, как стая воронья!»
В конце концов даже господин Огасто справился о моем здоровье у дядюшки Абсалома и, по мнению дяди, всерьез опечалился, узнав, что я еще не скоро поднимусь на ноги.
– Его светлость сказал: «Что за злая ирония судьбы! Дитя полей, лесов и вольного ветра заперто в клетку», – дядя пересказывал слова герцога, сморщив нос от возмущения. – Ох, Фейн, не будь ты сейчас больна – выпорол бы безо всякой жалости! С чего бы это господину Огасто говорить о тебе всякие глупости? Самым отъявленным безумцам не стоит в подобных выражениях обсуждать незамужних девиц с их родственниками! Думаешь, я не знаю, зачем ты бродила ночью по дворцу? Я давно говорил, чтобы ты выбросила из головы свои глупейшие выдумки и глаз не смела поднимать на господина Огасто! Разве твой старый дядюшка был не прав, когда считал, что из этого не выйдет ничего хорошего?..
Я промолчала, отвернувшись, и до самого вечера смотрела в стену, смаргивая слезы, непрерывно катившиеся из глаз. Проклятая неподвижность оказалась самым тяжелым испытанием в моей жизни – мне казалось, что я, выпустив демона, теперь заняла его место и буду сохнуть в четырех стенах до конца дней. О, как это было ужасно! Я никогда еще не болела всерьез и представления не имела, насколько мучителен подобный «покой».
Окончательно я пала духом после разговора с Мике, пришедшим меня навестить: он смотрел столь сурово и грустно, что я догадалась обо всем еще до того, как он заговорил.
– Это ничего не значит, – решительно объявил он. – Все равно я женюсь на тебе!
И самый бесчувственный пень догадался бы, что эти слова – эхо долгой, тяжелой беседы в семействе Кориусов, и без того не желавших принимать к себе какую-то сомнительную девицу. Конечно же, узнав, что я стала калекой, мэтр Петор с удвоенной силой принялся убеждать сына не связывать свою жизнь со мной. Я невольно посмотрела на свои посеревшие слабые руки, на неподвижные ноги и горестно вздохнула.
– Глупый Мике! – сказала я как можно сердитее и значительнее, хоть это выходило неубедительно при моем нынешнем убогом положении. – Что за чушь ты тут городишь? Ты не представляешь, что за камень взваливаешь на свои плечи! Тебе сейчас кажется, что ты поступаешь благородно и правильно, жертвуя собой ради того, что ты считаешь любовью, но на самом деле в этом нет ровно никакого смысла! В мире полно девчонок, и некоторые из них даже рыжее меня, а уж к арифметике у них и подавно способностей больше. Уходи домой и забудь сюда дорогу, слышишь?
– Нет, – покачал головой Кориус-младший, сжав губы. – Я знаю, что выдержу все и не отступлю!
Это до того напомнило мне мои же собственные недавние слова, что слезы брызнули у меня из глаз, как сок из раздавленного лимона, и взволнованный Мике так и не смог допроситься до причины моих горьких рыданий. Он ушел, пообещав вернуться на следующий день, и я взвыла так громко, что дядюшка в испуге вытолкал моего жениха, приговаривая: «Быть может, лучше отложить этот визит на послезавтра?..»
На третью ночь болезни я проснулась оттого, что по моей груди пробежала крыса, а вслед за нею другая. Я едва не вскрикнула от неожиданности, когда увидела, что они сидят у изголовья кровати и пристально рассматривают меня, но почти сразу сообразила: слуги домового духа появились здесь неспроста. Отблески зеленоватого свечения подсказали, что сегодня сам господин Казиро пришел проведать меня.
– Теперь ты знаешь, чем оборачивается излишняя смелость, – сказал он грустно, приблизившись к моей кровати. – Разве ты не жалеешь теперь, что заключила сделку с господином подземелий?
– Я не думала, что будет так страшно и больно, – у меня не достало сил соврать ему. – В тех сказках, что я слышала, говорилось совсем о другом! – Тут я запнулась, вдруг поняв, что раньше не задумывалась, чем на самом деле оборачивались для героев сказок события, которые захватывающе описывал Харль. – Господин подземелий… он ведь взял с меня двойную плату! И сказал, что это из-за демона! Быть может, если бы он не…
– Двойную плату? – казалось, услышанное несколько обескуражило домового духа. – И сказал, что это из-за темной твари?
– Да, именно так, – подтвердила я, размазывая непрошеные слезы по щекам. – Он рассердился из-за того, что я помогаю Рекхе…
– Нет-нет, – домовой призадумался. – Боюсь, ты неверно поняла его. Но тем хуже для тебя, тем хуже…
– Что это значит? – испугалась я, теперь уже хорошо представляя, чем может обернуться колдовство духа, по каким-то причинам тебя невзлюбившего. – Он будет меня преследовать? Он желает меня наказать?
– Не бойся, – господин Казиро коснулся моей слабой руки. – Скажи-ка, разве та боль, что ты чувствовала, когда господин подземелий творил чары, повторялась?
– Нет, больше приступов не было, – растерянно ответила я, невольно содрогнувшись от воспоминаний.
– Значит, он щадит твои силы и воздерживается от колдовства, хотя способности к нему и вернулись, – улыбнулся мне домовой дух. – Стало быть, он не держит на тебя никакого зла, не бойся. Я говорил о другом, и, быть может, оно не сбудется… Когда-нибудь ты встанешь на ноги и позабудешь о том, что видела в подземельях. Молодости свойственно совершать ошибки. Твоя же была следствием доброты, а не злобы или зависти. Тебе не нужно ее стыдиться.
– Демон убил себя? – спросила я о том, что занозой сидело в моей памяти.
– И демоны, и люди обрывают нить своей жизни, когда не находят причин для того, чтобы жить дальше. У темного существа таких причин не имелось, и даже огонь мести не мог согреть его стылую кровь, – господин Казиро говорил отвлеченно, поглаживая мою руку. – А жажда мести порой жжет сердце куда сильнее, чем самый яркий огонь. Не знаю, найдется ли что-то иное, способное заставить его жить далее. Господин подземелий посчитал иначе… Но говорить об этом нет никакого смысла. Демон покинул дворец, и это было благим делом. Спи, храбрая девочка, и не кори себя за то, что совершила…
Мне казалось, что тепло окутывает мое тело с ног до головы, и страх, поселившийся в душе с той самой минуты, как я очутилась в колодце подземного духа, отступил. То были чары господина Казиро, помогавшего мне в который раз.
На следующее утро я почувствовала себя немного лучше и смогла как следует позавтракать – до того меня мутило от одного вида еды: мне повсюду чудились черная плесень и засохшая кровь. Но стоило одному страху ослабеть, как на смену ему пришел другой: каждую минуту я ждала, что побег демона обнаружат. Связать это с моей странной болезнью хватило бы ума и у пустоголового Харля, и я знала, что не сумею соврать, если правду из меня решат вытрясти всерьез. Однако дни сменяли друг друга, а отсутствия демона, казалось, никто не замечал.
Господин Казиро, навещавший меня почти каждую ночь, усмехнулся, узнав о моем волнении, и сказал: