– Я пришла к вам от господина Огасто, – сказала я, не решившись на обман – так много горя было в глазах измученной женщины.
– Огасто? – удивленно переспросила она, безуспешно попытавшись приподняться. – Я не знаю этого имени…
– Ваш брат! Вы же помните своего брата? Он герцог Таммельна!
– Да, у меня был брат… – прошептала женщина. – Но его звали… Его звали… Не помню его имени! Как же его звали? Где он?
Колдунья стерла ее воспоминания! От жалости и разочарования я едва не застонала. Неужели все это было впустую? Чары уничтожили сознание Лаурессы точно так же, как это случилось с наемниками его светлости, ведь она, по всей видимости, не представляла собой никакой ценности в глазах ведьмы. Ее околдовали, не спросив на то разрешения, а такие чары куда злее и разрушительнее – так говорил Рекхе…
– Ко мне так давно никто не приходил, – шептала Лауресса. – Я ни с кем не говорила много дней… месяцев… Все боятся меня, ведь я сошла с ума… Я ничего не помню… Подойди ко мне, девочка! Я хочу посмотреть на твое лицо!
Преодолевая сопротивление чар, я шагнула вперед и взяла в руки свечу со стола, чтобы женщина могла рассмотреть меня. Внезапно Лауресса вздрогнула всем телом и подалась назад, словно пытаясь спрятаться от меня.
– Рыжие волосы! – вскрикнула она. – Рыжие волосы! Ведьма!
– Нет-нет! – я испуганно оглянулась, словно нас мог кто-то подслушивать. – Я не ведьма! Но… Вы вспомнили ее! Вы помните рыжую ведьму, которая вас околдовала! Что она пообещала вашему брату? Почему он позволил сделать это с вами?
Некоторое время сестра Лауресса дрожала, словно не слыша меня. Но постепенно ее волнение унялось, и мои слова, казалось, были поняты.
– Рыжая колдунья… Она не раз приходила в наш дом! Однажды ее прогнали. Нельзя прогонять ведьм! Они всегда возвращаются! Но мысли мои путаются, я не вижу лиц, я не слышу голосов… Знаю только, что ночью мой брат пришел на берег моря, чтобы встретиться с ней. Он говорил, что хочет умереть. Я отправилась вслед за ним… Ведьма вышла из темных волн и сказала, что вернет моему брату счастье, если он позволит околдовать себя.
– Но почему он был несчастлив? – я склонилась над ней и коснулась ее руки, хотя чары заставляли меня бежать со всех ног. – Почему хотел умереть? Что она пообещала ему?
– Я не знаю, – она почти плакала от бессилия. – Но он согласился, а я не смогла его отговорить. Дальше все как в тумане – наш разум стал принадлежать чародейке, она всегда стояла за спиной брата…
– Но ведь он не стал счастливым! – я тоже почувствовала, как начало жечь глаза. – Значит, она не выполнила своего обещания! Что она собиралась дать ему? Власть? Деньги?..
– Нет, нет… – больная бормотала почти в полусне, окончательно измучившись. – Все это было… Мы были богаты, знатны, и даже ведьма не посмела погубить наш род открыто, когда прогневалась на нас. Она ждала, ждала, пока мы сами попросим ее о помощи…
– Сейчас у господина Огасто есть богатство, титул, красивая жена, – я перечисляла это, загибая пальцы. – Но золото и власть его не радуют, а жена… Я раньше думала, что он равнодушен к ней, однако как-то услышала, как он умоляет о прощении, стоя у ее портрета…
– Портрет! – глаза Лаурессы вдруг широко открылись. – Портрет! Я помню его!
– Да, – терпеливо подтвердила я. – На том портрете изображена госпожа Вейдена, жена его светлости.
– Нет! – почти крикнула она. – Ее звали не Вейдена!
Я подумала, что бедняжка снова путается: она раз за разом повторяла эти слова и в конце концов затихла, то ли уснув, то ли потеряв сознание. Я поняла, что больше ничего не добьюсь, лишь измучу ее расспросами, и направилась к двери, вздыхая то ли от жалости к госпоже Лаурессе, терзаемой чарами и одиночеством, то ли к господину Огасто, которого вскоре ожидало то же самое.
Но она напоследок нашла силы окликнуть меня и удивительно ясно и твердо произнесла:
– На том портрете изображена не Вейдена.
И я наконец-то поверила ей.
Стоило мне очутиться в коридоре, тихо прикрыв за собой двери, как колдовство обрушилось на меня, точно кто-то выплеснул на мою голову ведро ледяной болотной воды. Я едва смогла удержаться на ногах, но на помощь звать не стала и сама добрела до гостевой комнаты, почти ничего перед собой не видя.
Там я упала на кровать и все же поддалась заклинаниям, безжалостно рвущим мои воспоминания и выворачивающим их наизнанку, как выворачивают охотники окровавленные шкуры освежеванных животных. За то, что я не поддалась сразу, меня наказывали вдвойне. Быть может, это длилось всего несколько мгновений, но, как это всегда бывает, из-за боли и страха мне показалось, что я пролежала так много ночей подряд.
Я не заметила, как заснула, но сон, привидевшийся мне, показался вначале продолжением все тех же кошмаров о подземелье таммельнского дворца: вновь я шла вдоль старой каменной стены, ничего не видя перед собой в слабом свете лампы. Тут передо мной возникла дверь – ее я тут же узнала, это была комната Лаурессы, но я еще не понимала, зачем вернулась сюда во сне.
Теперь я не только чувствовала черную магию, но и видела ее: грязная густая паутина с алыми прожилками затянула дверной проем. Я не хотела ее касаться, однако какая-то сила заставила повторить меня свои же недавние действия – меня словно втолкнули в комнату. Я хотела счистить с себя остатки паутины, но руки не повиновались. Снова зазвучал печальный голос Лаурессы, похожий сейчас на неразборчивый стон. Все повторялось, но теперь я наблюдала, как липкие нити лопались и рвались, когда я приближалась к сумасшедшей монахине.
В этот раз я увидела правду – ее рот был зашит такой же грязной ало-серой паутиной, и с ног до головы монахиню опутывала колдовская мерзость, не давая Лаурессе шевельнуться. Я помнила – сейчас она должна увидеть мои рыжие волосы и закричать – так оно и случилось: уродливые швы, стягивающие ее губы, лопнули и изо рта бедной безумицы потекла густая черная слюна, напоминающая смолу. Вот она заговорила, давясь чародейским ядом, и толстые витые нити, тянущиеся к ее рукам и ногам, задрожали.
«Но если это паутина, – подумала я отстраненно, – то должен быть и паук! И он почует, как его плетение рвется!»
Словно подтверждая мои слова, паутина дрогнула особенно сильно, и Лауресса принялась тереть глаза, освобождая их от липкой белесой пелены. «Она вспоминает!» – я хотела бежать, но ноги мне не повиновались, ведь мне полагалось дослушать монахиню. Ее слова в этот раз я плохо различала, да мне и не нужно было их заново слышать – сейчас все мое внимание было приковано к паутине: нити лопались одна за другой, сеть содрогалась, и я слышала громкий треск, похожий на тот, что раздается, когда мясник рубит кости своим топором.
Пришло время мне уходить – Лауресса упала на свою кровать, и теперь я видела, насколько свободнее и спокойнее она дышит. Все так же меня повлекло к двери, и я, похолодев, уже знала, что произойдет сейчас.
– На том портрете изображена не Вейдена, – услышала я издалека.
И паутина вспыхнула алым огнем, корчась и сворачиваясь в черные комки. Издалека я услышала страшное рычание и испуганно повернулась к Лаурессе, но та мирно спала – огонь ее не касался. Бесновалась и гневалась другая женщина, которой я не видела, но знала, что ее волосы так же красны, как пламя вокруг.
«Ведьма знает!» – поняла я и хотела закричать от страха, но сон все еще не отпустил меня. Я принялась биться о стены бесконечного каменного коридора, пытаясь вырваться из кошмара, и в какой-то миг камень поддался, а я вскочила с кровати, беззвучно крича. Ноги, как всегда, подвели меня, и я упала, но тут же поползла к дверям, помня об одном: колдунья узнала, что я приходила к Лаурессе и порушила ее чары.
Моя сумка лежала на полу, я схватила ее, почти ничего не соображая от испуга, и в отчаянии подумала, что проклятые костыли не дадут мне далеко убежать. Ни на что не надеясь, попробовала подняться и внезапно поняла, что ноги меня все-таки держат – пусть я при этом и пошатывалась.
Конечно, я шла не очень быстро, но сердце колотилось так, словно я бежала со всех ног. Наитие вело меня к воротам, и я поднимала засовы и открывала щеколды, не задумываясь о том, что бросаю чужой дом открытым. Бедные монахини крепко спали и не знали, что их гостья-обманщица бежит прочь, словно святая земля жжет ей пятки. Повозившись с калиткой, я почти упала на каменистую тропу, по которой совсем недавно пришла сюда. То на четвереньках, то приподнимаясь, я катилась кубарем по склону холма, ничего не видя в темноте, но запах лесной листвы, пахну́вший прохладой мне в лицо, подсказал, что я уже на опушке.
– Хорвек! – закричала я, срывая голос. – Хорвек, ты здесь? Хорвек!!!
Из темноты раздался спокойный тихий голос:
– Я же обещал, что подожду тебя.
Я протянула руку, вслепую шаря перед собой, и он помог мне подняться.
– Быстро же ты справилась, – вот и все, что он сказал, а я не знала, нужно ли что-то ему объяснять. Можно ли?..
– Колдунья, – произнесла я, запинаясь от волнения и неуверенности. – Колдунья знает, что я приходила сюда. И она очень зла…
– Демоны… колдуньи… – легкомысленным тоном ответил на это Хорвек, беря меня под руку и направляя куда-то в темноту леса. – Несмотря на юный возраст, ты успела обзавестись на редкость дурными знакомствами, рыжая Фейн. Если и существует на свете что-то опаснее темных духов, то это именно ведьмы. Нужно убираться отсюда, и побыстрее, иначе твои дела плохи.
– Я порушила ее чары, – говорила я, торопясь рассказать побольше, прежде чем голос разума напомнит мне о том, что в обличии бродяги Хорвека на моем пути мог появиться не один лишь демон. – Какие же они были ужасные! Гниль, мерзость и тлен – вот чем они пахнут!
– Колдовство – та еще дрянь, – согласился Хорвек. – Там, где пролилась кровь, вскоре всегда появляется туча мух, а колдуны не брезгуют проливать чужую кровь, когда им не хватает собственных сил, это всем известно. С чего бы их заклинаниям хорошо пахнуть?