— Тогда что тебя гложет?
Он долго молчал, потом поймал её руку, останавливая массаж и не давая ей двинуться с места, чтобы выйти из-за его спины.
— Смешно признаваться. Я до последнего надеялся, что смогу работать с другом.
Слово далось нелегко, и он замолчал. Рада сжала его пальцы, не делая попыток высвободиться.
— Мы идём по дороге, на которой такие вещи можно встретить лишь чудом, — тихо сказала она. — А чудес не бывает. Как и друзей-партнёров.
«А ты?» — хотел он спросить, но она опередила.
— А у нас с тобой взаимовыгодный союз, Орест. Я много должна тебе за твою помощь, но и ты много должен мне.
— За то, что я должен тебя придушить, но не делаю этого?
Рада коротко рассмеялась.
— И за это тоже.
Она вывернулась из его ослабнувшей хватки и направилась к столу.
— Я сделаю кофе, тебе пора улетать.
— Ты права, чудес не бывает, — кивнул Орест своим мыслям. — Значит, не будем думать об утопии. И ты снова права — мне пора. Не надо кофе.
Он вскочил с кресла. Разговор был окончен и продолжения не требовал. Точки над «i» поставлены. Чудес не бывает. Андрей Ревнёв — это ещё одно препятствие, которое ему придётся долго преодолевать, прикладывая определенные усилия не только к конспирации. А друг у него, похоже, действительно всего один. И только с ней он мог чувствовать себя свободным и настоящим.
— Спасибо, Рася, — совершенно искренне сказал он, прощаясь. — Звони, если я понадоблюсь.
— Ты тоже, — кивнула она.
Линия его собственного производства, надёжно спрятанная вдали от основного на берегах Второго материка, была запущена на следующий день. С этого момента Орест оказался занят ещё более плотно, чем раньше. Отдых кончился, началась работа. Производство, расфасовка, упаковка и даже транспортировка готового продукта были важным, но не основным этапом. Сложнее было со сбытом. Орест никому не мог доверить первые шаги в этом деле, и формированием первого звена цепочки пришлось заниматься самому. Если бы не «Артемида» с Ревнёвым, всё было бы намного проще, не приходилось бы тратить время и силы на отработку легенды своих отсутствий и занятости. Конечно, он и раньше так делал, и ещё сразу по возвращении дал Андрею понять, что Каджеро — не единственный его источник доходов, а свои дела он бросать не собирается. В принципе, это было чистой правдой. Но всё-таки постоянная конспирация утомляла.
Во время одной такой поездки он нашёл первых клиентов для «Артемиды» — первых «своих» клиентов. Владелец известной сети заводов по производству аэрокаров сам завёл разговор, и Оресту оставалось только аккуратно подкинуть искателю приключений идею использовать для желаемого джунгли Каджеро. Объяснять клиенту некоторую секретность мероприятия не пришлось, тот был человеком разумным и правила принял, не раздумывая. Так Орест получил едва ли не самый выгодный контракт за всё время существования сафари и заодно — хорошего знакомого в сети аэропроизводства, связанного с Орестом не только приятными воспоминаниями об охоте, но и тем, что его подпись стояла на контракте, за который, по идее, можно было и сесть надолго.
Пока это знакомство было не сильно нужным, но Орест придерживался принципа «каждому овощу своё время». Придёт время, и эта ниточка пригодится. И она пригодилась даже раньше, чем он думал. Следующего клиента на сафари «второго уровня», как Орест назвал своё нововведение, привел именно этот заводчик.
Постепенно отлаживались правила, набирались опыта сотрудники, появлялись новые клиенты. Спустя год после своего возвращения на Каджеро Орест Кледнер не только помог своему партнёру отладить работу его предприятий, но и получил два новых источника доходов, один из которых по масштабам прибыли и влияния на людей был сравним с его приобретениями на Эринии и Феанире.
Про эти две базы Орест не забывал. Управляющие неплохо справлялись со своей задачей, еженедельные отчёты поступали исправно, и результатами прошедшего года Орест был доволен.
И только одно мешало ему наслаждаться плодами своей упорной работы. То, что много лет доставляло ему только радость, сейчас становилось всё сложнее и запутаннее, так что вместе с радостью он постоянно испытывал чувство необъяснимой тревоги, и никак не мог понять причин.
Он так и не смог, хотя пытался и очень хотел как можно скорее привыкнуть к новой Нике, ощутить их прежнее родство. Пока однажды понял, что ему не нужно привыкать.
Это случилось через несколько дней после дня рождения Ники — того самого, когда ей исполнилось пятнадцать лет.
Утром Орест не успел войти в холл первого этажа, когда вдруг услышал её голос:
— Папа, Энди меня зовёт на площадь, там сегодня фонтаны запускают! Можно?
— Конечно, можно. Энди, смотри, чтобы она не полезла в фонтан, с неё станется.
— Папа!
Послышался смех. Отец, дочь и незнакомец.
— Я буду смотреть за ней, сэр…
Ломающийся голос — уже не мальчик, ещё не юноша. Явно американец, судя по обращению.
Орест осторожно отступил от двери, не желая вторгаться в это трио, и вернулся на второй этаж, в свою комнату. Потому что с балкона хорошо будет видно, как они уходят.
…Двое на дорожке. Парень нагло, собственнически, кладет руку ей на плечи, а она не сопротивляется. Он останавливается, притягивает к себе, она запрокидывает голову, на высокой мраморной шее бьётся голубая жилка. Она приоткрывает губы и…
Щенок. Он посмел её коснуться!..
Двое на дорожке. Парень осторожно приобнимает её за плечо, она мягко уворачивается, бежит к посадочной площадке и смеётся. Он смущается — даже с балкона видно, как краска заливает его щёки, и бежит следом.
Чёрт. Что это было?
В ту секунду, когда Орест достроил сцену, которая могла бы случиться после того, как пальцы подростка коснулись её плеча, он был готов броситься вниз и разорвать сопляка на куски. Яростная волна, затопившая его сознание на тот краткий миг, была странно незнакомой и, в то же время, абсолютно понятной. И только шум взлетающего аэрокара позволил вдохнуть полной грудью и разжать пальцы. Это оказалось даже немного больно — пальцы успели онеметь, так сильно были напряжены. Он мог выломать ограждение, если бы видение продлилось чуть дольше… Что с тобой, что ты делаешь, о чём думаешь?
Девочка уже большая, у неё есть родители, пусть их и беспокоит, куда и с кем она идёт гулять. Это дело отца и матери, следить за своей дочерью. Конечно, он чувствует и свою ответственность тоже, но… Какую ещё ответственность, добрый дядюшка? Кому ты сейчас пытаешься лгать?
Он любил эту крошку с её рождения. Ну, почти. С той самой первой улыбки, которую она ему подарила. Он учил её ходить, соперничая в этом обучении с её матерью. Она была тем маячком, который звал его сюда, который обещал дом и тепло, это её смех в снах прогонял ночные кошмары там, где он вообще боялся о ней вспоминать… он когда-то таскал её на руках, играл в лошадку, дарил ей игрушки, несколько штук до сих пор лежат нераспакованными в его вещах.
Орест откинул заслонившие вход с балкона синие лёгкие шторы, ворвался в комнату, застыл посередине, пытаясь вспомнить, куда запихнул коробки с неподаренным при встрече. Ниша над кроватью.
Почти выламывается декоративная панель, скрывающая шкаф для вещей. Летят на пол коробки, рвётся тонкая упаковка. Меховой ушастый зверь выпадает из пластикового плена и смотрит снизу вверх. Узкая мордочка кажется хитрой, как и полагается лисице. Зверёк словно издевается.
Орест замирает.
Качнувшиеся от ветра шторы на секунду отбрасывают блик на глянцевую поверхность, и глаза зверька вдруг сверкают синим живым светом с рыжей шерстки. Этот издевательский несуществующий взгляд словно взрывает его изнутри.
Хорошо, что в доме качественная звукоизоляция…
Он перевёл дыхание и оглядел комнату. Да. Шарлотта может не понять. Надо бы убрать самому. Он медленно собрал обломки пластика и обрывки меха, запихал мусор обратно в нишу и вяло подумал, что потом придётся попросить кого-нибудь вынести это барахло. А ещё так же неохотно, но неотвратимо поверх всей этой ерунды всплыла мысль, которую он старательно отгонял от себя всё время с тех пор, как вернулся.
Это была ревность. Настоящая, до сих пор неизведанная, но понятная и естественная, как дыхание. Он никогда такого не испытывал, но твёрдо знал — это она.
Впервые в жизни ему стало не по себе от собственных чувств. Никогда он не испытывал такого нежелания понимать самого себя. Оказалось, что все трудности, которые ему пришлось преодолеть, все решения, которые казались невозможными, все препятствия, которые он разнёс на своём пути — всё это было ерундой по сравнению с тем, что теперь он пытался осознать в себе самом. И что с этим осознанием делать, он не знал, впервые в жизни.
Орест закопался в работе. Он хватался за любую проблему, возникающую в делах «Артемиды», он лично контролировал всё производство. А ещё искал и приводил собственных клиентов для сафари. Андрей об этом не знал, однако и так считал, что Орест трудоголик, который не жалеет ни себя, ни своих людей. На подобные замечания Орест наставительно сообщал, что только так и можно поднять производство и полностью отладить сбыт такой уникальной продукции, какой была косметика «Анадиомены».
— Сумел найти, сумей удержать и раскрутить, — говорил он.
— Да мы и так впереди Галактики всей, передохни!
— Ты меня позвал поставить твоё чудо морское на ноги? Ты мне «Анадиомену» свою поручил?
Получив утвердительный ответ, Орест торжествующе заканчивал диспут весомым:
— Вот и не лезь теперь со своими упадническими советами.
Андрей вздыхал, а потом непременно бросал что-нибудь снова об отдыхе и о том, что Ника давно спрашивает, когда он Ореста отпустит с каторги.
— Я ей объясняю, что ты сам, а она не верит, — жаловался он.
— Ничего, твоя дочка — ты и объясняйся, — усмехался Орест.
Он никогда не показывал Андрею и тени тех чувств, которые вызывало у него одно только имя Ники. Да что там Андрею, он и себе по-прежнему старался ничего не объяснять. В те редкие минуты, когда он задумывался, он искренне надеялся, что это период прив