Надвинувшийся туман заволок слабый свет, лившийся в таверну с улицы, и спрятал высокую фигуру Элата. Остались видны лишь его желтые глаза. Люди Теммара в замешательстве зашептались.
— Если ты и впрямь наш союзник,— пробормотала Соня, пытаясь унять озноб, охвативший ее тело,— замолчи! И помоги нам зажечь свечу!
Садгур закричал, когда его вытащили из окровавленного чрева матери, перерезали пуповину и положили ей на грудь кормить.
Но мать его не кормила; вместо этого она подбросила его вверх — своего ребенка, которому был всего один миг — и, держа над собой, впилась в его глаза своими демоническими очами.
Насладившись зрелищем, она потянулась к его нежному горлу своими вампирскими клыками.
Садгур закричал — закричал и стал биться, хотя и был всего лишь новорожденным, бессильным младенцем. Все жизни, которые он когда-то прожил, боролись и протестовали, когда челюсти матери раскрылись шире и она заговорила железным голосом Нгаигарона:
— Ну, Садгур! Расскажи мне об Теммаре — или я рожу тебя в огненном чреве дракона!
Когда клыки вонзились в него и начали жечь, как языки пламени, Садгур закричал. Ему казалось, что он катается и извивается по полу, хотя знал, что по-прежнему лежит парализованный. На короткое мгновение над ним ясно и отчетливо возникло лицо Нгаигарона. Садгур попытался отряхнуть со своих глаз жгучий пот, попытался заговорить, но распухший и горячий язык застрял у него в горле.
— Говори же, — глумился Нгаигарон.
Садгуру снова показалось, что он бешено кричит, падая и падая в глубокую яму.
Дно ямы сверкало раскаленным светом. Откуда-то из темноты появились женщины, — четыре роскошных женщины, две полноватые, две более стройные, все красавицы. Они медленно приблизились к Садгуру; доспехи и одежда упали с него, и они принялись его ласкать. Они чувственно целовали его тело, гладили пальцами и губами, все плотнее прижимаясь к нему.
— Скажи нам, скажи,— страстно шептали они и, не дождавшись ответа, принялись кусаться и царапаться.
Он что-то бормотал в агонии, а женщины стали превращаться — одна в гадюку с ядовитыми клыками, другая в гигантского волосатого паука, третья в ледяного призрака, четвертая в огромную костлявую птицу с длинным острым клювом.
— Скажи нам! Скажи! — требовали они, продолжая кусать и ласкать его, стонать, царапаться.
— Не могу! Не могу! — кричал Садгур.
Женщина-птица бросилась на него, и у него между ног потекла кровь. Огромные волосатые лапы женщины-паука обхватили его лицо и горло, словно желая задушить. Садгур мысленно закричал:
— Не могу! Не могу!
Затем он с наслаждением растворился в бесконечной, бесчувственной, спасительной темноте…
Нгаигарон в жестоком разочаровании оскалил зубы. Он долго смотрел на тело Садгура и, наконец, прошептал:
— Несчастный глупец! Ты бы мог спастись для наслаждений столь же великих, как и твои страдания!
Стражники подошли и осмотрели искалеченное тело, искалеченное, несмотря на то, что до него не дотронулась ничья рука! Нгаигарон знаком отогнал их и принялся водить руками над трупом.
— Ка наку! — медленно бубнил он.— Астур им каанайам ог иото…
В тот же момент тело Садгура начало затуманиваться, затем растворяться в голубом зловонном дыме, заполнившем комнату. В мгновение ока все исчезло — плоть, кости и пролитая кровь — на мраморных плитах пола остался только едва уловимый след, черное угольное пятно.
Не произнеся больше ни слова, Нгаигарон повернулся и вышел из комнаты, бросив суровый взгляд на Идзуру и шестерых молодых колдунов, сидящих возле нее, напуганных и потрясенных только что увиденным зрелищем.
Ближе к рассвету люди Теммара начали возвращаться, поодиночке и группами. Они собрались в таверне и доложили, что им удалось узнать и сделать.
Преданные правителю горожане теперь знают, что Теммар на самом деле жив и на рассвете планирует генеральное наступление на колдуна — осаду дворца. Если легионы охранников Нгаигарона будут разбиты, толпы подавленных горожан смогут воспрянуть духом и присоединиться к борьбе против Нгаигарона.
Но не хватало Садгура. Один из повстанцев печально сказал Теммару:
— Мы видели его вчера ночью. Он с каким-то юношей был схвачен в поединке с несколькими наемниками Нгаигарона!
— Схвачен? — дрожащим голосом переспросил Теммар.
Он немного отдохнул, но на его лице еще были видны следы огромной усталости.
— Да, мой господин.
— Тогда он погиб,— со вздохом произнес Теммар после долгого молчания.
— Мы не знаем это наверняка, — вмешалась Соня.
— Нет! — правитель Тальмеша хлопнул рукой по столу.— Мы только предполагаем, что он погиб. Мы также только предполагаем, что Нгаигарон старался выпытать у него сведения о нас и неизвестно, удалось ли ему это. Мы должны действовать по нашему плану, но всегда быть готовыми к неожиданностям!
Все согласно кивнули.
Когда первый серый свет зари окрасил окна, все воины поклялись Теммару: идти вперед, сражаться насмерть и отвоевать город!
Соня тоже присоединилась к ним. Она знала, что вскоре ей представится случай оказаться в самом центре смертельной битвы. Пока сделано мало, но звездный час не за горами. Судьба нередко сталкивала ее с колдовством. Она, Рыжая Соня, дала обет не только помочь Теммару в осаде, но повторила обет, данный ею когда-то самой себе — всегда быть самой собой — быть Соней, воительницей, орудующей мечом против темных сил зла.
— У тебя странная судьба, Рыжая Соня!
Соня очнулась от своих мыслей, и до нее дошло, что с ней говорит колдун Элат. Блеск его глаз был едва заметен при свете свечей в предрассветных сумерках, и это делало его больше похожим на человека.
— Да, и меня не удивляет, что ты знаешь о судьбах, колдун. Но ведь ты еще довольно молод, тебе, полагаю, не больше двадцати пяти лет. Что тебя заставило продать душу тьме?
Элат вздохнул.
— Я уверен, что ты не так проста, как желаешь казаться. Колдовство само по себе не зло, но может быть злом или добром в зависимости того, кто им владеет. Только внутреннее зрение, более острое, чем то, которым владеет колдовство, может отличить зло от добра. Вот почему многие колдуны творят зло. Но разве большинство людей не творят больше зла, чем добра, как бы могущественны они ни были?
— С твоими словами трудно спорить. Но колдовство все же полно обмана!
— Однако я чувствую, что ты, по крайней мере, один раз в жизни встречала волшебника, творившего в мире добро и уничтожившего много зла! Разве не так?
Соня рассердилась, но потом призналась:
— Да. Это так…
— Пожалуйста, не сердись! Я читаю не твои мысли, а только твои настроения. И мне кажется, в душе ты согласна со мной.
— Я… я не знаю. Но все-таки, вопреки здравому смыслу, я не могу сказать, что вижу в тебе зло. Разве ты только что не клялся в верности Теммару?
Элат покачал головой.
— Тот, кто стремится к конечному знанию, дает только один обет в жизни!
— А ты не думаешь, что это дерзко?
— Но Теммар же принял мою помощь, Соня! Хотелось оказаться достойным его доверия! Он хороший человек и благородный правитель. Лучше служить ему, нежели Нгаигарону, который мечтает погрузить весь мир в жестокость и ужас Вселенской Ночи — вот до чего доводят его страх и ненависть!
— Да, Теммар хороший, благородный человек,— пробормотала Соня, вспомнив другого, похожего на него.
А Элат, прочитав в ее глазах воспоминания о любви и боли, поспешил отвернуться.
Сионира молилась возле черного озера.
— Слушайте меня, о Ситра и Икскатл! Скоро я вернусь из ночных лесов в лагерь, к людям. Нас долго скрывали ночь и забвение, но теперь наше возрождение близко! Послушайте меня, обитатели подземелья, покрытые чешуей! Вспомните своих бывших хозяев, которым вы были преданы! Придите к своей жрице, которая вышла из вашего давно забытого храма, и ответьте на ее зов! Придите! Услышьте мой зов и вспомните о старинной ненависти! Возобновите вашу войну против тех, кто давным-давно отнял у вас власть над городом!
Так молилась Сионира, женщина-змея, подстрекая на мятеж диких и нетерпимых детей Природы, обитателей мрачных мест, доживших до наших времен с незапамятной старины в своем первобытном обличии.
— Выполни твой Договор, о Икскатл! Будь проклято человечество, и пусть поскорее его настигнет злой рок! О Ситра, пусть свершится твое долгожданное возмездие!
Ночные птицы защебетали от страха и быстро улетели; лесные кустарники внезапно оживились, потревоженные жутковатым, скользящим шорохом. Огромные легионы змей и ящериц выползали из травы и собирались вместе вокруг скалы.
— Жертвы человечества, вскоре вы станете пожинателями новых жертв,— монотонно говорила Сионира.— И ты, мой отец Нгаигарон,— добавила она в своих самых сокровенных мыслях,— скоро тоже узнаешь смертные муки!
Закончив свою молитву о мести, почти выбившаяся из сил Сионира встала и вернулась в лагерь.
Лагерь встретил зарю с ощущением новой опасности и бодрящего жара предстоящих битв. Паузы между боями всегда ведут к таким изменениям настроений, и эти изменения не всегда позволяют трезво оценить обстановку.
Трава вокруг лагеря, казалось, была полна шуршащих и ползающих существ.
— Проклятие Митры! — вскричал часовой, бешено орудуя мечом при тусклом свете занимавшегося утра.— Змеи! Вокруг все просто кишит змеями!
Воины вопили, распахивая мечами дерн и сея в лагере панику. Уставшие от бесполезных стараний, они затихли и стояли в напряжении, охваченные ужасом, глядя на тускло блестевшее море чешуи, что растекалось по всей территории лагеря.
— Они нас окружили! — в панике вскричал молодой часовой.
— Они охотятся не за нами,— возразил другой.— Смотри — они все ползут мимо и спускаются по горе!
— Митра нас спасет! — вскрикнул третий.