– Из-за этого стремления сохранить индивидуальность европейские богатеи позабыли о том, кто они. А европеизированные турецкие богатеи в Аллаха не верят, потому что считают себя выше простых людей, – неожиданно сказал Энвер. – Для них очень важна индивидуальность. Большинство из них не верят в Аллаха, чтобы доказать, что они не такие, как все. Ведь, чтобы поверить в Аллаха, нужно стать простым человеком. Вера – это рай и утешение для смиренных.
– Я согласен.
– То есть ты говоришь, что ты веришь в Аллаха. Это дело трудное для европеизированного турка.
– Да.
– Если ты и в самом деле читаешь Коран, если ты веришь в Аллаха, то почему ты оставил Махмуда-усту одного в этом бездонном колодце? Как ты мог его здесь оставить? Ведь верующий человек имеет совесть.
– Я об этом долго размышлял. Я тогда был ребенком.
– Ну и что. Ты уже тогда встречался с женщинами и делал им детей!
– Ты все знаешь, – пробормотал я.
– Да, Махмуд-уста обо всем мне рассказал, – злобно сказал Энвер. – Ты оставил мастера на дне колодца потому, что возгордился, потому, что считал себя выше его. Для тебя твоя учеба, твой университет, твоя жизнь оказались важнее жизни простого бедняка.
– Ты прав, – сказал я, отходя от колодца.
Воцарилось долгое молчание. Собака вновь залаяла.
– Ты боишься? – спросил мой сын.
– Чего?
– Упасть в колодец.
– Гости уже, наверное, заволновались, – ответил я. – Давай вернемся. Я не ожидал, что мой сын будет разговаривать со мной столь неуважительно.
– А как я должен был разговаривать с вами, папочка? Если я буду покорным сыном, то не смогу быть европеизированным человеком. А если я стану европеизированным человеком, то не смогу быть покорным сыном. Так помогите же мне!
– Мой сын мог бы быть развитой личностью и по собственной воле подчинялся бы отцу, – сказал я. – Сила нашей личности происходит не только от нашей свободы, но также от пережитого нами и от наших воспоминаний. Этот колодец для меня – настоящая личная история и настоящие воспоминания. Спасибо тебе большое, Энвер-бей, что ты привел меня сюда. Но теперь этот разговор окончен.
– Почему ты хочешь вернуться? Ты боишься?
– Чего мне бояться?
– Ты боишься не того, что случайно упадешь в колодец, а того, что я тебя сейчас схвачу и брошу туда, – сказал он, глядя мне в глаза.
Я выдержал взгляд:
– С чего бы тебе поступать так с отцом?
– Чтобы отомстить за Махмуда-усту. Чтобы отомстить за то, что ты меня бросил. За то, что ты соблазнил мою замужнюю мать. За то, что годы спустя ты не удосужился ответить на письмо родного сына. И кроме того, я хочу стать такой личностью, какая тебе нравится. Ну и конечно, я готов убить тебя потому, что твое состояние достанется мне.
Длина списка причин меня испугала.
– Но ты же попадешь под суд. Тебя сгноят в тюремной камере, – осторожно и мягко попытался убедить его я. – Твоя жизнь пройдет в тюрьме. К тому же восстание против отца либо бунт против государства считаются почетным делом не у нас, а в Европе. Государство лишает наследства человека, убившего отца.
– Обычно такие вещи делают, не думая о последствиях, – сказал мой сын. – Если ты будешь думать о последствиях, то не сможешь быть свободным. Свобода означает умение позабыть о пережитом и о нравственности. Ты когда-нибудь читал Ницше?
Я решил промолчать.
– К тому же если я тебя сейчас брошу в колодец и всем скажу, что отец случайно оступился, никто не докажет противоположного.
– Ты прав.
– Когда я злился на тебя, мне хотелось тебя ослепить, – добавил мой сын. – А самое главное, что я просто не могу тебя видеть.
– Видеть отца должно быть всегда приятно.
– Если это настоящий отец! А настоящий отец должен быть справедливым. Так что ты даже не настоящий отец. Сначала мне хотелось тебя ослепить.
– Зачем?
– Я поэт, и мое дело – играть словами. Но я знаю, что настоящая идея происходит не из слов, а из образов. Бывает так, что какую-нибудь важную мысль я не могу высказать словами, но могу лишь представить ее в виде рисунка. Если я тебя сейчас лишу зрения, то только тогда я смогу стать такой личностью, какой ты хочешь, чтобы я стал. Ты знаешь почему? Потому что тогда я стану самим собой и, записав свои собственные слова, расскажу свою собственную историю.
Мне было больно от того, как враждебно и саркастически он разговаривает со мной. А ведь я должен был обнять его, расцеловать его как родной отец.
– Ты ненастоящий сын, – сказал я. – Ты слишком злой и безвольный.
– В чем же проявляется моя безвольность? Объясни!
Он сделал нервное движение, и тогда я, испугавшись отступил на шаг. Он двинулся на меня.
Я совершил еще одну ошибку, достав из кармана пиджака пистолет «кырыккале».
– Сынок, стой-ка там, где стоишь. Не вынуждай меня, а то он выстрелит.
– Да ты даже пользоваться им не умеешь, – ответил он и, бросившись на меня, попытался вырвать пистолет у меня из рук.
Мы принялись кататься по пропахшей плесенью…
Часть III
Лет тридцать назад, то есть в первой половине восьмидесятых годов, в одном из маленьких провинциальных городков, где мы давали представление, однажды вечером, когда мы большой компанией, состоявшей из нашей театральной труппы и местного политического кружка, сидели за вечерней трапезой и выпивали, за другим концом стола появилась женщина с такими же, как у меня, волосами. Мгновенно все собравшиеся принялись разговаривать об этом совпадении: за столом сидят две рыжеволосые женщины, случайно ли это. Все задавались вопросами, какова вероятность такой встречи, к счастью ли она и знаком чего она является. Неожиданно рыжеволосая женщина сказала:
– У меня натуральный цвет волос.
Она сказала это так, будто бы извинялась, но в то же время гордилась.
– Смотрите, у меня на руках и на лице есть веснушки, как обычно бывает у рыжих. К тому же у меня светлая кожа и зеленые глаза.
Все повернулись ко мне, ожидая, что я отвечу ей.
– Ваши волосы рыжие от рождения, а мои – мое собственное решение, – мгновенно ответила я. – У вас это дар Аллаха, предначертанная от рождения судьба. А у меня – сознательно сделанный выбор.
Я не стала дальше продолжать этот разговор, чтобы веселая компания не сочла меня заносчивой, потому что, пока я говорила, начались насмешливые многозначительные улыбки. Если бы я не ответила, то мое молчание означало бы поражение. Все бы сделали неправильные выводы о моей натуре и подумали бы, что я просто кому-то подражаю.
После этого я решила, что, выбрав рыжий цвет для своих волос, выбрала и свою судьбу. Один раз выкрасив их в рыжий цвет, я на всю жизнь сохранила к этому цвету привязанность.
Прежде я была не театральной актрисой, занятой созданием назидательных образов из старых сказок и легенд, а довольной жизнью яростной социалисткой, исповедующей современные взгляды уличной комедианткой. После трехлетней тайной связи меня бросил мой возлюбленный, женатый красавец и революционер, старше меня на десять лет. А ведь мы были так романтично настроены и так счастливы, когда вместе взволнованно читали революционные книги! По правде, я и злилась на него, и признавала его правоту, потому что наши тайные отношения всплыли наружу и из нашей ячейки в них не сунул свой нос только ленивый. Все говорили, что всё это приведет к ревнивым разборкам, что кончится это всё для нас очень плохо, но вдруг в 1980 году произошел очередной военный переворот. Некоторые ушли в подполье, некоторые бежали на лодках в Грецию, а оттуда в Германию, где получили политическое убежище. Попавшиеся властям оказались в тюрьме под пытками. Мой возлюбленный Акын в тот же год вернулся к себе домой, к жене и ребенку и к своей аптеке. А Турхан, на которого я злилась за то, что он положил на меня глаз и порочил моего возлюбленного, понимал, как я страдаю, и начал очень хорошо заботиться обо мне. Так что вскоре мы поженились, решив, что это будет очень хорошо для нашей «Революционной родины».
Но мой муж все никак не мог забыть, что я некогда любила другого мужчину. Ему казалось, что из-за этого он теряет авторитет, но при этом не обвинял меня за мое легкомыслие. Правда, и мой возлюбленный Акын был не из тех, кто быстро влюбляется, но и быстро забывает. Поэтому он стал тяготиться общением с прежними товарищами. Ему казалось, что ему начали говорить двусмысленности и высказывать колкие намеки в неподходящих ситуациях. Вскоре он обвинил товарищей по ячейке «Революционная родина» в бездействии и уехал в Малатью, чтобы организовывать вооруженную борьбу. Я не буду рассказывать о том, как тамошние граждане, которых он пытался расшевелить, донесли на этого смутьяна и как был убит мой муж, в очередной раз попав к жандармам.
Эта вторая потеря, произошедшая за короткое время в моей жизни, заставила меня охладеть к политике. Иногда я говорила себе, что, может, стоит вернуться домой, к матери и к отцу-пенсионеру, бывшему некогда губернатором, но я не могла на это решиться. Если бы я вернулась домой, мне бы пришлось признать свое поражение и забыть о театре. Но теперь мне также было очень трудно найти труппу, которая приняла бы меня в свои ряды. Тем более что мне хотелось заниматься не политизированными уличными представлениями, а самим театром.
В конце концов я вышла замуж за младшего брата моего мужа, совсем как в османские времена, когда жены воинов, не вернувшихся с очередной войны, выходили замуж за их братьев. Именно я предложила Тургаю, когда мы поженились, создать бродячую драматическую труппу. Так что поначалу наша семейная жизнь была неожиданно счастливой. После того как я потеряла двоих мужчин, молодость и чистота Тургая были доказательством его надежности. Мы начали ездить и ставить наш шатер зимой по большим городам, таким как Стамбул и Анкара, выступать в помещениях «левацких» организаций, в комнатах для собраний, которые даже отдаленно не напоминали сцену, а летом – в небольших городках, куда нас приглашали наши друзья, в военных гарнизонах, неподалеку от недавно построенных фабрик и заводов. Встреча двух рыжеволосых женщин за одним столом произошла на третий год таких переездов. За год до того я выкрасила волосы в рыжий цвет.